Конкурс прозы Зеро: как порвать Дракона

[Бякс]

В связи с тем, что предыдущий конкурс творческих состязаний писателей схлопнулся, так и не сумев во что-то развиться, я оказался в весьма затруднительном положении. Хронология нарушена, медные шестернки отлаженной системы покрылись зеленым налетом и погнулись... Да и черт с ним.

 

Начнем с самого начала.

Конкурс прозы № Ноль

 

Тема: Все когда-нибудь заканчивается

 

 

Как известно, Фуллрест умирает. Пусть процесс этот растянут в пространственно-временном континууме, общая суть от осознания этого факта не изменится. Время форумов ушло, наступила эра мессенджеров и ламповых чатов в отдельно взятых кулуарах. А раз так - давайте извлечем из гибели привычной и горячо любимой нами системы если не пользу, то хотя бы вдохновение для новых свершений.

Итак, дорогие участники, поле вашего творчества - Эсхатология с большой буквы Э. Кальпа заканчивается, привычному миру настает закономерный и неизбежный конец. Мифология ТЕС изобилует пророчествами о грядущем конце времен, причем как глобальными (в результате которых Нирну, а то и всему Этериусу настанет кирдык), так и локальными - стоит вспомнить хотя бы Красный год, следствие местячковых манипуляций с божественностью. Меньше всего мне хочется ограничивать вас конкретными рамками, так что никакого снобизма. Любой сценарий гипотетического Краха будет рассмотрен как имеющий право на существование, каким бы антиканоничным и головопушечным он ни был. Мрачное предчувствие грядущего? Пожалуйста. Без пяти минут Конец Света? Да на здоровье!

 

Upd: Как выяснилось, раскрывать тему нужно еще более широко. Итак, дорогие участники, подведу итог под вышесказанным: означенный The Great End может быть каким угодно. Глобальным, локальным, ментальным, метафизическим, буквальным, темпоральным, транснациональным и даже сугубо личным.

 

Сразу оговорю важный момент: если вы хотите написать историю в каком-то другом сеттинге - пожалуйста. Но будет здорово, если вы хотя бы косвенно свяжете его с миром Свитков, пусть даже это будет не совсем привычная нам версия Нирна. В конце концов, вселенная ТЕС подразумевает мультиверс во всем его разнообразии.

Я понимаю, что большинство авторов пишет тексты на скорую руку. Прошу об одном - отнеситесь к заданию творчески, не бойтесь экспериментировать. И помните: гибель одной эпохи всегда предвещает начало новой.

Теперь конкретика.

Срок подачи работ: до 2 марта 2020 года включительно

Объем: до 40 000 знаков с пробелами

 

Мат, оскорбления, грязь, ксенофобия, сексизм - разрешено

 

Прием работ завершен. Все желающие могут принять участие в голосовании!

Изменено 3 марта, 2020 пользователем Бякс

[Бякс]

Милость Красной горы

 

 

Фелвос Андален недвижно лежал на корке серого пепла и слушал, как она тихо потрескивает. Жар был невыносимый – точнее, был бы, если бы он еще мог чувствовать тепло или холод. Впрочем, теперь он понял, что все-таки не полностью утратил эту способность, – иначе бы сейчас не ощущал, как его кожа спекается. Другой данмер давно бы потерял сознание или даже умер от боли, но ему это было не под силу.

 

В первый раз его жизнь рухнула, когда они с приятелями решили обнести поместье одного богатея из плазы. В юности Фелвос связался, как говорят в некоторых кругах, с дурной компанией. Они шатались по городу, заливались дешевым пойлом в сомнительных заведениях, не брезговали скумой и лунным сахаром. Иногда избивали какого-нибудь подгулявшего хлыща – и забирали у него то, что им было нужнее. Впрочем, что тут такого? Фелвос всегда понимал, что достоин большего. Гораздо большего. Судьба была к нему несправедлива: он из знатного рода, пусть и побочной ветви, и обедневшего… В его семье даже ходило предание, что у них в жилах течет кровь проклятого Дома Дагот – одного из самых великих в прошлом, тем не менее. Хотя, конечно, всерьез в это никто не верил. А вот их потомок работает в подмастерьях у портного, почти что на побегушках. Так почему бы не взять от жизни то, чего она лишила?

 

Как-то на очередной пьянке и родилась эта идея – пощипать какого-нибудь богача. Кто первым ее высказал, Фелвос уже не помнил. Наверное, рыжая Терине, вечно она подстрекала на всякие мутные делишки. Затем эта тема еще несколько раз всплывала в разговорах, и так незаметно возник замысел: узнать, когда владелец какого-нибудь поместья будет в отъезде, и нанести визит в его отсутствие. Своей охраны в поместьях обычно не было – хватало и ординаторов. И вот однажды эта самая Терине примчалась с вестью: в лавке она услышала, как служанка обмолвилась, что хозяин отбыл в Морнхолд. Сумбурный план сложился тут же: не терять времени, дождаться ночи, одеться во что-нибудь неприметное. И – на дело. На вылазку за гостинцами, как они ее назвали.

Как оказалось, ординаторов и правда хватило за глаза. Кто-то увидел, как их компания поздним вечером ошивалась в плазе, и донес страже. Бдительные сволочи. Лландрис взломал замок, шайка горе-налетчиков успела лишь запихнуть в мешок пару подсвечников – и тут крик Терине: «Бежим!» Чудом не попались, никого не схватили. Но надо было залечь на дно – пересидеть где-то денек-другой. В таверне их могли найти, поэтому выход был очевиден, хоть и крайне неприятен, – канализация. Чистюли-ординаторы туда не суются. Гордые отпрыски аристократических семейств – тоже, но выбора не было.

 

Эта ночь стала последней для молодого данмера. Фелвос усмехнулся обожженными губами: он прожил еще долго после своей последней ночи. Но тот веселый и честолюбивый юноша умер именно тогда. Когда они в вонючей темноте наткнулись на ловчего корпруса.

 

Они пробирались по узкой кромке канала, из всех сил пытаясь не окунуться в нечистоты. Фелвос шел первым. В его руке едва чадил факел, плевался смолой и шипел от сырости. Горящие брызги норовили попасть на одежду, от вони слезились глаза. Да еще и под ноги приходилось глядеть. Так и вышло, что он не заметил и не услышал ничего угрожающего. А в боковом отводе притаилась беда.

