Собака Павлова

[Картман]

Глава первая

 

Представьте себе: небольшой городишко без названия… то есть, с названием, конечно, но оно совершенно неважно и незначительно… то есть, для местных жителей, конечно, важно, но для нас название города – словно пустой звук.

 

Южный город. Маленький. Все друг друга знают. А если кто и не знает, то догадывается. Что сосед об этом знает. Хотя… разные бывают случаи…

 

 

Жить хотят все. А хорошо жить хотят еще больше. То есть, больше всего все хотят хорошо жить. Пьют, как везде. Однако, климат таков, что алкоголь выветривается из крови очень быстро. Поэтому курят. Принимая во внимание географическое местоположение городка, курят то, что выросло под окном. Памятник Вождю на улице Вождя.

 

Лес воруют. Кавказские горы – место глухое, народ дикий. Живут одиноко, селами. Воду из колодцев пьют. Электричество есть, что облагораживает. В особенности облагораживает желанием купить порошок «Тайд».

 

«Спрайт» далеко. Виноград о-о-о-чень близко. Элементарные знания физики (испарение, конденсация) помогают дарованиям проводить время весело. Большинство жителей города воду пьют из-под крана, благо, кроме взвеси песка, в ней ничего нет. Днем пьют. А вечером начинают пить пиво производства соседнего города, и, само собой разумеется, дерутся. Дерутся просто так, без причины, зато с большим азартом. С такой же скоростью мирятся, снова бьют морды, напиваются, уважают друг друга, наконец, собираются кучками и провожают друг друга домой, а по утрам находят во дворах чужие вещи, порою ценные.

 

Вот такой там народ живет - южный: горячий, но мудрый; небогатый, но любимый.

 

Глава вторая

 

В недобрые годы одной дуре пропащей написано было выбрать себе семью в одном южном городке. Помыкалась дура недолго, и выбор свой сделала: в семью большие подающего надежды госработника угодила, а родилась мальчиком. Стала дура Павловым.

 

К слову сказать, будущие препятствия и терзания свои дура еще до рождения заказала, контракт сама с собой подписала и-и-и… понеслась, перекрестясь!

 

До семи лет мальчик жил хорошо, просто замечательно: папенька в администрации городской деньги неплохие тихонько зарабатывал, а маменька готовила прелестно! Но в известные годы наступил на город большой буржуй и злобный по имени «ДЕФОЛТ». Слово, обозначающее финансовые средства, исчезло из словарного запаса жителей города. Папенька огорчился, маменьке хлеб в печи самой готовить пришлось.

 

Родственников у семьи было много, но мальчик все равно исхудал сильно, в школе учился из рук вон плохо. И вся жизнь его проходила в основном внутри него самого. Внутри него, да еще на улице родной, где стоял его дом; вместе с другими детьми проводил он свои золотые годы.

 

И все у него было как у всех. Почти как у всех.

 

 

Так как родился мальчик под Марсом, да еще и Овном был, многие могли бы предсказать ему судьбу святого воина, и наверняка присоветовали бы службу по контракту в Чечне… благо, недалеко. Но Павлов никогда не был ни у гадалок, ни у мистиков, ни у ясновидящих, и только психиатр советовал его родителям положить ребенка в диспансер. Родители не послушались только в силу своей природной упертости.

 

Рядом с городом были река и лес. Чтобы попасть в лес, надо переплыть реку. А Павлов очень любил плавать.

 

Он страшно, до ужаса любил плавать, любил лежать на песке, переплыв реку, любил ходить босиком по сухой и приятной корке берега, слушая шелест листьев высоких одиноких кустов, любил ходить по редкой жесткой траве, растущей прямо на песке. А еще он заходил в лес. Ему нравилось там все: запах, цвет, звуки, ощущения грубой коры под пальцами…

 

Мальчик не знал, что в лесу опасно, ведь он никому ничего не говорил. А там водились волки и медведи, злые кабаны, да Бог знает что еще. Но он никогда не сталкивался с такими странными зверями. Он ходил в лес каждый день, и каждый день дважды купался в реке.

 

Однажды на пляж пришел купаться весь его класс во главе с учительницей. Ребята мигом разделись и исчезли в реке, а учительница бегала и кричала, взвизгивая – звала опомниться и не купаться до синевы. Так Павлов встретился с самой красивой девочкой в школе. Та с интересом прогуливалась по берегу и щурилась от Солнца, изредка наклоняясь, чтобы подобрать красивый камешек из-под ног. Павлов робко подошел к ней… А сзади набежали еще ребята, и кричали: «Жених и невеста, тили-тили-тесто! Жених и невеста…». Девочка задрала носик и ушла к воде, а одноклассники все продолжали дразнить Павлова, один особо прыткий даже успел кинуть в него песком…

 

 

Время шло, всем назло. Мальчик рос. Однажды родители страшно раскошелились и отправили его в спортивную секцию. Он должен был заниматься дзюдо каждый день по два часа. Вначале упирался, он не хотел, он думал, что это пустая трата времени и денег. Но все же мог противиться жесткому наказу родителей.

 

Нижеописанные события произошли много позже.

 

Глава третья

 

Одно лето выдалось очень жарким. Весь город сидел в реке. Жить было положительно невозможно. Температура в тени достигла пятидесяти градусов.

 

Одна старенькая бабушка переходила дорогу, асфальт плавился. Дорога пуста, и можно не торопиться, осторожно проковылять на противоположную сторону без спешки и траты нервов.

 

Проблема образовалась на середине дороги – горячо невероятно, и от асфальта, превратившегося в черный липкий гель, шли пары горячего воздуха. Бабулька повалилась на бок, и никто этого не заметил, потому что на улице никого и не было.

