Наброски о богах, героях и простых смертных

[Иннельда]

Трое

 

В просторной светлой комнате, где пахло изысканными благовониями и близким морем, застыли три фигуры:

мужчина, чьи глаза мудреца и пророка скользят по безоблачному небу, проникая за его обманчивую твердь в неведомые дали, у высокого, распахнутого настежь окна, выходящего на побережье (умиротворяющий плеск волн, растворяющий в своём вечном шелесте ненужные мысли… почти все мысли… и лишь одна бьётся пойманной в сети серебряной рыбкой, хлещет упругим хвостом, не даёт забыться… и забыть);

мужчина в резном кресле возле изящного столика, погрузивший тонкие пальцы – пальцы книжника, писца и поэта – в ворох шуршащих свитков, и чернильница перед ним наполовину пуста (ах, этот пьянящий запах высыхающих дорогих чернил, рецепт которых известен лишь немногим мастерам! ах, эти ровные строчки бесконечных знаков, ложащиеся на белый лист, эти крепкие цепи, приковывающие внимание, увлекающие в водоворот рифм и размеренных слогов, связывающие мысли!.. почти все мысли… и лишь одна не даётся в руки, ускользает из-под остро заточенного пера, словно юркий зверёк из-под копья охотника, не даёт забыться… и забыть);

женщина с точёным телом статуи – или богини – шёлк, нега, полутени, полусвет – у большого, старинного, отполированного до немыслимого блеска, зеркала в тяжёлой раме; роскошные волосы волнами струятся меж гибких пальцев, драгоценный гребень гуляет по ним – и в равномерности движений запутываются воспоминания, горечь и боль (ах, эта гладкая кость, это золото инкрустаций! это завораживающее сверкание каменьев! Если долго смотреть на него… но нет, не забыться – и не забыть).

 

Трое в комнате. Нет, четверо: тишина бродит между ними. То постоит у окна рядом с угрюмым мужчиной в белоснежном одеянии псиджика, то заглянет через плечо поэта, отчего-то застывшего над недописанной строкой и явно размышляющего вовсе не о незаконченном стихе, то проведет мягкой ладонью по густым волосам печальной женщины. Но вдруг тишина пугается, нарушенная тяжёлым вздохом и тяжёлым словом, - и спешно прячется под складками гобелена, на котором какой-то отчаянный герой сражается с целым полчищем неведомых чудовищ.

Это мужчина у окна вздыхает и поворачивается к поэту и красавице, и тёмен его взгляд, в котором плещется то, чего нельзя, невозможно забыть.

- Мы встали вровень с богами, - негромко говорит он, и вязкие капли слов тяжело падают на каменный пол, подобно крови, стекающей с клинка, подобно яду, льющемуся в бокал. – Мы сделались всемогущими. Ради нашей земли и нашего народа. Но это всемогущество оплачено смертью, и все мы знаем, куда ведут благие намерения. Дайте же нам боги – истинные боги, если вы вообще существуете, в чём я нынешний начинаю сомневаться – дайте же нам силы помнить об этом и не забывать. Потому что только в этом наше спасение. Иначе…

 

Он не договорил. Но на миг все трое словно услышали далёкий протяжный скрип огромных Врат – Врат за гранью реальности и снов, и омерзительный запах тлена и разложения ворвался в их ноздри, а ветер, лёгкий морской бриз, вдруг проник под кожу, под плоть и кости, и ледяной рукой сжал сердца находящихся в комнате.

 

Это было давно. Или не было. Или было, но не так. Или только могло быть. И не нам судить о былом, а тем более - о никогда не бывшем.

 

05.08.2010

 

 

Азура

 

- Я не хочу, чтобы ты видел во Мне только богиню, - сказала Она, и густые волосы цвета ночи, волосы, в которых запутался лунный свет, волосы, пахнущие ночным ветром и дикими травами, рассыпались по Её обнаженным плечам.