Из тьмы протянулись белесые кисти. Тусклый свет факела выхватил кровавые язвы, нарывы и потеки гноя на них. Фелвос отшатнулся, поскользнулся – и вот он на полу, а над ним нависла воющая рожа, и сильные пальцы впились ему в шею…

Сзади заорали, кто-то пинком сшиб тварь в канал. Она едва не утащила за собой данмера, но его дернули за шиворот, подхватили под руки. Ловчий глухо булькнул и ушел в смрадную муть. Где ему и самое место.

Впрочем, Фелвос не сразу понял, кто это был. Думал, какая-нибудь нежить. И поэтому удивленно спросил, когда увидел на лицах приятелей ужас:

 

– Вы чего? Оно же утонуло.

– У тебя… кровь… – прошептала Терине, указывая на шею.

 

Он недоуменно провел рукой, посмотрел на ладонь: действительно, тварь расцарапала ему горло ногтями. Ну и что?.. Рана-то пустяковая.

 

– Жить буду, – попытался подбодрить всех Фелвос. Улыбнулся, но жуть во взглядах не развеялась.

– Будешь… – эхом повторил Лландрис. – Но лучше бы недолго. Он… Корпрус у него. И у тебя теперь тоже. Наверное.

– Да брось, – недоверчиво протянул Фелвос. – Всего-то ссадина.

– Не ходи с нами, – буркнул Лландрис. Больше никто ничего не сказал.

 

Они осторожно обогнули товарища и ушли дальше. А он нашел какой-то закуток, тщательно осмотрел его и устроился там. Спал чутко, но спокойно, даже с местными ароматами свыкся. Ловчего корпруса куда-то унесло – он не вылезал.

Утром Фелвос окольными путями выбрался из зловонных недр. Ополоснулся в море, постирал одежду. Ранки от ногтей зараженного не беспокоили – покрылись тонкой корочкой, начали подживать. Только от соленой воды щипало, слишком старательно данмер их промывал. Мысли о том, что в царапины мог попасть гной твари, конечно, тревожили. Но постепенно отступали. День выдался солнечный, дымка едва скрывала дальние кантоны города. Блики играли на водной глади, издалека донесся мелодичный стон силт-страйдера. А в заплечном мешке все-таки позвякивали дорогие подсвечники. Кошмар минувшей ночи остался в затхлых подземельях.

Он вернулся домой. Остальные, видимо, еще скрывались в канализации. И напрасно: то ли облавы не было вовсе, то ли ординаторы прошлись разок по злачным притонам и не стали дальше искать неудачливых «гостей». В любом случае он сам подозрений не вызвал. Однако поначалу опасался ходить мимо постовых, каждый раз ожидая гневного окрика. Впрочем, обошлось.

 

Минула неделя. Поддерживать бодрость духа юному данмеру становилось все труднее. Ссадины воспалились, вокруг них по серой коже расползлись желтоватые пятна, которые увеличивались с каждым днем. Ненамного, но росли. Спустя месяц на шее появились гнойники. Еще через несколько дней они вскрылись, оттуда текла отвратительно пахнущая сукровица. Фелвос перестал ходить в лавку, где работал. Заматывал шею плотной тканью, когда выходил из дома. На вырученные от продажи подсвечников деньги купил побольше еды и заперся у себя. Потом гнойники превратились в глубокие язвы. Он жил один, мать и сестры остались на континенте. Никто не мешал ему часами протирать язвы разными припарками, которые он набрал у алхимиков на остаток от выручки за краденое. Но все было напрасно, и Фелвос это знал.

Прошло еще полтора месяца, и гнойники вспухли по всему телу, а на шее стала расти твердая опухоль. Кожа там онемела, а вот на ногах и спине, напротив, зудела и болела. На лице тоже появились язвы, и он совсем перестал куда-то выходить. И день за днем помаленьку нарастала боль. Она украдкой пробралась через кожу в мышцы, а теперь лезла и в суставы, и в кости. Фелвос слышал о том, что больные корпрусом сходят с ума от страданий. Но пока боль была терпимой, и он даже мог спать. Сны ему снились удивительно яркие и живые, в них данмер находил утешение. Где еще ему было искать?

Лекарства нет. Заклинания не помогут. Храмы и святилища не спасут. Его тело сгниет заживо – но не умрет. Фелвос положил на столик у кровати острый кинжал: когда боль станет невыносимой, наступит его время. Рыдать ночами и проклинать судьбу он прекратил еще в первые недели после того, как лопнули гнойники.

А когда подходил к середине месяц Последнего зерна, Фелвос услышал голос господина.

 

Вначале он решил, что его настигает безумие. Сны становились все ярче, в них неизменно появлялась высокая фигура в золотой маске. Маска беззвучно отрывала рот, ряды мертвецов смыкались плечом к плечу, заунывно пел невидимый хор – тысячей голосов. Фелвос стал засыпать, крепко сжимая рукоять кинжала. Но потом…

Господин заговорил с ним. Он ласково приветствовал нового подопечного, обещал ему силу, обещал могущество. Обещал, что вместе они смогут навсегда изгнать чужеземцев со своей священной земли. И что каждый из его подданных – из тех, кто верен народу Ресдайна, – займет то место, которого достоин.

В то утро жизнь данмера затеплилась заново – как под пеплом тлеют горячие угли.

Фелвос начал спать очень долго, почти все дни проводил в постели. Когда уснуть не получалось, он лежал и думал, что ему теперь делать. Болезнь меняла его тело, еда заканчивалась. И он постоянно ощущал, как его что-то влечет прочь из города. Зовет к себе. Противиться этому было сложно, да и зачем? Здесь ему и раньше не находилось места, а после того, что произошло, – и подавно.

Господин являлся ему все чаще. Жизнь Фелвоса больше не была бесполезной – в ней появилось великое предназначение. И ждать больше было нельзя. Он чувствовал, как размягчаются кости лица, как они становятся все тоньше, даже проминаются под ладонью, – но его это вовсе не пугало. Лишь радовало. Он становится ближе к господину, становится одним из его могучих слуг.

Данмер решился: дождливой глухой ночью спустился на нижний ярус, почти полностью замотав лицо на манер дикарей-кочевников из пустошей. Чтобы не сталкиваться со стражей на мосту, перелез через парапет и спрыгнул в воду – тихо, почти без плеска. Никто не заметил его, пока он неспешно плыл к берегу, – ни ординаторы, ни случайные прохожие. Ночь была с ним заодно.