 

Но ведь кто-то же должен был появиться! И он появился. Он сразу же увидел инородный предмет в ненадлежащем месте.

 

Парень не стал попусту тратить время, и показал себя с лучшей стороны: заорал: «Помоги-и-те-е-е!» таким пронзительным басом, что на него откликнулся еще один человек, алкоголик по кличке «Череп». Он застонал из-под забора.

 

Павлов, успокоившись, пощупал пульс, убедился, что он еще есть. Ничтоже сумняшеся, он попёр полуживую бабку в поликлинику.

 

Ее не спасли. Что уж там случилось, можно только гадать, но на том месте, где наш герой пытался привести старушку в чувство, стали появляться цветы. Этот случай подавляюще подействовал на Павлова. В ту ночь он так и не смог заснуть, а сказался больным.

 

Болезнь протекала тяжело. Родители отказались класть единственного сына в ужасную городскую больницу. И лечили подручными средствами – обтираниями и обливаниями.

 

Спал Павлов очень плохо. Просыпался и снова засыпал, не мог отличить сон от яви. Проснувшись однажды в неизвестное время суток, он вдруг очень захотел есть. Пробравшись тенью на кухню, он сварил и съел десять яиц. Это было большим ударом по пищеварительной системе.

 

Спустя какое-то время соседей разбудила подъехавшая машина скорой помощи.

 

 

Павлов очнулся в полутемной палате. Рядом лежали больные. «Больница», - подумал он.

 

С одной стороны лежал алкоголик, он судорожно сглатывал, потом улыбался и пускал пузыри из носа. От него разило страшно. Медсестра приносила ему водку, контрабандой.

 

Другим больным оказался наркоман, но только ему никто ничего не приносил. Его плющило, он ползал и твердил: «Не-е-ет! Я не Наполеон! Они не заставят меня… О-о-о! Только бы они выпустили меня отсюда!». Если он громко кричал, приходил большой человек. Он скручивал наркоману руки и вжимал его голову в подушку до тех пор, пока тот не успокаивался. В такие минуты наш парень натягивал одеяло на самые глаза, а алкаш гыгыкал и пускал пузыри из носа и изо рта одновременно.

 

Еще были уколы. Алкаш в знак протеста блевал на пол обильно, но в отличие от наркомана, не сопротивлялся.

 

Родители посещали ребенка каждый день, приносили невероятно дорогую вкуснятину – бананы, апельсины, ананасы. Блины и пирожки, домашнее молоко.

 

Больничная же пища напоминала парню почти уже забытые годы, когда он только пошел в школу. В столовой кормили супом на первое, макаронами или гречкой с котлетой на второе. Еще был чай или компот. И еще: на отдельной тарелке всегда лежало шесть кусков масла, по одному на каждого, сидящего за столом.

 

Он был зол, когда приходилось выбирать – или гарнир без масла, или хлеб. Нельзя посыпать солью. Он всегда старался заполучить еще один кусочек масла. Иногда удавалось, иногда нет.

 

А остальным школьникам было все равно – они были безразличны к этому выбору. Более того, им нравилась еда, что бы ни подали в этот раз, сколько бы сахара ни положили в чай, сколько бы мяса ни плавало в супе…

 

На третий день пришла к нему женщина: он видел рыжие волосы. Женщина ушла после того, как он вцепился в ее руку и начал быстро шептать: «Ко мне в окно бился белый голубь. А небо было таким светлым, что я не мог различить их».

 

Так врачи поняли, что пора его выписывать. Парень вернулся в школу с каменным лицом и напугал взглядом учителя географии.

 

Глава четвертая

 

В последнем, одиннадцатом классе, Павлов был в десятке худших учеников. Еще у него был самый некрасивый почерк во всей школе.

 

К своим семнадцати годам он всего повидал: и лес, и смерть, и сотни двоек. Но экзамены оказались последним штрихом: он с успехом провалил их. На аттестат было жутко смотреть. И уж точно не следовало открывать его.

 

По этому поводу над ним вздумали поиздеваться, но Павлов решил вопрос силовым методом - убежал. Убежал в лес и там, в своем самом привычном месте, ему было легче.

 

Никто не издевался над ним, никто не сомневался в его способностях и не подтрунивал над его внешностью. Павлов понял - это место, где он может быть самим собой – естественным, без маски, без наигранных чувств, без притворств. Он мог ходить хоть голым, но ему не хотелось. Потому что понимал – он должен быть честным с самим собой…

 

Еще до экзаменов приснился ему Дима. И рассказал обиняками: в столице ездят на дорогих машинах, большие холодильники едой набиты, а богачи ради красавиц жертвуют недвижимым имуществом. И перед мысленным взором парня возникли все эти картины. И он загорелся.

 

 

Последний месяц в школе показался Павлову каким-то волшебным и немного страшным. Он жил в предвкушении и опасался, что может все потерять. Часто он, вместо того чтобы идти спокойно и неторопливо, срывался с места и мчался, задыхаясь, и ему казалось: еще миг, и он взлетит, оторвется от земли.

 

Дата приближалась. Все чувства его обострились. В последний день он собрал все вещи и простился с родителями. Уехал свежим летним утром. Недолгий путь, полтора суток на поезде (то время ему показалось бесконечностью) и вот он уже в Москве.

 

У него разбежались глаза. Павлов ходил по городу и ничего не мог понять: все бегали, носились, разговаривали сухо, быстро, по существу. Пыль, грязь, копоть, смог. Автобус, троллейбус, маршрутка, метро.