- В конце концов, Я не только богиня, но также и женщина, - сказала Она, и в глубине Её глаз, осенённых длинными ресницами, глаз, воспеваемых поэтами и сказителями на тысячах перекрёстков тысяч дорог, зажглись звёзды.

- Во всяком случае с тобой Мне хочется быть больше женщиной, чем богиней, - сказала Она, и прохладные маленькие ладони нежно легли на его огрубевшие от ветра и солнца щёки.

Он не был против. Он понемногу привыкал на равных разговаривать с богиней.

 

А потом, много ночей спустя, много пьянящих и томительных ночей, Она кричала над его остывающим телом. Кричала с гневом и болью, и страшен был крик оставленной богини… крик женщины, потерявшей возлюбленного. Ни одной слезинки не скатилось из Её прекрасных глаз, вот только звёзды… звёзды в них погасли. Погасли, спалив дотла, до серого мёртвого пепла, кожу предателей и убийц. И Её собственное раненое сердце – сердце больше женщины, чем богини.

 

05.08.2010

[waterphoenix]

Проглядываются знакомые образы, только волосы женщины с гребнем, если я правильно всё понял, должны быть рыжими... А так - супер! (курю кальян в сторонке )))) Изменено 5 августа, 2010 пользователем waterphoenix

[Дарин]

Ваааагх, Мория в восторге! Старые знакомые в новой интерпретации!

 

Одна вещь скребнула киркой по уху: застыли несколько фигур. Не могу сказать, что меня тут так уж смутило, но пчелы явно неправильные. Или в голове моей опилки. Ну да не беда. Все равно остальной текст читал с отвисшей челюстью.

[Иннельда]

Проглядываются знакомые образы, только волосы женщины с гребнем, если я правильно всё понял, должны быть рыжими...

Неа, по лору они изначально таки черные. =) По крайней мере в книжке про двенадцать месяцев они были именно такими. Впрочем, про цвет можно вообще убрать, пусть каждый представляет, что ему нравится.

 

Дарин,"застыли несколько фигур" - пришлось написать так, потому что не могла же янаписать "застыли несколько человек" (ибо описываемые не люди), или "застыли несколько эльфов" (потому что это слишком общО и вообще диковато), или "застыли несколько богов", или... =)

Эммм, а если я напишу "застыли три фигуры" - будет лучше?

 

За отзывы спасибо.

[waterphoenix]

Можно такой вариант: "...замерли трое так не похожих друг на друга [ ]"

P.S.: в Трибунале у неё рыжие волосы были... Короче, она очень много красится и постоянно меняет имидж (то :rome: , то )

Изменено 5 августа, 2010 пользователем waterphoenix

[Дарин]

Да, с "тремя фигурами" по-моему звучит много лучше.

[waterphoenix]

Да, с "тремя фигурами" по-моему звучит много лучше.

Считайте это психологическим приёмом - дать пример, на фоне которого изначальный вариант окончательно превращается в шедевр.

[Moorindal]

Иннельда, я в восхищении. Вот чем гениален Морроувинд - тем, что можно написать что-то подобное... Возможно, я не совсем внятно выразил свою мысль, но уж как получилось...

[Иннельда]

Зверь

 

Зверь глухо заворочался во сне, и утробный, недовольный рык прокатился по его мощному телу, рождая ответную дрожь в её собственном, таком хрупком и беззащитном.

Она лежала, крепко зажмурившись, судорожно подтянув к животу колени, и ледяная волна ужаса медленно уходила в тот безбрежный океан, из которого пришла. Не проснулся. Ещё не сейчас. Ещё есть немного времени.

Наконец ей удалось расслабиться. Она с облегчением раскинулась на роскошном ложе, и мысли её снова потекли ленивой широкой рекой – с водами горькими и глубокими, как само время, - кое-где разделяясь на рукава, возвращаясь бурными потоками и тоненькими ручейками. Рекой воспоминаний.