 

Он пробирался через зелень Аскадианских островов, мимо ферм и плантаций, не боясь диких зверей. Господин не оставит его, не позволит какому-то дрянному кагути сожрать своего приверженца. Тем более что животные сами сторонились того, кто несет на себе печать моровой язвы. Он шел из цветущего края в земли пепла и камня – к сердцу Вварденфелла.

 

Зов и сны вели его, и в пещере на склоне мрачной фояды он нашел других – таких же, как он.

 

Среди них была и Ульвени. Сперва Фелвос не обратил на нее особого внимания. Ну да, среди новообращенных оказались и две женщины, но какая разница? Они все были на пути к новой жизни, на пути к господину. И мало чем отличались друг от друга. Мирские заботы казались чем-то настолько далеким, будто были лишь полузабытым сном или наваждением. Подданные господина проводили дни молча, погруженные в себя, лишь иногда заводили негромкую беседу друг с другом. Так он узнал, что Ульвени когда-то держала книжную лавку. Жила в Балморе, хотя родом из Вивека. У нее остались муж и ребенок. Теперь это тоже было неважно. Телесное, тленное для них не имело значения. Она вспоминала про ребенка, но мысли ее были не с ним, а с господином.

Тут Фелвос встретил и тех, кто перешел на следующую ступень. Вот с ними ему очень хотелось обменяться хотя бы парой слов, постичь их мудрость, но общаться было почти невозможно. Они еще глубже погрузились в мир, который показывал им господин, а еще у них не было лица – лишь темный провал вместо него. Поэтому, наверное, они натыкались на стены или подолгу замирали в углу. Рот сохранялся, но речь стала совсем невнятной и бессвязной. Они лишь бормотали, что устали и что хотят поговорить с господином. Фелвос понимал их, он и сам временами тревожился, что связь с повелителем слабеет. Но затем она возвращалась с новой мощью, и надежда крепла. Он придет, и Фелвос будет ему верен.

Иногда вечерами они все вместе садились в круг и зажигали красные свечи. В середину круга кто-то из старших помещал изящную статуэтку, от которой исходила божественная сила. Рядом с ней присутствие господина ощущалось более явно. Они сидели и молились. Фелвос в эти часы закрывал глаза и представлял, что у него тоже нет лица.

 

Обычно Ульвени садилась рядом с ним – по правую руку. Прежние имена теперь тоже ничего не значили, но они не стали отказываться от них. Повелитель этого не требовал.

 

Один из тех, кто пошел по пути истинного владыки Ресдайна прежде Фелвоса, начал меняться дальше. Из провала в его лице показался серый придаток. Он продолжал расти, а однажды новообращенные услышали, как их товарищ извлекает из своего хоботка чарующие звуки. Это было так прекрасно, что по щекам Фелвоса потекли слезы. Он склонил голову в знак признательности и увидел, что Ульвени тоже плачет. Она взглянула на Фелвоса и улыбнулась. Пожалуй, именно тогда и начались их странные отношения.

Нет, плотские утехи были им чужды: высшим существам нет заботы до нелепой возни. Их близость была не телесной, а духовной. Никакой похоти, лишь безмолвные беседы глаза в глаза. В те редкие часы, когда все наслаждались восхитительной мелодией, Фелвос и Ульвени держались за руки. Иногда они срезали свои наросты, побочный плод преображения, обменивались ими и съедали. Ничего вкуснее Фелвос не пробовал – ни раньше, ни потом. Тогда он понял, что на самом деле значит выражение «Сладка плоть возлюбленной».

Эти изумительные месяцы (полгода или даже год?) пролетели как один миг. Казалось, счастье совсем близко. Изменения нарастали, скоро он должен был лишиться лица – а потом обрести новое. Ульвени это тоже касалось. Она немного переживала о своей внешности – все-таки женщина. Но он успокаивал ее – все так же молчаливо. Говорить им уже почти не приходилось, они понимали друг друга без слов.

 

А затем… Что-то случилось. Что-то немыслимое, чудовищное, гибельное. Фелвос, как и прочие, перестал чувствовать господина – и тех, кто был к нему особо приближен. Он всем существом ощутил, как разорвалась их связь. Ощутил боль и скорбь господина. И услышал пронзительный плач великого Сердца, которое питало их. Верный слуга, потерявший хозяина, сжимал ладонями виски, пытаясь вновь уловить голос повелителя. Но тщетно. Тишина. Пустота. Отчаяние. Невыразимое и глубокое, как небеса. Его мир, его предназначение – все пошло прахом. Это был второй раз.

 

Фелвос плохо помнил, как они с Ульвени покинули святилище, которое перестало быть домом. Что стало с остальными, тоже не знал. Память отказалась хранить эти горькие дни. Лишь одна картинка удержалась в ней: их старший товарищ, который играл им чудесную музыку, бьется в конвульсиях, заходясь оглушительным ревом. А они застыли рядом и тихонько подвывают в такт. Господина нет. Нет надежды.

Данмер, преображению которого не суждено было завершиться, не мог сказать, сколько они с Ульвени скитались. Просто в один из бесконечных дней они нашли заброшенную рыбацкую лачугу на побережье и поселились там. Не так уж далеко была деревенька, но ее жители сюда не наведывались: близ хижины не обнаружилось их следов. Зато в обилии были следы крупных алитов. Очевидно, это и стало причиной, по которой бросили жилье. Но алитов Фелвос не боялся. Места тут были глухие – подходящие отверженным.

 

Время текло своим чередом. Фелвос охотился на мелкую живность, которую не успели сожрать алиты, Ульвени ловила рыбу. У нее это неплохо выходило, особенно когда она использовала заклинания. Вместе они собирали моллюсков, коренья и травы. Отчаяние понемногу отступало, хотя пустота никуда не делась. Теперь она всегда будет с ними – там, где раньше был голос господина. Эту потерю не восполнить.

Со стороны они, наверное, могли показаться четой бедных рыбаков. Особенно если не присматриваться к лицам, искаженным благодатью повелителя. Но прежняя гармония не возвращалась. Хрустальное очарование их близости дало трещину и раскололось. Ульвени замкнулась в себе, редко отзывалась на его ласку и заботу. Их неслышные разговоры прекратились. Фелвос все равно любил ее. Больше в его жизни ничего не осталось.

 

Так тянулись годы. Несколько лет. Фелвос не размышлял о том, что будет. Они могли прожить еще очень долго – а может, воля ушедшего господина подарила им бессмертие. Провести вечность на берегу моря вдвоем с любимой – почему нет? Все равно больше им нигде не отыщется места.