 

Первую неделю он жил у знакомого знакомого. Все было ему в новинку. И все пытались обмануть его. Жил как на фронте. Все время начеку, он был готов к внезапному нападению на улице, он понял, что нечего ждать добра от прохожего. Люди были поразительно недобродушны, неразговорчивы и злы. Кончено, никто не пытался подраться с ним просто так, как дома. Но дома все просто и ясно. Драка там была забавой, не подразумевающей всамделишное чувство глубокой ненависти.

 

А здесь он видел злобу в глазах, видел, как смотрят на него остервенелые сухие бабки в автобусах… Он боялся их.

 

 

Парень нашел работу довольно быстро. Он спрашивал у всех – в магазинах, в палатках, у рабочих, в метро. Устроился грузчиком. Это была совсем не легкая работа, и часто он приходил домой очень поздно, грязный и уставший. Знакомый знакомого сказал ему: «Пора бы и честь знать». Павлову еле хватило денег заплатить за съем одной только единственной комнаты.

 

Квартира находилась в районе «Фили», на тринадцатом этаже. Это вдохновляло. Павлов часто выходил на балкон и смотрел на магическую панораму. Постелью ему служил матрас из сетки, из старой кровати, обложенный газетами (таким образом, на ней было не больно спать и спина не покрывалась сеточкой к утру). Кроме кровати в комнате ничего не было; вторая комната была пуста. Сначала парню нравился район, но после того как на близлежащем рынке некие лица кавказской национальности отняли у него целлюлозно-бумажную колбасу за пятьдесят рублей… ему удалось убежать.

 

Однажды Павлов чуть не лишился последних денег, нечаянно вытряхнув свой кошелек из штанов с балкона, и настолько быстро спустился вниз, что успел найти его.

 

Он не смог поступить в институт – не хватило чуть-чуть силёнок. Зато ему удалось попасть колледж, где принимали без экзаменов.

 

 

Хозяйка квартиры ему не нравилась. Она была «черным маклером» и, как оказалось, парень правильно сделал, свалив из квартиры в день оплаты следующего месяца. Тетенька сдавала чужую жилплощадь, и где она взяла ключи, лишь только она теперь и знает.

 

На этот раз у Павлова не было ни времени, ни денег, чтобы снять комнату. Но парень вспомнил один случай, впоследствии оказавшийся счастливым. Однажды он познакомился с одной еврейской женщиной на остановке, и она предложила ему пожить «у моего папы». Парень позвонил ей… «Папа» оказался старым дедом, за которым требовался глаз да глаз. Теперь Павлов жил гораздо дальше – на последней станции Сокольнической линии. Добирался до своего колледжа целых два часа. И два часа обратно.

 

Деду было восемьдесят три года, но унитаз он чистил сам. Звали его Раков, и он был когда-то узником одного немецкого концлагеря. Человек был замечательный, даром что шизофреник. Обычно дед съедал горсть таблеток, да еще запивал их бутылкой водки (причем сам, по морозу, ковылял за ней в магазин). В таком весьма приподнятом настроении он рассказывал о лагере, еще твердил: «Жизнь – страшная штука!» и «Я так люблю Жизнь!»

 

Дед был самостоятельный, только вот ноги сам поднять на кровать не мог. И всегда просил помочь, что страшно надоедало. И все время ворчал, ворчал, ворчал… А тараканы летали по комнате. Но зимой там было хорошо. Район находился далеко от центра, и воздух был чист и свеж, людей на улице было мало, и было спокойно. Дед в минуты ностальгии поворачивался к окну и показывал на улицу, с чувством рассказывал о некогда существовавших яблоневых садах, крыжовник под окном…

 

Глава пятая

 

После астрономического скачка цен на проживание в этой квартире Павлов решил, что лучше все-таки жить в центре, да не в обиде. Квартиру найти было сложно, но он все же успел поднакопить деньжат, и к весне ему повезло. Это была отличная коммуналка, полуживой дом с памятником Ахматовой в Замоскворечье, где жили какие-то шишки – джипы во дворе стояли крутейшие. Ездить в колледж стало значительно удобнее, он тратил на дорогу всего час. Попутно росла карьера, парень работал про-мо-у-те-ром - стоял на улице и раздавал листовки, восклицая каждые пять секунд: «Ювелирный салон Алтын!» и «Скидки до семидесяти процентов!» Зарплата, таким образом, повысилась. Но на «Хаммер» и десятикомнатную квартиру все равно не хватало. Почему-то вдруг Павлов определился со своими желаниями. У него был план: купить дорогую квартиру и сдавать ее богачам за неплохие деньги. А хотел он того же, чего и все нормальные люди: замок в Шотландии и виллу на Майорке. Никакой фантастики.

 

На жизнь хватало впритык, никаких излишеств, клубов-ресторанов; ни дискотек, ни кафе. Родители, конечно же, присылали денег, но и этого было катастрофически мало. Так что питался Павлов весьма нездоровой пищей (или вообще не ел, если надо было купить новые носки), не в Макдоналдсе даже, а так, что под руку попадется. Правда, иногда наполнял себя Флегмой.

 

Он всегда находился в поиске другой работы, лучше оплачиваемой и не такой тяжелой. Однажды попробовал работать курьером, но случился курьез – все были накурены, начальник оказался похож на Ленина, в кепке. Да и разносили ребята наркотики по городу. Это не годилось. Еще он пробовал работать агентом по продаже недвижимости. Точнее, агентом вторичного рынка жилья. Но сами себя эти люди называли риэлторами. Как бы то ни было, начальник (бывший мент) уволил его без выходного пособия через месяц неплодотворной работы. Павлов за это время успел в различных частях города повидать множество грязных тараканников, почему-то называемых «койко-место». Так же он понял, что значит работать в офисе крупной шараш-монтаж конторы: больше всего ему там нравилась кофейная машина, да еще один работник по соседству. Тот жил в Штатах пару лет и вел себя соответственно. Крутился все время около зеркала, ощупывал себя, мерил разные маечки, строил нахальные выражения лица – в общем, был человеком неординарным.