Она думала о городе, лежащем за стенами её жилища. О древнем и прекрасном возлюбленном городе, слава которого гремела по всему континенту. О городе за высокими стенами её чудесного храма-дворца, не покидаемого ею уже много лет, потому что… Когда-то он был совсем другим, город, носящий её имя, – до тех пор, пока чем-то (она знала, чем) разгневанная Судьба не стёрла его с лица земли руками Принца даэдра Мехруна Дагона и его кошмарной армии. Она вспомнила дым и пепел пожарищ, чёрной тучей закрывавший небо, запах крови и страха, крики и стоны ещё живых, разрываемых на части порождениями Забвения, и тяжёлое молчание мёртвецов. И себя она вспомнила, увидела, словно со стороны: маленькая фигурка в яростно бьющемся на одичавшем ветру длинном плаще, напряженно застывшая в седле, вглядывающаяся до рези в глазах вдаль – туда, где шествовал, безумно хохоча, тот, кто разрушил её восхитительный город, её дом, сердце её. Вспомнила боль и отчаянье, пронзившие тогда её душу, - и вздрогнула, и поспешно оборвала цепочку воспоминаний. Ибо снова зашевелился Зверь, и волны невыносимого смрада покатились от его чудовищного тела, оседая липкими каплями ужаса на её нежной коже. Но всё стихло, и она провела дрожащей рукой по бледному лицу, давно забывшему свет солнца, по воспалённым от бессонницы векам. Прошло несколько томительных минут – и она вновь позволила себе забыться, отдаваясь водовороту мыслей.

Она вспомнила мужчину, когда-то принадлежавшего ей. Его властное, суровое лицо – лицо воина, закалённого в сражениях, лицо политика, знающего цену произносимых слов; его воистину королевскую осанку, когда он шёл рядом с ней, или поворачивался, чтобы подать ей руку, или выступал перед притихшей, напряжённо слушающей толпой; нежность его сильных рук – рук, привыкших к тяжести меча, но также и к пуховой лёгкости писчего пера… А потом вспомнила его угасающий взор, на дне которого остывало упрямство и бились такие ненужные и глупые последние его мысли: о вере, о чести, о нерушимой дружбе – и о предательстве, навеки перечеркнувшем всё. Она знала: этот мужчина умер потому, что в ней (в тех, других, тоже, но прежде всего – в ней) уже зародился Зверь. Тогда ещё совсем маленький и слабый, но алый язык, сочащийся ложью и ядом, уже хищно облизывал омерзительную морду, жёлтые змеиные глаза уже смотрели в душу, мигом находя там почти незаметные пятнышки плесени и гнили, заставляя их расцветать кровавыми цветами. И голос, вкрадчивый шипящий голос, нашёптывал о силе и власти, о возможностях, которые нельзя упускать, о великих свершениях, которые ждут впереди, о цели, оправдывающей средства…

Зверь зашевелился в третий раз, и она поняла, что теперь он проснулся окончательно и что время её краткой передышки подошло к концу. С обречённостью больного, ожидающего приступа – неприятного, тяжёлого, но привычного, - она медленно поднялась с постели и подошла к большому серебряному зеркалу. Полумрак окутал её плечи невесомым плащом.

В зеркале отразилось лицо. Всё ещё красивое, хотя и сильно измученное. Но там, за медовыми каменьями глаз, уже порыкивал голодный Зверь, и подступающее безумие растянуло в жуткой усмешке её коралловые губы.

Вошли служанки и помогли одеться, уложили её длинные волосы в немыслимо сложную причёску. Потом рукоять зачарованного меча надёжно легла в её узкую ладонь – ладонь, привыкшую к пуховой лёгкости писчего пера, но также и к тяжести боевого оружия, - и Зверь плотоядно облизнулся, предчувствуя время кормёжки. Предчувствуя близкую смерть наглеца, осмелившегося нарушить его планы и создать угрозу его существованию.

Твёрдой поступью она вышла из своих покоев – и жрецы склонили перед ней гордые спины.