Касание того, кто должен был возродить величие Ресдайна, многое переменило в них. Стерло прежние желания и стремления. Раньше их вел единственно верный путь служения, путь снов и сокровенных знаний. Но все это кануло во тьму. А если пути больше нет – какая разница, идти куда-то или стоять?

Ульвени постепенно оттаивала – капля за каплей. Фелвос понимал, что брешь, зияющую в ее душе, он закрыть собой не сможет. Его это не волновало. Главное – чтобы они были вместе. Он лелеял их хрупкое единение, как мог, и в этом находил смысл существования.

 

Но вечность закончилась – в одно мгновение. Ранним летним утром, когда рассвет едва тронул водную гладь, Фелвос вышел из хижины отогнать алитов, которые повадились ворчать почти под дверью. Не прошло и четверти часа, как он вернулся. И все-таки опоздал.

Их было четверо: два данмера, босмерка и орк. Скорее всего, выжидали за домом. И улучили момент, застали врасплох. Орка убила сама Ульвени, остальные достались Фелвосу.

Он вошел как раз тогда, когда они обшаривали все уголки в поисках неведомых сокровищ. Оглянуться на дверь не успели: молния поразила одного из данмеров, отбросила к стене, а следующая сожгла ему горло. Босмерка выстрелила дважды, попала, но ей это не помогло. Кухонный нож вошел ей в печень на полторы ладони. Другой данмер, оглушенный «уховерткой», не смог прочитать заклинание и лишь прикрыл голову руками, когда Фелвос впечатал в нее оголовье дубины. С раздробленными пальцами колдовать ему уже не удастся. С пробитым черепом – тем более. Фелвос избивал его, пока деревяшка не переломилась. Но вначале задушил босмерку.

Может, местные все же прознали, что под боком у них живут опасные монстры, и заплатили за их смерть. Фелвос не знал, наемники к ним пожаловали или просто авантюристы. Он убил их сам.

Только Ульвени было уже не вернуть. Клинок данмера пробил ее сердце, а топор орка разрубил шею. Сам орк валялся с кинжалом в глазнице.

Фелвос рывком выдернул стрелу из плеча и опустился на колени перед телом подруги, распростертым на полу. Слезы не туманили глаза, катились свободно и падали на пепельную кожу, смешиваясь с кровью.

Оставаться там дальше Фелвос, конечно, не стал. Трупы мерзавцев он выбросил в море, а Ульвени оставил в хижине. После чего поджег свой дом. Пожар вовсю разгорался за его спиной, когда он оставлял побережье, так и не ставшее его последним приютом.

 

Жить ему больше было незачем, но он все равно жил. Жил, когда его мир погиб трижды.

 

Он нашел себе убежище в скалах, с которых был виден Гнисис. Фелвоса почему-то тянуло к поселениям, хотя он осознавал, что в них найдет только гибель. Он по-прежнему жил затворником, даже почти не спускался к подножью. Ел совсем мало, измененному телу хватало и этого. Счет времени он потерял напрочь. Зачем считать часы, дни, годы, столетия, если впереди – только пустота?

Ему неистово, до тянущей тоски не хватало других разумных рядом. Сейчас он был бы рад даже обществу н'вахов. Правда, те вряд ли бы разделили его чувства. Раньше ему не был нужен никто, кроме господина. Разве что Ульвени. Но господина больше нет. Ульвени – тоже.

Фелвос был страшно одинок. Самое одинокое создание во всем Нирне. Он не был несчастен, но он словно и не существовал. Навеки застыл в этих скалах, как стрекоза в смоле.

 

До той поры, пока колоссальный удар не сотряс Вварденфелл. Мощь его была такова, что Фелвоса подбросило в воздух и швырнуло вниз, на острые камни. Боль была ослепительной. Он попытался встать – ничего не вышло. Переломанные ноги не слушались, да он и вообще не сумел ими пошевелить. Скорее всего, повредил спину. А вскоре после удара с Красной горы спустилась клубящаяся туча. Она ревела и сметала все на своем пути. Его спасли те же скалы, закрыли собой. Раскаленный воздух почти сжег легкие, и Фелвос удивился, что еще способен дышать. Он увидел, что здоровенный валун, который походя накрыла туча, стал багровым, почти даже алым. Где-то далеко шипела вода, беснуясь у выжженного берега. Небо закрыли клубы пара. Казалось, что море закипело.

 

Данмер лежал так до заката. Когда валун перестал тускло светиться, Фелвос пополз – сам не знал, куда. Но руки тоже подвели. Красная гора продолжала извергаться. Сыпался пепел. Временами со свистом прилетало что-то, разбиваясь о землю снопами огненных брызг. Неужели такое повсюду на острове?.. Фелвос не желал представлять, что его родина сгинула. Ведь ярость Красной горы должна была обрушиться на чужеземцев – и никак иначе. На них – а не на тех, кто исконно населял эти земли. Если бы господин еще был с ними, он бы не допустил подобного… Фелвос смотрел и не верил. Не может быть… Вварденфелл огромен – его народ обязательно уцелеет.

Вязкий лавовый поток наконец добрался и сюда. Он величаво лился неподалеку, всего лишь в полусотне шагов. Именно его слепящий жар сейчас опалял перерожденную плоть. Жег нещадно, будто с ненавистью. И пускай. Фелвос примет гнев сердца Вварденфелла. Теперь ему точно ничего не нужно. Небытие куда лучше вечного одиночества – без господина, без Ульвени, без друзей и родных.

К полудню поток расплавленного камня ослабел, и жар начал стихать. Фелвос то впадал в полузабытье, то вновь открывал спекшиеся веки. И все никак не мог умереть.

 

– Брат! Ты что, живой? Эй, он еще жив!

– Да быть не может! В этом пекле?! Брось, Драрен, там еще один горелый труп. Мы зря сюда полезли, сами поджаримся. Валим на корабль!

 

Фелвос с трудом приоткрыл глаза. Мерещится… Какой еще брат? Его братья, слуги господина, заперлись в святилищах, безучастные ко всему. А эти…

Он повернул голову, силясь разглядеть того, кто его тормошил. Нет, не показалось. Данмер. И подходит еще кто-то. Оба с ног до головы закутаны в тряпье. Но черты этого Драрена не отмечены благословением господина. Значит, сейчас он поймет, кто перед ним, выхватит меч и прервет мучения неприкаянной души.