 

Все же наш парень не зря целый год в Москве прожил. Он упер у организации кучку листов с адресами квартир, и мог теперь изредка обзванивать список. Ведь однажды сданная под жилье квартира будет когда-нибудь сдана снова.

 

Постепенно в коммуналке жить стало невыносимо. Павлов познакомился с соседями, не все из которых были людьми хорошими. За стеной, например, жила старая и страшно злая старушка, которая медитировала по ночам. Работала она в Третьяковской галерее, сидела, следила за порядком. Но когда к парню приехал в гости дядя, она хорошо поставленным почерком накатала в милицию заявление, в котором фигурировало десять зловещего вида негров. А еще жаловалась, что он украл входную дверь. Милиция приехала, посмотрела, и тут же оштрафовала Павлова на деньги за отсутствие бумажки с фотографией – регистрации. Пришлось ее сделать в каком-то Министерстве.

 

С регистрацией на улице было спокойнее, и Павлов перестал прикидываться «местным» – не ходил больше с открытой книжкой в руках, да и лицо делал попроще. Вот только жить рядом с бабкой стало еще хуже. Она постоянно гадила, по мелочи, но приятно. Всего не перечислить, но и так понятно – стучала по двери шваброй, не давала звонить по телефону, готовить мешала, даже не давала проходу в коридоре. Павлов был мягчайшей души человек, но и он однажды не вытерпел – послал бабку на все непристойные буквы. Бабка взъерепенилась и кидалась шваброй.

 

 

Глубинный смысл отношений с бабушкой раскрылся ему позже. Хозяйка комнаты была настроена выкупить всю квартиру целиком, по одной комнате. А бабушка, узнав это, решила стоять на своем. И беспрестанно насылала порчу на Павлова: кидала ему в комнату клубки волос и подметала мусор под дверь. В итоге Павлов сдался, и нашел себе другую коммуналку. В другой части города. С другими людьми. С еще одной бабкой. «Ну», - подумал Павлов, - «на этот раз будем тише травы, ниже воды».

 

Эта бабулька была поспокойнее, но и в ее глазах Павлов изредка замечал искры безумия, зарождающегося скандала, зачастую тогда, когда пользовался ее туалетной бумагой или микроволновой печью. Из остальных соседей ему запомнилась девочка лет пятнадцати, ее лишний вес не позволял ей передвигаться проворно, а в дверь она входила бочком.

 

На этот раз парень устроился около гостиницы, в Тверском районе, и часто, выходя из дому, видел иностранцев, спешащих куда-то, то в метро, то из него. Он даже говорил с одним из них: однажды ночью выйдя из метро, он споткнулся и упал на спину. Проходящий мимо джентльмен спросил: «You all right?» На что Павлов неожиданно для себя ответил: «All right, thanks». На этом его знакомство с иностранными гражданами исчерпывалось.

 

Пришел Орлов и сказал: «Меня сбила машина, но я заснул и вот пришел к тебе».

 

 

Жизнь Павлова в новой квартире протекала спокойнее, чем прежде. Он даже обзавелся компьютером, который прислал ему из дома отец, продавший машину. В последнее время Павлов испытывал непонятные угрызения совести. «Наверное», - подумал он, - «это из-за родителей». Правда, родители часто просили его вернуться домой, в семью. Но Павлов надеялся обзавестись своей собственной семьей.

 

Работа его спасала. В основном спасала от сна и колледжа – устроился Павлов консультантом в отделе компьютерных продаж, в гипермаркете. Про компьютеры он не знал ничего, но это его не пугало. Он быстро научился показывать покупателям на самые дорогие устройства, и тем самым способствовал продвижению товара. Не спал он, не доедал, учился плохо. Работал, копил, сознательно ограничивал себя. И решил. Пришлось занять-перезанять, зато теперь Павлов был суровым обладателем поношенной поезженной Би-Эм-Дабл-Ю. Это не способствовало его душевному спокойствию. Теперь он вертикально мобилировал в привилегированный класс «водитель» и стоял в пробках, позабыв про метро. Тратился на бензин, заливал масло, бла-бла-бла… Поначалу Павлов даже не знал, как открывается капот. Но он быстро учился.

 

На этом в его жизни будто завершился какой-то этап. На работе Павлов был начальником отдела, имел некоторые деньги, машину, снял однокомнатную квартиру. В жизни его, не насыщенной ни положительными эмоциями, ни какими-либо интересными высокодуховными мыслями, наступил затык. Павлов был очень молод.

 

 

В свои молодые годы Павлов был порядочным занудой и педантом, в мыслях. В общении был грубоват, но только от стеснения, которое сам же считал своим положительным качеством; говоря, шутил и игрался. От нерегулярного и некачественного питания малость располнел, изредка ходил в спортзал.

 

Но Павлов никогда не забывал своей мечты. Часто он представлял себя этаким Шлиманом, бросающим все нажитое непосильным трудом, и отправляющимся раскапывать свою Трою. Но все его попытки разбивались о неприступную скалу бытия, по его собственному выражению. Он даже пробовал стучать головой о каменную стену. По старой привычке обливался холодной водой. Неужели помогало?

 

Глава шестая

Ночами Павлов летал по Москве. Парил в парках, носился по шоссе, нырял в воду, сидел на облаках. Еще летал по разным странам. Одну ночь провел в Сиднее, другую – в Асунсьоне, третью – на Килиманджаро. Но потом всегда возвращался домой, отдохнуть. Спать Павлов не очень любил. Ему снилось, что он все время работает, что ему кто-то постоянно хамит, что денег не хватает.