- Слава Альмалексии, всеблагой и милосердной! – прибоем прокатилось по длинному коридору их приветствие.

Зверь довольно скалился из агатовой тьмы её зрачков.

 

06.08.2010

[Boma Kuro]

Когда-то, очень давно, город носил её имя. Он был тогда совсем другим – до тех пор, пока чем-то (она знала, чем) разгневанная Судьба не стёрла его с лица земли руками Принца даэдра Мехруна Дагона и его кошмарной армии.

А не наоборот, хех?

[Иннельда]

Что именно должно быть наоборот, Дез?

[Boma Kuro]

Что именно должно быть наоборот, Дез?

Название.

В общем-то город, по идее, до сих пор носит имя богини; нынешний Морнхолд - "внутренний город", город-в-городе, окруженный Альмалексией. Само же название "Морнхолд" - по всей видимости еще дотрибунальское; однако когда произошло это разделение - сказать сложно. "Песнь Яда" утверждает, что Морнхолд переименовали в Альмалексию где-то вскоре после возвышения Трибунала, хотя из "2920" можно сделать вывод, что это произошло после вторжения Дагона, как раз и случай подходящий, хех.

[Иннельда]

Ммм... наверное, так и есть. У меня плоховато с историческими событиями и их последовательностью. Спасибо, заменю про "когда-то давно".

[Иннельда]

Не герой

 

Озверевшее солнце пекло даже сквозь непроглядную пелену пепла. Пепел оседал на коже, делая её неотличимой по цвету от окружающего пейзажа, забивался в ноздри и слезящиеся глаза, оседал в опалённых горячим воздухом лёгких. Пепел был везде – и, что самое ужасное, он успевал проникать даже в воду слабенького родника, бьющего из-под камней и с таким трудом найденного. Прежде, чем вода успевала попасть в рот. Поэтому вода – теплая и почти безвкусная - горчила. Поэтому изредка приходилось сплёвывать особо крупные лохмотья пепла, кривясь с отвращением и проклиная здешний климат и злодейку судьбу.

«Боги, за что вы разгневались на меня?» - думал измождённый имперец, судорожно ловя жадными губами драгоценные капли, слизывая влагу с камней. – «Что я сделал вам и чего не сделал? Разве не посещал я храмы, не жертвовал звенящие монеты вашим служителям? Для чего оставили меня, почему бросили в этот не описанный книжниками план Забвения, на растерзание даэдра и ложным божествам? Боги, я же мелкий торговец, лавочник, я не герой. Чего вы от меня хотите?» Но суровое небо, скрытое за тучами пепла, молчало. Лишь откуда-то с вышины доносились крики двух скальных наездников, почти неразличимых в этом хаосе. Проклятые твари преследовали имперца почти от самого Альд’Руна в надежде на скорую поживу. Но упрямый человек всё никак не желал умирать.

Он заставил себя оторваться от тоненькой водной струйки и некоторое время сидел неподвижно, привалясь спиной к шершавому боку огромного валуна. Ему вдруг вспомнилась слышанная когда-то то ли сказка, то ли притча о неком преступнике, чьё наказание по воле разгневанного на него божества заключалось в том, что он пил – и не мог утолить жажду. Как его звали, какого бога – и чем – он оскорбил, сидящий у валуна человек не помнил, но на миг ему почудилось, что это он сам обречён на вечную пытку невыносимой жаждой, потому что горьковатая, мгновенно нагревавшаяся в раскалённом воздухе вода почти не давала желаемой свежести.

Он оторвал и без того полуоторванный рукав рубахи, намочил его и протёр лицо и шею. На замызганной ткани остались грязные разводы, и он представил себя со стороны: посеревшая кожа, воспалённые глаза, волосы, покрытые пылью и хлопьями пепла… Должно быть, его сейчас и данмеры бы не отличили от своего.