 

– Тихо-тихо! Ты весь в ожогах, брат. Как жив, не пойму… На лицо твое смотреть боязно – сплошная черная короста. Ну ладно, небось красавцем и не был. Сейчас мы тебя вытащим… Жуть-то какая творится. Половину острова сожгло. А Вивек разрушен до камушка, говорят…

 

Фелвоса подхватили под мышки и поволокли. Голова его моталась из стороны в сторону, взгляд бессмысленно блуждал, пока не уцепился за серые лохмотья. Вот в чем дело! Из-за остатков разодранной робы его приняли за монаха. Знали бы они, какому богу он служил…

 

Из-за его ожогов они ничего не поняли, выходит. А ведь и правда – весь обгорел. Ничего. Раны быстро заживут, а шрамы лишь помогут в новой жизни. Крохотная частица божественного могущества, дарованная болезнью, все еще с ним. Только бы не вызвать подозрений чересчур быстрым выздоровлением.

Он встанет на ноги. Отблагодарит спасителей, чем сумеет. Восславит этот день, когда его, страшно опаленного, изломанного, нашли рядом с местом, где недавно был Гнисис. И вернется к семье: Морнхолд далеко от неистовой горы, мать и сестры не должны были пострадать. Фелвос снова будет с теми, кто ему дорог. И одиночество закончится.

 

Красная гора забрала у него все. Потом дала неизмеримо больше – и снова отняла. А затем то, что стало катастрофой для всего Вварденфелла, для Фелвоса стало милостью. Последней милостью Красной горы.

Изменено 3 марта, 2020 пользователем Бякс

[Бякс]

VVARDENTRASH

 

 

 

It's the only way that you can travel

Down that road

 

 

– Каждые восемь часов из жерла Горы сыплется измельченная порода. Это первый цикл из трех устойчивых. Толку от него нет: сердечные камни там тоже летят, конечно, но они так рассеиваются, что хер ты их потом найдешь, разве что случайно. К тому же они мелкие, как яйца босмера…

 

Меня перебивают:

 

– Догун, завязывай! — требует Джослин.

– Что завязывать?

– Ругаться завязывай!

– Ну вот сама тогда и рассказывай!

 

Она только того и ждет. Незаметно подмигивает мне с Довином и оборачивается к нашему подопечному.

Конечно, «подопечный» — слово немножко не то, никто его нашим заботам не поручал, не просил стеречь, воспитывать, и все такое. Мы вообще его наняли по случаю в качестве боевого мага. Колдует он неплохо, надо сказать. Но все одно — цыпленок: тщедушный, с усиками девственника, слегка заикается, да еще и явился на Остров с неделю назад. Романчиков начитался, мудила. Еще и с собой привез. Не удивлюсь, если тайно мнит себя очередным воплощением Неревара: тут этим вообще каждый второй новоприбывший страдает. А вот выжить на Ввардене умудряется один на дюжину. Дурачка бы и магия не спасла: напоили бы в ближайшем трактире, да утопили бы потом в выгребной яме. Ради тех же книжек. Такие дела.

 

Пока я это все обдумываю, Джослин успешно подражает ученому говору. У Довина научилась, не иначе:

 

–…Как можно видеть, истечение фумарольных газов является постоянным, что осложняет наблюдение за выбросами. Из всех устойчивых циклов важнейшим для нас является самый длительный, тридцатишестичасовой, по истечении которого происходит мощнейший выброс крупных кусков породы, падение которых можно отследить с приемлемой точностью. Как правило, из каждого куска извергнутой породы можно добыть до восьми сердечных камней…

– А-а третий ...мэтр Джослин? — парнишка неуверенно добавляет почтительное обращение перед именем, — Третий цикл?

 

Ну да, я бы и сам купился, не знай я правды. Но нет, ученая степень — это не про Джослин. Довин — другое дело, а Джос у нас больше по разговорам. Не было на моей памяти случая, чтобы она кого-нибудь не переспорила. Вряд ли мы с Довином могли бы позволить себе хотя бы мацт, если б не ее умение облапошивать людей. Ну и посмотреть там тоже есть на что: глазищи синие в пол-лица, фигурка точеная …эх, да что там. И нет, она не сильно меня моложе, а все равно, я-то на все свои сорок выгляжу, а ее может на двадцать пять оценят, и то скажут — много. Потому что начнет она тараторить, улыбнется, глазом блеснет — и пиши пропало.

 

Неруса, мальчонку, вон тоже проняло, весь краской залился. Да только, парень, куда нам с тобой. Сохнет Джослин по старому Довину, а ему и дела нет.

 

– Третий цикл имеет шестнадцатичасовую продолжительность. В обиходе именуется малакатовым. Как думаешь, почему? — и улыбается, шельма.

Имперчик только и может, что пожать плечами:

– Н-ну, я слышал о сердечных камнях со свойствами морфолитов, может, они выходят во время выброса? Или нет, морфолиты же не от Малаката, а от Мерунеса Д-Дагона…

 

Внезапно Довин шлепает себя ладонью по лицу. Надо же, проняло его.

 

– От Молага Бала, — раздается суховатый голос, — использованию камней душ нас всех научил Молаг Бал. В этом нет ничего странного, если знать, как там внутри эти души мучатся. А сердечные камни со свойствами морфолитов просто огранены особым образом. Вообще-то выпускнику Синода стыдновато не знать таких вещей. Или Синод совсем скатился?

 

Старый данмер делает еле уловимую паузу:

 

– Даэдрическое влияние, молодой человек, тут совершенно ни при чем. Речь о пердеже.

– Что?! — парнишка от неожиданности даже подается назад. Джослин, тем временем, не намерена упускать своего:

– …Флатусе со сфинктеральным резонансом, — гордо заявляет женщина, мол: гляди-ка, запомнила!

 

Довин серьезно кивает. Внезапно земля под моими ногами вздрагивает, и все мы устремляем взгляды на конус Горы. Из жерла вулкана в небо неспешно взлетают три бурые глыбы, подсвеченные снизу багрянцем, окутанные жирным дымом, притягательные. Несколько мгновений спустя по ушам бьет грохот.

 

– Внеплановый! — восклицает Джослин. Я киваю:

– И здоровенный! По седлам! Довин, траектория падения?!

 

Довин подносит к глазам бинокль и молчит долгие три секунды. Мне кажется, что я слышу, как жужжат масляные линзы. Наконец, он отвечает:

 

– Ближайшая точка приземления — в шести милях к северо-северо-западу. Доедем за час.