 

Постепенно Павлов залетел слишком далеко. Однажды утром он обнаружил, что не лежит в своей кровати. Над головой свистел ветер. Было холодно, близко сияли звезды, рядом лежал Труп.

 

В милиции спрашивали, зачем он убил Труп. Павлов отвечал, что не знает Труп, никогда его не видел и не трогал, а ночью был в Африке. В милиции не поверили и били. Оставили в камере с грязными бомжами. Павлов предлагал денег и машину. Его не слушали и снова били, почти без эмоций. Вели дело. Все протесты игнорировались.

 

Посадили тихо. В одиночную камеру. Там было тихо, но Павлов к такому привык еще в лесу, не очень страдал и сам мог себя занять полезными размышлениями. Потом он проснулся, и снова летал по разным мирам. Но теперь все было по-другому. Он не парил, он носился. Судорожно метался от одного места к другому, не успевал увидеть всего-всего, часто оказывался непонятно где. Его рвало то в Африку, то в Америку, то на Плутон, то в Чащино. В секунду Павлов переносился с горы под землю, с земли в небо, обгонял комету. Измученный, под вечер он несся домой и падал в кровать, и снилась ему черная тюремная камера и плохой заработок. А позже он заболел и не мог летать, и много спал. Так продолжалось долго.

 

Его разбудили. Павлов увидел живое существо и испугался. От страха забился в угол и кричал, что улетит обратно на Солнце. Но мент выпроводил его из камеры и дотащил до начальника тюрьмы по кличке Одноглазый. Так его прозвали за отсутствие одного глаза. Павлов пожалел оставшийся глаз и присоветовал ему крепкий и освежающий сон. Начальник крикнул что-то ему…

 

Павлова выпроводили на улицу. Он, не зная куда деться, вышел на средину пустой дороги. Вдруг сзади послышался сильный рев и Павлов оглянулся. На него неслась большая машина, и отойти было уже поздно. Тогда Павлов грустно улыбнулся, закрыл глаза и заснул. Во сне он пролетел сквозь машину, очумело оглянулся ей вслед и полетел в город. По пути заглянул к Диме, там плакал, говорил, что его сбила машина. Дима был пьян и не поверил.

 

Павлов прилетел в Москву, на окраину, и проснулся. Уставший, он побрел домой. Было лето, раннее утро, мимо изредка ходили люди. Павлов, завидя нового человека, прятался в первое попавшееся место – в мусорку или в кусты. Одна девушка его заметила, но он зашипел и припустил бегом.

 

Задыхаясь, Павлов пришел к Орлову. Дверь ему открыл контур ослепительно сияющего человека, от которого веяло свободой и свежим ветром. Счастьем. Орлов понимающе улыбнулся, увидев Павлова, но все же дохнул ему в лицо и отправил домой. Павлову стало легче, гораздо легче, и он не заметил, как оказался дома. И сладко заснул. И до-о-о-о-лго спал.

 

У Павлова ничего не осталось. В колледже он появился незаметной тихой тенью. Людей больше не пугался, но не доверял им, и ни с кем не разговаривал. Снова похудел, стал похож на скелет, с сухими жилами стальных дряблых мышц на тонких костях. В глубине души это его умиляло, но более никак не волновало. Походка его стала тихой, спокойной и мягкой, а на губах навсегда застыла приятная улыбка маньяка. Зрение Павлова ухудшилось, и он надел очки. Правда, сначала он пытался напялить их на хвост, но там очки не держались. Павлов работал над собой, и ему все же удалось надеть очки как следует – на нос. Иногда он не выдерживал и снова пытался судорожно тянуть их вниз, но, замечая взгляды окружающих, вскоре приспособился.

 

На сей раз Павлов решил идти в другом направлении. Он не гнался за большим богатством и научился ценить отдельные моменты жизни, приносящие ему радость, как то: когда его называли по имени, когда кто-нибудь наступал в глубокую лужу, или когда он находил в автобусах дорогие журналы про моду. Еще Павлов очень любил купаться голышом в озере и лежать на кровати, свернувшись в клубок. Он часто так лежал, когда не ходил на работу – включив радио «Шансон», полудремал.

 

И снова он работал. Начал с нуля – изучил компьютерные программы и делал сайты в Сети. Потом сломал компьютер и начал делать столы и стулья из дерева. Потом ковал мечи, но не стал продавать их. Потом продавал воздушные шары на улице, но ему стало жаль терять их в небе. Потом его потянуло в сон…

 

Павлов не общался с родителями и потерял телефон. Изредка на него накидывались приступы напряженного отчаяния. Он лежал на кровати, закусив одеяло, и плакал. Смотреть на это было невозможно. Вот никто и не смотрел. Так и жил Павлов один.

 

Глава седьмая

 

Прошло несколько лет, прежде чем Павлов решил, скрепя сердце, вернуться домой. Тихонько продал все, что только мог, нашел ржавый велосипед, и, скрипя суставами и втулками, не спеша, покатил навстречу Солнцу. Звезда его радовала, она освещала ему внутренности головы, и ему было легко думать и дышать. Как жаль ему было узнать, что же будет не с ним! Но Смерти больше нет! Он спасся из холодной пустоты, без движения добра, и в нем жилкой забилось Прощение. Как прозрачен был свет перед ним! Он плыл по теплой дороге, и слезами таял на его щеке холодный лед. Он получил билет на небеса.