Даэдра его дёрнули во всё это ввязаться. Ведь знал же, что не по нему задачка, что не мелкому лавочнику, разорившемуся и осуждённому за неуплату налогов, ворочать судьбами мира. Но тот тип, Клинок, был свой, имперский, и так красиво говорил! Его бы устами да киродиильский бренди пить. Впрочем, он и пил. И, прихлёбывая из дорогого серебряного кубка, так нелепо смотрящегося в его жалкой лачужке, рассуждал об Империи и служении ей, о воле Императора, о всемогущей Судьбе и её указующем персте… Словом, о многих замечательных вещах рассуждал. И добился таки согласия. Хотя, если говорить начистоту, Клинок и не ожидал отказа.

Имперец оторвал взгляд от рассохшейся земли под ногами – сбитыми ногами в изношенных старых сапогах, на одном из которых начинала отрываться подошва. Там, дальше и выше, возносились над сумрачным миром древние двемерские башни – некогда святилища науки и рождающихся тайн, а теперь обиталища кошмарных чудовищ и моровых тварей. А ещё выше, над всем этим жутким великолепием, едва видимый за облаками пепла, - кратер вулкана, цель путешествия.

До сих пор всё складывалось слишком легко и удачно. Кстати пришлось и образование, полученное на родине, и врождённое обаяние, и умение убеждать. А когда в кармане зазвенели монеты, дело пошло ещё шустрее: больше не нужно было самому пачкать руки, ведь вокруг крутилось много желающих заработать. Но теперь… Теперь он остался один. Даже сумасшедший не согласился бы сунуться в это гиблое место, пообещай ему хоть целый мешок золота. Мешка, впрочем, и не было.

А может и правда – хватит? Пусть ищут другого ненормального. Ведь не у него же одного плохо с головой, вон сколько всяких умалишённых разных эпох собрано в Пещере Возрождения. Авось найдётся и ещё один, который завершит начатое. А его собственные силы уже были на исходе. Он даже не мог заставить себя подняться с земли и пройти хотя бы пару шагов вверх по дороге к тревожно ворочающемуся в зыбком сне вулкану.

Он ещё раз протёр лицо. Вместе с грязью, покрывающей кожу, казалось, он смывал и грязь, налипшую на сам ум его, - и ум светлел.

Точно! Пора заканчивать это нелепое приключение. Пусть герои исполняют Пророчества, а он наймёт корабль и поплывёт себе куда-нибудь – может быть, на покинутый материк, а может – на загадочный снежный Солстхейм. И на скопленные деньги откроет там своё дело. Может быть, даже случится чудо и дело не прогорит.

Он нервно рассмеялся – и долго откашливался от мигом набившегося в рот пепла. Потом наполнил водой потёртую флягу, встал и, спотыкаясь и оскальзываясь на покрытых толстым слоем пепла камнях, цепляясь одеждой за колючий чёрный кустарник, двинулся вниз, к тускло мерцающим сквозь царящую вокруг мглу Призрачным Вратам.

Невзрачное старинное колечко с полустёртым изображением Луны и Звёзды выскользнуло из разодранного цепкой колючкой кармана и неслышно шлёпнулось в пыль. Примчавшийся с вершин шальной ветер ловко спрятал его под новым слоем пепла. Где-то в глубине, под ногами уходящего человека, прокатился глухой, тоскливый рокот.

 

07.08.2010

[Иннельда]

Клинок

 

Толстый паук ловко работал пятнистыми лапками, превращая почти невидимую нить паутины в невесомое кружево, волшебно поблескивающее в ярком свете двух лун. Холодный и пронзительно свежий ночной ветер, ветер с покрытых льдом горных вершин, ворвался в распахнутое окно, заставил задрожать паутину, швырнув в нее горсть колючих снежинок. Паук замер, вслушиваясь в докатившийся до него трепет, но через мгновение продолжил свою работу, с упорством профессиональной кружевницы сплетая всё новые узоры.