 

Вот странно, тон его остается таким же спокойным, а в седло при этом он успевает забраться раньше всех. Нерус предсказуемо мешкает, я хватаю его за руку и втаскиваю следом за собой. Джослин тем временем оказывается у управляющих штырей и задвигает один из них вглубь. Сегментированное тело под нами вздрагивает, раздается обиженный скрип. Затем из-под пластин выдвигается тридцать пар бело-коричневых ног. Еще одно неимоверно долгое мгновение, и гигантская, выведенная на замену легендарным сгинувшим силт-страйдерам, многоножка скрывается среди пепельных дюн. Мы на ее спине пристегиваемся к изящно сформированным хитиновым выступам — «седлам».

 

Нерус сгибается вперед, кричит сквозь свист ветра:

 

– Почему «о пердеже»?!

– Выброс сернистого газа, — ору в ответ, — с таким звуком, будто весь Проклятый Легион одновременно оправляется. И никакой полезной нагрузки!

А у самого мысли заняты другим: какой бы из этих камушков ни был наш, камней там самое меньшее пяток, и большущих.

 

Имперец снова кричит:

 

– А это какой был?!

– Тебе ж сказали, внеплановый! — вопит Джослин, перебирая штыри. Многоножка скользит между камней, бросая нас в стороны на резких поворотах.

– Бывает такое, что Гора плюется породой вне графика. И вечно выкидывает самые вкусные кусочки! Держитесь!!!

 

На пути оказывается обрыв. Многоножка поднимается на дыбы, шипит как пробитый котел, перебирает в воздухе десятком шипастых лап. Джослин успокаивает ее нажатием штырей и поворачивается ко мне:

 

– Догун, я тут не справлюсь.

 

В это время я уже спешно отстегиваюсь. Мы меняемся местами, закрепляемся, и я начинаю спуск. Джос — неплохой возница, но ей недостает плавности, вечно она дергает штыри, как пьяный солдат, а нужно не спеша, легонечко…

Кажется, все время спуска никто из нас не дышит. Слышно только, как поскрипывает пепел и скатывается вниз гравийная крошка. В какой-то момент я перестаю ощущать себя возницей, во мне рождается чувство, что это мои лапы цепляются за землю. Где-то я ускоряюсь, обгоняя начало оползня, где-то пережидаю, пока не слежатся уже скатившиеся вниз голыши.

Наконец, мы оказываемся внизу и общий вздох облегчения вызывает общий же хохот. Жаль, задержаться и обсудить героический, без шуток, спуск времени нет. Вскоре ветер снова свистит в ушах, но я все же слышу, как Джослин говорит Нерусу:

 

– Догун в этом деле лучший.

 

Ну, я этого утверждать не могу, хотя и сам никого лучше не встречал. И не встречу, надеюсь. Потому что правила очень простые: кто первый добрался до куска породы — того и приз. И к упавшему сейчас камушку уже спешит добрая дюжина таких же команд. И даже если — когда! мы придем первыми, нам все равно понадобится боевой маг.

 

Потому что, если рядом с камнями и не окажется порождений пепла, то уж как пить дать, какая-нибудь поисковая группа окажется бандой. А банды на все договоренности и конвенции кладут вот такой вот хер. Долго ли ухлопать четырех бедолаг-старателей? Да подержите мою кружку.

 

Тут ведь все дело в чем?

 

Для жителя Морнхолда или Блэклайта, сердечный камень размером с бусину — это две недели пиров и беспробудного пьянства в сверкающих бальных залах, с раритетным имперским бренди и дреужьей икрой. А для меня ровно такой же камень — это пара гуарьих стейков и кружка мацта. И мацт, вероятно, тоже будет иметь отношение к гуарам. А все потому, что на Вварден каждый день прибывает новая орда придурков вроде нашего Неруса и отчаянно демпингует, просто чтобы не сдохнуть с голоду.

Вообще, обидно: сердечные камни изменили лицо половины Тамриэля. Города на материке освещены электрическими лампами, утыканы башнями и трубами, под ними воют и рокочут причудливые машины. Везде плавят металл. Сталь теперь — иная: универсальный, почти волшебный материал. И кто вспомнит, что когда-то оружие делали из орихалка и эбонита, поделочных и ювелирных минералов?

Кто-то додумался выращивать живые доспехи, крылатые, поддерживающие постоянную температуру. Кто-то другой воскресил технологию создания древних мегаломотыльков и ночами можно заметить, как те огибают моря Забвения. И везде, в каждом новом устройстве — сердечные камни. Совсем маленькие, чуть крупнее песчинки — в карманных часах, большие, с кулак — в металлургических конвертерах. Целые россыпи кристаллов, настоящие драконьи кладки — на морских и небесных судах.

А Вварден, обеспечивающий все это великолепие, так и остается нищей, измазанной в пепле задницей. Дома из сушеного дерьма и палок, чадящие масляные светильники, вонючие свечи… Зато уж оружие и поисковое оборудование здесь передовые: раздается хоровое пение наших наручных вегвизиров. Засекли камень!

 

Я сдерживаю многоножку и подношу компас к лицу. Так и есть: одна из восьми отчеканенных на латунной поверхности стрелок светится алым светом.

 

– Нерус, Джос, будьте готовы. Полмили на север, так?

 

Довин опускает руку с собственным прибором и кивает:

 

– Здоровенный!

 

Я снова загоняю управляющий штырь в ткани животного, и мы продолжаем гонку.

На бордово-коричневой равнине, усеянной бурыми валунами, выделяется один большой, еще дымящийся валун, весь покрытый трещинами. Если бы не дым, мы, наверное, не отличили бы его от остальных. Красное, испачканное солнце пробивается через сернистую мглу. Вокруг на мили — ни души. Редкостная удача.

Запертые в вегвизирах духи взвывают в последний раз. Молодой имперец первым отстегивается от седла и кидается к камню. Довин догоняет его, валит на землю, Джослин свирепеет:

 

– Жопа тупая, куда поперся?!

 

Данмер поднимает парня, поворачивает к валуну лицом. У подножия камня уже начинает формироваться тварь.

 

– Давай, - говорит старик и встряхивает Неруса, — колдуй.

 

Поодаль Джослин вскидывает свой буквомет. У пепельного существа тем временем образуется голова с пыльным провалом рта.

 

– Лед, мальчик. Или молния. Шевелись, — настойчиво повторяет Довин. Но мальчик словно застыл: завороженно глядит, как существо собирает себя из праха: вот загорелись угли в глазницах, вот прорезались зубы. Тварь корчится, становясь все выше, из земли уже по пояс торчит нездоровое, изъеденное язвами туловище с воздетыми к небу руками.

