Хм, небольшая зарисовочка, вообще это был один рассказ из цикла по одной игре, но цикл благополучно был зафэйлен, остались лишь куски. Вот. Леонид и еретичка - Отец наш всемогущий, спаси и помилуй! Спаси и помилуй! Спаси и помилуй! Помилуй души грешные и жизни во грехе, Тебе отданные во славу Твою. Во славу и превознесение… что за шорох? Да что же это? Что же это… как она дышит громко, с ума сойти… нельзя ли потише, немножко тише… Во славу, во славу… как же громко дышит. Во славу…дальше как? …и вознесение! Во славу и вознесение Твоё… - Святой отец, - подвальные своды наполнились шелестом. Отец Леонид поднял мутные глаза на девушку, скрючившуюся в углу. - Во славу и вознесение, во славу и вознесение, - он повторял один и тот же кусок молитвы, будто не желая слышать и понимать ничего кроме этих вознесения и славы, а еще своего еле внятного бормотания. - Святой… кхе-кхе-кхе! – девушка надрывно закашлялась, поминутно сплевывая на пол смрадную тягучую смесь из сгустков крови, слюны и какой-то странной желчи. – Святой отец, воды дай, воды мне дай. Горит все внутри. Кхе-кхе-кхе! Отец Леонид с минуту смотрел на нее совершенно отупевшим взглядом, затем отрешенно произнес: - Нет никакой воды. Нет воды, ясно? По сырой и ватной подвальной тьме снова поползло бормотание, нарушаемое только надсадным кашлем и грузными шлепками плевков на каменный пол. - Со смирением и благодарностью принимаем долю Твою. Долю Твою принимаем и чтим, склоняя… - Хах… кхе-кхе… ха-хах… кхе! – хриплый лающий смех заставил святого отца нервно повернуться к девушке снова. - Потише, потише, дочь моя. Услышат же! Тише, тише. Что ты смеешься? Смешно тебе, а? Смешно? Хорошо это, только тише. Смирение и благодарность… принимаем… смирение… - Кхе-кхе, ха-ха! - Да замолчи ты! – в совершеннейшей истерике зашипел отец Леонид. – Найдут же, и… Спаси и помилуй, спаси и помилуй! - Святой отец, смирение твоё… кхе-кхе… дерьма засохшего не стоит. Благодарность… кх-кх-кхе… За что мне благодарить твоего бога? За что... кхе-кхе… дрянь какая, кх… кхе-кхе-кхе! – тишина рвалась и дробилась на мириады осколков, каждый из которых полнился кошмарным кашлем. - Иди сюда. Сюда, кхе-кхе… Подойди, святой отец, - девушка настойчиво поманила из своего угла отца Леонида. Тот, словно в забытье, подошел и уставился на нее, не замечая омерзительной вони какой-то кислятины, мясницкой лавки, подвальной затхлости и пота, витающей вокруг девушки. Она была совсем молоденькой и, видимо, довольно миленькой. Но сейчас отец Леонид видел только скрюченную изломанную куклу. Иссиня-черные круги под полуприкрытыми глазами, корка желчи и крови, запекшаяся на губах, спутанные короткие волосы, одна рука закинута за голову и вывернута под неестественным углом, вторая судорожно копошится в плаще, укрывающем девушку от горла до пояса. Святой отец как зачарованный следил за этим копошением, решительно не понимая, зачем эта рыцарша позвала его, и что ей нужно. Наконец, она резким движением отбросила плащ в сторону, безумно взвывая от боли и открывая взору отца Леонида пробитую кирасу и осколок копья, впившийся в какое-то омерзительное месиво из разодранного поддоспешника, бордовых, почти черных сгустков крови, белого костяного крошева и какой-то фиолетово-розовой плоти, искромсанной все тем же обломком железа, почти затянутым в нее. Святой отец несколько секунд отупело смотрел на все это, затем, покачиваясь, сделал несколько шагов в сторону. Его беспощадно вырвало. В спину ему полетел снова тот же воспаленный лающий смех: - Ха-ха, кхе-кхе… Как тебя, ха-ха… За это мне твоего бога благодарить? За это? - Смирение и благодарность, - прошептал отец Леонид, вытирая губы рукавом рясы. Особо сильный порыв кашля содрогнул изуродованную грудь рыцарши. Она с невыразимой ненавистью и отчаянием посмотрела на святого отца, и вдруг принялась истерично хрипеть сквозь свой надрывный кашель: - Смирение? Кхе-кхе… Благодарность? Кхе-кхе… Кхе-кхе-кхе, дерьмо – твой бог, я жить… кхе-кхе… я жить хочу! Жить хочу! Кхе-кхе-кхе-кх-кх, жить! Жить хочу! Жи-и-ить! И рыцарша зашлась в судорожном подвывающем рыдании. Святой отец, молодой мужчина, недавно получивший свой сан и вышедший из семинарии, мало что знающий в своей короткой жизни, кроме молитв и священных обрядов, совершенно помутился рассудком в этот миг. Он выскочил из так удачно урывавшего их подвала замка и побежал. - Лес! Лес… В лес, не слышать! Смирение, благодарность… Еретичка! Ночь какая темная… Помилуй души наши грешные… Что за шевеление? Заметили что ли? Спаси и помилуй! Спаси и помилуй! Спаси и помилуй… Бежать… архиепископу сказать… а она воняет же, воняет… О чем же мыслю то? Спаси и помилуй! И кусок железа… еретичка, еретичка! Умру там, если хоть еще минуту… Что? Птица… - тысяча мыслей и видений разрывали сознание отца Леонида, и не видел он тени, появившейся из-за дерева. Лунный свет струился сквозь вечнозеленые густые кроны пайонского леса. Необыкновенную для этого ночного часа тишину потревожил лишь легкий хрип и шелест травы, принимающей в свое шёлковое лоно тело молодого святого отца Леонида с перерезанным горлом. - Устранил. Время есть. В нашу пользу обернем, - человек, вытирающий катар о какую-то засаленную тряпку, был немногословен. - Хорошо. А девчонка? - Не проблема. Копьем легкое пробито. Не доживет. - Уверен? - Уверен, - немногословный человек почтительно склонил голову перед своим собеседником и вышел. - Помилуй души грешные и жизни во грехе, Тебе отданные во славу Твою, - тихий голос нарушил покой комнаты, залитой мертвым лунным светом, отрешенно ласкающим обломки огромного золотистого камня. апрель 2009г