Человек бездумно наблюдал за восьмилапым тружеником, вольно расположившись на широком подоконнике - в опасной близости от разверзающейся за окном пропасти. В его правой руке была зажата большая пыльная бутыль из тёмного, почти непрозрачного стекла, наполовину опустошённая. Правая рука покоилась на худом колене, обтянутом потёртой штаниной. На ступню в мягком кожаном сапоге опирался округлым боком вместительный оловянный кубок.

Казалось, человек не чувствует пронизывающего холода, хотя ворот его простой рубахи был расстёгнут, а тёплый меховой жилет лежал на кресле в противоположном углу небольшой, скромно обставленной комнаты. Человек довольно жмурился, изредка делая глоток вина - ароматного, многолетней выдержки, - прямо из бутыли, словно забыв о существовании кубка. Святотатство в некотором роде, но так уж ему хотелось. Он наслаждался и вкусом вина, и холодом, и открывающимся из окна видом: на мощёный булыжником двор, освещённый лунами, там, далеко внизу, и на острые, строгие вершины гор вокруг, мрачно чернеющие на фоне густого, как кисель, тёмно-синего, усыпанного мириадами звёзд, неба. Да, отсюда можно было увидеть звёзды! Здешнее небо – родное, полузабытое за годы, проведённые в совсем другом месте, – не было скрыто за пеленой песка и пепла. Здешний воздух был чист, свеж и прозрачен, им было приятно и легко дышать. Это был дом. Это был Храм Повелителя Облаков в благословенном Сиродииле, а не жалкая лачуга в воровском квартале продажной Балморы на проклятом богами Вварденфелле.

Человек провёл рукой по всклокоченным седеющим волосам, будто отгоняя ненужные воспоминания, и снова приник губами к горлышку бутыли.

Где-то за гранью восприятия, за гранью яви и снов, тихонько шуршал песок в гигантских часах, и в верхней части оставалась едва ли щепотка песчинок. Шёл последний год Третьей эры.

 

08.08.2010

[Masquerade]

Пепел был везде – и, что самое ужасное, он успевал проникать даже в воду слабенького родника, бьющего из-под камней и с таким трудом найденного. Прежде, чем вода успевала попасть в рот. Поэтому вода – теплая и почти безвкусная - горчила. Поэтому изредка приходилось сплёвывать особо крупные лохмотья пепла, кривясь с отвращением и проклиная здешний климат и злодейку судьбу.

 

Не очень понравился этот фрагмент...

Во-первых, два предложения подряд начинаются на "Поэтому...", что не есть гут.

Во-вторых, предложение "Прежде, чем вода успевала попасть в рот." выглядит незаконченным и вообще не к месту. Обычно же пишут "Прежде, чем трам-пам-пам, произошло то-то, то-то и то-то."

 

"Пепел был везде, проникая даже в воду прежде, чем та успевала попасть в рот. От этого теплая и почти безвкусная влага из родника, едва пробивающегося из-под камней и с таким трудом найденного, горчила. Изредка приходилось сплёвывать особо крупные лохмотья пепла, кривясь с отвращением и проклиная здешний климат и злодейку судьбу." - может быть как-то так...

[Иннельда]

Есть такая штука, молодой человек, как авторский стиль. Не знаю, почему Вы решили придраться именно к этому отрывку, ибо у меня всё тут в таком вот ключе написано. ^_^

Повторное "поэтому" - вообще специальный приём. Просто Вы не вкурили. Просто. Вот.

Ваш вариант отрывка выглядит каким-то... безликим, что ли. Причёсанным до стерильности.

[Masquerade]

Придираться ко всему было бы слишком долго. ;)Впрочем, мое дело указать на огрехи (точнее на то, что ими, по моему мнению, является), а ваше - принять это к сведению, или не принять. К тому же, я, действительно, мог просто не вкурить вашей травы.

Но вообще-то мне понравилось, да, а писать что все понравилось - скушно.

[Владимир]

Отличные рассказы, особенно о Нереварине понравилось =)