– Все равно как на родах присутствовать, — бросает бретонка, с неохотой прицеливаясь. Плохо, если Нерус не сможет завалить эту гадину сам, но не ждать же, пока та оформится окончательно.

– Ага, — киваю я, — только через задницу.

 

Неожиданно молодой имперец встряхивает плечами, освобождаясь от хватки Довина и делает уверенный шаг вперед. Взмах руками так стремителен, что мы успеваем заметить только послеобразы, оставленные магией. Источающее мороз серебристое облако устремляется к нескладной фигуре, увязшей в землю по колено, и ее глаза потухают. Еще секунда — и фигура рассыпается, оставляя горку жирной золы. Нерус делает еще шаг вперед, потом оборачивается:

 

– Почему вы все время о жопах?

– …История использования сердечных камней тянется этак к году двухсотому нашей эры. Тогда, понятно, все думали больше о драконах, да о войне, мало кому было дело до разрозненных данмерских магов, что-то там мастеривших в своих башенках, — Джослин рассказывает Нерусу общеизвестные факты, пока мы втроем стережем Довина, — поначалу это был бросовой товар, дешевая замена морфолитам, подспорье при вызове всякой потусторонней фигни…

 

Старик-данмер в это время прощупывает валун магией, определяя положение сердечных камней. По его словам, в этот раз их всего два, зато огромных.

Джос радостно присвистывает и продолжает:

 

– Спустя полсотни лет никому до того не известная Весс Гилвани додумалась, как собрать преобразователь, позволяющий получать из средних размеров ограненного камушка сто тысяч стандартных единиц магики в час на протяжении десятков часов. Для Весс это ничем хорошим не кончилось – она сказочно быстро разбогатела, и ее вместе со всеми наследниками также сказочно быстро исполнил Мораг Тонг. Заказчик так и не был найден, но поговаривали, и я думаю, что не напрасно, что Весс убил Великий Совет Морровинда, которому вовсе не улыбалось оставлять технологию в руках частных лиц.

Довин удовлетворенно крякает и подхватывает:

 

– Ну, что поделаешь, убили — так убили. Зато Морровинд из нищего сарая для гуаров превратился в великую державу. И всего-то за двадцать лет. …Так, ребятки, извлекаю.

 

Валун вдруг становится прозрачным и начинает трястись как желе. Через несколько мгновений он теряет твердость окончательно, растекается как вода, оставляя на груде два крупных каменных яйца: наша награда.

Джослин хлопает в ладоши и только что не кидается Довину на шею.

Ветер доносит крики гуаров. Судя по всему, едет целый отряд. Гадать, куда направляются наездники смысла нет, и мы спешно тащим камни к нашему зверю, обтирая их на ходу. Теперь главное — уйти с добычей, ни на что не нарвавшись.

Вскоре мы оказываемся в седлах и многоножка берет резвый старт. Очень кстати поднимается ветер. Теперь, кем бы ни были всадники, выследить нас они не смогут. 

 

Убедившись, что мы окончательно скрылись, я обращаюсь к Нерусу:

 

– Ну вот ты и прослушал начало истории о том, как последние независимые земли людей оказались перед выбором: подчиниться Доминиону или Морровинду.

– П-по крайней мере, темные эльфы не сжигают нас заживо, не травят зверями и не ставят магические опыты, - неожиданно отвечает мальчишка и пожимает плечами, - хотя про телваннийцев всякое говорят, конечно.

– Местами заслуженно, — неожиданно серьезно откликается Довин, — Да, вот что. У верхнего камушка был очень занятный тон. Если вам важно мнение старого больного мера, то я советовал бы не вести его прямо в лапы телваннийских перекупщиков, а для начала заглянуть к Гавасу.

– Золото мое, — стонет Джослин, — мне необыкновенно важно твое мнение, но ты серьезно хочешь, чтобы мы поперлись в ту дырищу?

В беседу вступает Нерус:

– К-какую дырищу? В смысле может быть еще хуже, чем в Хууле?

 

Мы с Довином просто едко хихикаем, а вот бретонка хохочет в голос. Парень как-то сразу поникает и больше вступить в разговор не пробует.

 

– Ну ты же сама знаешь, — продолжает данмер, — в этих краях Гавас — единственный скупщик, который не работает с телваннийскими кровососами. А если этот камень то, о чем я думаю, то продав его без посредников, мы все впятером сможем купить себе по дворцу в Морнхолде и до конца жизни играть в девять дырок с тамошними аристократами и аристократками.

– Нет, спасибо, — хмыкаю я, — мокрым червем еще не хватало от них заразиться. Что ж это за камушек такой, дружище?

 

Довин мнется, не любит он утверждать что-то без полной уверенности. Но от объяснений ему все равно уже не уйти, и старик отвечает:

 

– Судя по картине тонов, это один из гипнагогических кристаллов. Самый большой из всех, о которых я слышал.

– Гипножа… что?! — восклицает Джослин.

– Кристалл снов, — бормочу я, — надо же.

– Не совсем снов, — возражает Довин, — такой камушек может по-настоящему преобразовывать сон человека в объективную разделяемую с другими реальность.

– Ну, это просто теория, — неожиданно вмешивается имперец, — д-действительно, при кратковременном воздействии на группу испытуемых те по пробуждении утверждали, что видели один и тот же сон. Н-но по мне весь этот проект «Новый Кирод» — просто развод.

– Но при длительном воздействии люди-то пропадают, скажешь нет? — перебивает данмер.

– Чего? — снова удивляется Джос.

– Эксперимент Терентия Флакка, — охотно поясняет данмер, — группа добровольцев перед началом эксперимента выразила согласие оставаться в разделяемом сне столько, сколько это будет возможно. Спустя сутки на глазах у наблюдателей исчезли тела, а несколькими минутами позже схлопнулся сам кристалл. Причем там было человек одиннадцать, а камушек был карата на три.

– А п-потом на его основе придумали проект «Новый Кирод», — не сдается мальчонка, — по мне, окончательный способ д-добить человеческую расу. Очень удобно: бескровно и прибыльно! Отправляйтесь, л-людишки, в мир вашей мечты, и не мешайте нам править континентом!

 

Бретонка хлопает глазами:

 

– И вы хотите сказать, что этот камень…

– Этот камень мог бы обеспечить переход всей человеческой расе сразу, — кивает Довин.