 

Спокойно покачиваясь, он проезжал мимо красивых русских деревень и узнавал свои осколки времени. А все, что осталось от его прежней жизни, он рассеял в земле. Однажды попал в туман, который желтыми и зелеными хлопьями собирался в низинах, красиво переливался в мягком свете Солнца.

 

Павлов отдыхал в развалинах греческого здания. Вокруг тихо лежали обломки оранжевых стен, и пыль взметалась в стороны от дуновения легкого теплого ветерка. Кусты шелестели, и Павлов мягко улыбался, глубоко вздыхая. Луч солнца пригрелся на его детской щеке, и он понял: все это уже было с ним. Потом пошел теплый летний дождь, рядом закаркал ворон.

 

Павлов опять поехал по дороге. Приятный запах дымящегося асфальта радовал его и успокаивал, грел душу, потому что был знакомым с детства. Он не знал, что будет в конце его путешествия, но полностью полагался на свои чувства. Он даже не знал дороги, и сворачивал порой куда попало, повинуясь, то запаху, то пению птиц, то внезапному порыву.

 

Этот короткий век ему запомнился на всю жизнь.

 

 

В его голове играла музыка, когда становилось все теплее и теплее. Подъезжая к городку, он запел что-то о Кофейной Стране. День и ночь, сутки прочь…

 

Павлов стоял у грязного знака с названием города и искал тряпку, но не нашел. Тогда стянул с себя майку и протер основательно знак, до блеска. Пока он занимался этим, подошли несколько здоровых ребят и отняли у его дорогой велосипед. Павлов огорченно смотрел им в спину, лежа на земле: теперь ребята будут чувствовать угрызения совести до конца жизни. Но ничего, он дал себе обещание обязательно найти их позже. Павлов выдохнул и пошел пешком домой.

 

Ему все напоминало детство. Каждый домик, каждый камешек или деревце. Но Павлов понял, что всего этого нет. Он не нашел ни одного своего дерева. Здания были черны от пыли и копоти. Павлов по-другому ждал перемен. Рассвет он встретил уже взрослым.

 

Город был разрушен. Тут и там горели дома, там, где еще было чему гореть. Повсюду мелькали призраки умерших людей. Они работали за мизерную зарплату, ходили пешком на работу. Разговаривали с Павловым устало, никто не узнавал его. Но были и такие демоны, которые питались душами других. Павлову везло, и он не сталкивался с ними. Одно его радовало – по улицам всегда бегали веселые дети, и играли.

 

Незаметно добро и спокойствие исчезли из его сердца. Вернувшись в свой дом, он обнаружил, что тот заброшен. Все двери были открыты и хлопали на ветру, в комнатах было пусто. Только на стенах в зале он обнаружил следы когда-то живших здесь – тени. А в детской, малюсенькой комнатке нашел свою любимую кровать. Павлов лег в нее и тут же сломал. Что он оставил себе взамен от украденной жизни? Он пришел из ниоткуда и туда же вернется. Так? В паспортированном аду ему нет места.

 

Некоторые призраки города восхищались его жизнью, считали чудом его карьерные метания. Но Павлову было противно слушать их, и он не улыбался, сухо повторяя надоевшие факты.

 

Потерев лоб, он вынудил себя остаться в доме, и постепенно смирился с этим решением. Пожив тихонько с неделю, он начал шевелиться – аккуратно смазал петли двери, заделал дыры в крыше. Ветер перестал свистеть по ночам. Потом Павлов починил туалет, начал строить заново сарай, положил доски через ручей…

 

Незаметно вызрело глубокое лето и обернулось мудрой и грустной, но теплой осенью. Павлов одиноко и спокойно жил в своем собственном доме. Он не работал – не было надобности. Очки стали не нужны, а хвост он выкинул. Целыми днями Павлов отдыхал и размышлял, это ему никогда не было в тягость. Мысли его текли плавно, соответствуя климату и времени года. Под утро он мечтал активно и остро, злободневно, в обед мысли были ленивы и игривы, несерьезны, под вечер думы тяжелели, наливались смыслом и окрашивались цветом чернозема, превращаясь порой в оформленные желания, и изредка Павлов оставлял их на утро. С рассветом вскакивал и начинал радостно заниматься деятельностью.

 

Но постепенно он сам себе стал казаться несерьезным. Павлов все чаще находил один и тот же ответ на различные вопросы. В детстве он любил, он мог любить. Он был любим. Но жизнь его после школы была наполнена мутной зеленой жидкостью, вонючим и липким трупным ядом повседневности и невыносимого быта. Он перестал быть ребенком, но так и не стал взрослым. Не способен был дать настоящую человеческую Правду жизни и Любовь. Так думал Павлов.

 

И в подобных размышлениях он проводил все свое свободное время. Он понял, что никто не сможет дать ему то, что может сделать он сам. Никто не будет обнимать его, облизывать и гладить. Кроме…

 

Глава восьмая

Зимой Павлов заработал на лице глубокие морщины. Он много думал, одинокий в одиноком мире. Дом занесло снегом, и тепло исчезло. Павлов первый раз в жизни растопил старую дровяную печь, для этого ему пришлось ходить за дровами. Опыта в таких делах у него не было, научить никто не мог. Но Павлов быстро учился. В лесу зимой он бывал редко, но заблудиться мог кто угодно, только не он. Сначала он свалил сосну. Потом обрубил ветки, распилил ствол и, обвязав веревкой поленья, потащил их домой.

 

С огнем сразу стало теплее и легче на душе. Дом преобразился в отсветах багрового пламени, показался меньше, а оттого уютнее и роднее, чем прежде. Павлов улыбался во весь рот, глядя на огонь. И заснул. Ему снилось, что он ходит по тихому пустому городу и собирает спички.

 

Постепенно Павлов пристрастился к заготовке дров. Набил руку и сложил большую поленницу. Дров хватало, но Павлов опять загрустил, как будто что-то потерял.

 

Дело шло к весне. Павлов ходил за дровами, топил печь, размышлял в сугробах. Потихоньку латал дом тем, что попалось под руку. Однажды он нашел в старом сарае, за кипой старых, изъеденных мышами книг, старое ружье деда. Дед был известен всему городу как хороший охотник. Павлов протер ружье, купил патроны и тренировался в лесу. Стрелять оказалось совсем не сложно, и через пару дней Павлов уже с легкостью сбивал все мишени – консервные банки.

 

Тогда он, пересилив внезапно появившийся первобытный страх мужским охотничьим азартом, отправился за реку, в исконные охотничьи земли. Павлов весь день ходил по лесу, высматривая зверей. Наконец, он обнаружил чьи-то следы, и подумал, что это заяц.

 

Но, похрустывая снегом, в земле копался большой Кабан. Павлов не привык откладывать насущные решения в долгий ящик, и тут же выстрелил. Кабан испугался, разозлился, и понесся прямо на него. Все, что мог сделать Павлов – выстрелить второй раз. Кабан с разбегу врезался в него…

 

 

Павлов очнулся в полутемной палате. Сначала он подумал, что лежит там же, в детстве, с алкоголиком и наркоманом, но, приглядевшись, понял, что комната другая. Кроме него в палате никого не было. Павлов понял, что не может встать, и увидел, что тело его забинтовано. Постепенно в нем появилось чувство сильной боли в животе и руке. Позже зашла девушка в больничном халате и сделала Павлову укол, от которого ему сразу же стало легче. Еще погодя пришел Врач, Павлов понял это по его суровому выражению лица. Врач пронзительно посмотрел на Павлова и, вероятно, убедившись, что тот в порядке, ушел. И больше не заходил.

 

Павлов выздоравливал. Медленно и болезненно, без уколов, он лежал в кровати и терпел тупую боль в животе. Когда медсестра разрезала на нем бинты, он увидел несколько огромных зеленых синяков и длинный кривой шов, идущий от пупка к боку. Девушка заботливо обмазала шрам Павлова мазью, и снова забинтовала, улыбнувшись. Потом ушла, но Павлов еще долго не спал. Его переполняло чувство благодарности к Врачу, к медсестре. Чувство, которое он позабыл давным-давно. Почему он не сказал спасибо тому врачу, который лечил его еще в детстве?

 

 

Наконец, Павлов смог встать, и весь день осторожно ходил по палате, разминая ноги. Как только медсестра увидела это, то Павлов был немедленно выдворен из больницы.

 

Ходить ему было все же еще тяжело, и Павлов сделал себе трость из орешника – сломал одну из веток. Так ходить стало проще, а через неделю Павлов был уже как новенький. Ружья своего он так и не нашел. У него оставались еще патроны, и Павлов не забросил идею об охоте.

 

После этой истории, близкой смерти, страха и больницы Павлов стал вести себя немного по-другому. Начал активнее работать по дому: каждый день убирал снег во дворе новой, собственноручно сделанной лопатой, полностью починил сарай, выстроил курятник и купил кур. Он легко мог купить яйца в ближайшем магазине, но ему доставляло огромное удовольствие лазить в курятник и вынимать яйца из гнезда в деревянном ящике. Особенно было весело, когда курица пыталась клюнуть его за это и громко кудахтала, а сзади на крик прибегал петух и, надувшись и хлопая крыльями, бросался в атаку.

 

Павлову постепенно стала нравиться такая жизнь. Дни его были заполнены любимыми размышлениями, работой по дому… Павлов всегда мог найти что-нибудь сломанное, и тут же принимался за дело. То положит кафель в ванной, то выроет слив для унитаза. Еще он, внутренне смеясь над собой, попробовал заняться искусством – из полена вырезал ножом и топором некое подобие африканского идола, и повесил на него бусы. Нарисовал на сером ковре золотистую гору Эльдорадо, и повесил на стену. Нашел старинные кованые ножницы и повесил их в картинную раму.

 

В целом его состояние улучшилось, как сам же он и подметил. Павлов устроился на интересную ему работу. Платили там сущие гроши даже по меркам городка, но деньги не имели значения. Работа состояла в том, чтобы вставать рано утром, надевать форму и ходить по назначенному ему району, собирая мусор. Некоторое количество мусора Павлов собирал, но, учитывая, что мусорили мало, работа была совсем не тяжелой.

 

Интереснее ему было видеть, как к нему относятся люди. Многие из жителей, видя его, добросовестно и с удовольствием убирающего мусор, запоминали Павлова. Познакомившись, часто говорили с ним. Павлов знал всех местных жителей, и всем помогал, не только уборкой мусора. Часто он делился с людьми своими вещами, самыми разными. Он всегда помогал что-нибудь сделать: то стул, то кормушку для голубей, то будку для собаки – все подряд. И люди не оставались в долгу – часто приглашали в гости, на праздники. Мужики постарше стали уважать, дети полюбили за доброту и самодельные подарки.

 

Павлов был сражен, когда на день рождения, день давно для него ничем не выделяющийся, ему дарили подарки.

 

Глава девятая

У меня все было, думал Павлов. Не только прошло, но и появилось. Я сам, незаметно для себя, создал тот мир, который был мне нужен. И, оглядываясь на себя, оценивая свое состояние в полном объеме, охватывая всю жизнь, Павлов понимал, что прожил ее все же не зря. Иначе, как объяснить то, что сейчас ему хорошо, он радуется, он почти счастлив…

 

Был май. Тот волшебный, божественно любимый им с детства счастливый период, еще не жаркий, но уже свободный от снега и дождей, когда можно ощущать свежий воздух, гулять по лесу, вдыхая какофонию природных ароматов, слушать бесконечное пение птиц. И… купаться в реке.

 

Как он мог забыть о ней? Нет-нет, взволнованно думал Павлов. О нет, он никогда не забывал. Никогда… Посмотрев на разгоревшееся, наконец, Солнце, он отправился ТУДА.

 

Река не изменилась. Быть может, линия берега немного поменялась, деревья выросли или пропали, но это было ОНО, то место, то время, то состояние, что и тогда, много лет назад, когда он, маленький глупый мальчишка, лихо плавал то на один, то на другой берег, и шастал по лесу. Павлов с удовольствием разделся и подошел к воде. Она была тяжела и молча звенела, как огромный блестящий кусок стали, и манила к себе. Павлов чувствовал запах воды. Он посмотрел на свое отражение. На него глядел тот самый мальчик, только уже совсем старый, с морщинистым лицом, как всегда худой, с тонкими седыми волосами.

 

Павлов радостно оттолкнулся от метровой высоты обрыва и, ликуя, нырнул. Мощно гребя, молнией перенесся на противоположный берег и бросился на песок.

 

Он весь день плавал, лежал на песке, ходил босиком по сухой и приятной корке берега, слушая шелест листьев высоких одиноких кустов, ходил по редкой жесткой траве, растущей прямо на песке. А еще он зашел в лес. В свой лес. Ему нравилось там все: запах, цвет, звуки, ощущения грубой коры под пальцами…

 

Павлов увидел, как с неба медленно спустился человек. Это была женщина, прекрасная в своем купальнике. В ее руках был огромный букет свежих цветов, закрывающий ей лицо. Когда она опустила букет, Павлов увидел, что женщина немолода, но ослепительно красива. Волосы ее, некогда, вероятно, светло-русые, сейчас были пепельного цвета. Женщина с безумной улыбкой на лице смотрела на Павлова, а потом они молча пошли к берегу. Там было светло. Вдвоем они подошли к реке.

 

Он был счастлив. Солнце светило ему прямо в глаза, но ему было приятно, свет только лишь помогал ему увидеть путь. Перед ним, освещенная Солнцем, блестела река. Это была дорога света, нет, не дорога, целое огненное шоссе! Павлов закрыл глаза и развел руки в стороны, отдавшись потоку света. Это была река Жизни. Это было Тепло, Счастье и Мудрость, Прощение и Понимание. И Любовь. Павлов улыбнулся и подошел к огненной чаше. В ней горело его собственное необъятное сердце. Девочка стояла рядом, прищурившись, смотрела на мальчишку.

 

Мальчик взял свое пылающее сердце и протянул ей.

 

Глава последняя

 

На пороге стоял Дима. Он судорожно дышал и дрожал, хотя на улице было тепло. Павлов ласково улыбнулся, увидев его. Под глазами у Димы были синяки, одежда была порвана, местами виднелась кровь. Задыхаясь, он пытался что-то сказать. А Павлов просто дохнул ему в лицо и отправил домой.

 

[orc Wolf]

Великолепно.

[ChakaSKN2]

Ну, возможно я что-то не понял, но ощущение от всего этого удивительно странные. если рассматривать все части поотдельности, то все просто отлично. чернуха местами, но там оно так и нужно. а вот если вместе .... Вот один из примеров

Помыкалась дура недолго, и выбор свой сделала: в семью большие подающего надежды госработника угодила, а родилась мальчиком. Стала дура Павловым.

Какая дура, и причем сдесь она? Потом, почему именно Павлов? нет, возможно я и придираюсь, но зачем нужны подобные повороты, если в сюжете они не отыгрываются?

Изменено 18 октября, 2007 пользователем ChakaSKN2

[Картман]

Дура-душа. Вначале я просто описался, вместо "ш" поставил "р" и не заметил. А когда перечитывал, заметил, что так лучше. Лучше, ибо без пафоса и с юмором (хотя, для кого как, мне лично фраза "душа мыкалась" кажется слишком избитой, а слово "дура" сразу накладывает определенный смысл).

Павловым зовут директора моего (точнее, уже не моего) колледжа. Фамилию выбрал случайно, но она оказалась как раз кстати, когда я придумал название произведения. Первоначально Павлова вообще никак не звали.

 

...зачем нужны подобные повороты, если в сюжете они не отыгрываются?

Разве это обязательно? Это всего лишь мое мнение и представление о рождении. Изменено 18 октября, 2007 пользователем Странный

[Тёмный Брата]

Классный слог

 

Как "в 12 стульях"

Изменено 18 октября, 2007 пользователем Тёмный Брата

[Картман]

с трудом сдерживаюсь чтобы не начать неистово править все подряд. Хотя есть идея написать продолжение

 

 

завтра вновь буду сдавать как творческую работу для первого тура. Ни пуха мне

[Lucyfire]

Ваистену. Давно я его читал. Но по всплывшему названию вспомнил. Не забудь отписать о результатах.

[Don Condor]

с трудом сдерживаюсь чтобы не начать неистово править все подряд.

Ни в коем случае этого не делайте, будет только хуже.

 

Хотя есть идея написать продолжение

А вот это можно и попробовать.

[*Kay Adams*]

После прочитанного осталось впечатление удоволетворения)

Хорошо пишете, нравится.

 

Прочитав про дуру, особо не задумалась -

Напомнило момент из фильма "Господин Никто" - когда ангел выбирал себе родителей)

Ну вот я мысленно вместо ангела подставила дурочку)

 

А настоящая история превращения души в дуру - класс

Специально так и не придумаешь, наверное)