– Довольно! — я хлопаю ладонью по седлу и останавливаю многоножку. Все замолкают.

– Вот что, мы видели, как оно работает. Тела действительно исчезают, — перевожу я дыхание, — и нет, я не знаю, что на самом деле происходит со сновидцами. Отправляются ли они в мир своих фантазий, или их харчит камень — мне без разницы. Я другого понять не могу, дружище. Тебе тоже не терпится избавить мир от людей? Мать же твою, аргониан мало было? Хочешь повторения?

– Видели? Где? — шепчет Нерус. В глазах у Джослин тот же вопрос.

 

Старик долго молчит, жует губы. Смотрит на меня, отводит взгляд. Спрашивает:

 

– Я расскажу?

 

Я только киваю. Руки трясутся, так что приходится снять их с управляющих шипов. Довин тем временем рассказывает:

 

– Пятнадцать лет назад. Аргонианский Исход.

Бретонка охает:

– Вы-то каким?..

Мой старый друг перебивает:

– Мы с Догуном …присутствовали. Я — не по своей воле, был пленным. Нет, за Доминион я не сражался, но в то время и в том месте особо не рассуждали: мер — он и есть мер, а я имел глупость предпринять торговую поездку.

– Мародерствовал на полях сражений, — уточняю я.

Довин пожимает плечами:

– Ну да, у аргониан были причины обидеться. А вот Догун как раз воевал на стороне ящеров. Но под конец хаджиты начали просто заливать болота горючим битумом с воздушных кораблей и…

– Спасибо, — прерываю его я, — дальше я сам.

 

Делаю еще паузу, не для драматизма, а просто в горле пересохло.

 

– В общем, в то утро вся деревня собралась у их священного дерева. У Хиста. Там было яйцо, но не простое, а словно бы рубиновое, светящееся изнутри. И в то же время — обычное аргонианское яйцо, снесенное одной из их шаманок. Они просто стояли вокруг, а потом дерево… будто бы начало говорить с ними. Вернее, оно и начало, но это не было похоже на то, как мы с вами говорим сейчас.

– Скорее уж… Будто тебя и твои соображения включили в чей-то монолог, и никак нельзя толком сказать, чей именно он на самом деле, и когда он начался. Ящеры постоянно касались этого яйца, «яйца времени», как они его называли. В какой-то момент и я его коснулся, хотя вроде бы не подходил к дереву. И увидел, что там было на другой стороне, куда они собирались. Это было даже не страшно, просто казалось, что там все создано настолько не для меня, что умереть было бы куда проще и приятнее. И когда я это понял, меня словно бы выкинуло. Вышвырнуло. А аргониане становились все прозрачнее и прозрачнее, а яйцо разгоралось все ярче, светило, как солнце. А потом резко потухло, и разом погасли костры. И никого не стало. Я долго искал хоть кого-нибудь, в одной из хижин нашел вон связанного Довина и еще пару бедолаг. А потом узнал, что ушла вся раса.

 

Довин глухо отвечает:

 

– Так и чего ты боишься? Мы не захотели уйти — и остались. С чего ты взял…

 

Перебиваю его:

 

– С чего, с чего! Ну да, в отличие от ящеров, нас живьем не жгут. …Уже. Мы же все равно все просрали, по всем фронтам. Только вот раньше бывало и хуже, но мы поднимались. А теперь вон, ноги сломаны, но дают не костыль, а …бутылку скуумы. Еще и обещают, что все будет взаправду. А потом будут рыться в наших вещах, делить их и смеяться над нами. Присоединиться решил?

– Ну и что ты предлагаешь? — возмущается Довин, — в пепле его зарыть теперь?

– Да хоть бы и зарыть! Почему редгардам никто слинять не предлагает? Ну так редгарды не дадутся! Только вот они нам совсем чужие и в гробу нас видели. А бретоны…

– Что — бретоны? — очень холодно отвечает Джослин. Это несколько остужает мой пыл, но не до конца:

– Вы и ваши братишки из Предела делили Скайрим наравне с эльфами, скажешь нет? Орков вон подчистую извели. Переметнулись, короче. Были бретоны, а стали опять манмеры.

– Я — нет, — тот же холодный тон, — знаешь, Дог?..

– Да? — мне уже стыдно.

– Иди на хер. Тебе одному тут обидно, больно и мерзко, да? Вот только хотел бы ты сражаться — ты б и сражался дальше, а ты сидишь на ебаном эльфийском насекомом, собираешь ебаные эльфийские камушки, продаешь за эльфийские же, сука, деньги, и все, чтобы нажраться и ненадолго тебя отпустило. А теперь вдруг решил встать в позу? Ой, давайте зароем камушек и как-нибудь сами догнием уже?! Все, иди на хер, короче.

– Уже там, — я отворачиваюсь к штырям, чтобы возобновить поездку. И обнаруживаю, что дорога перекрыта.

 

Семь разбойничьих рож, одна другой краше. А мы и хороши, кретины, устроили им бесплатный концерт по волнам моей памяти. Главарь выходит вперед, иронично кланяется, изображает аплодисменты. Стыдобища.

 

– Начальник, дай сумки глянуть?

 

За моей спиной слезают на землю спутники. Я выжидаю секунду и присоединяюсь. Бандит машет рукой:

 

– Эй, вы чего это? Стойте смирно, а то пристрелим, — и кивает на свою сволочь.

 

Мы все вчетвером внимательно смотрим в указанном направлении. Бандиты приближаются и окружают нас. Главарь начинает рыться в сумках.

Довин делает глубокий вдох. Джослин косится на него и фыркает:

 

– Не, парни, это несерьезно. Пружинные пистолетики? Модель десятилетней давности?

– У тебя будто лучше! – обижается один из грабителей.

– Сам смотри! — парирует бретонка.

 

В ту же секунду все стволы оказываются устремлены на нее. Выстрелы не успевают прозвучать: Довин резко выдыхает облако чернильной тьмы. Бандиты завороженно смотрят на косматые клубы, у главаря отвисает челюсть.

 

– Заклинание Страха, ублюдки! — успевают они услышать прежде, чем мы открываем пальбу: мой револьвер бьет пулями с замороженной скоростью, буквомет бретонки изрыгает пламенеющие литеры: имена проклятых богов и древних дьяволов. Они ложатся на кожу разбойников огненными клеймами, потрескивают. На грани сознания я слышу хихиканье.

Ответных выстрелов не следует, только крики и стоны. На пепле лежит шесть сожженных тел. Последний бандит улепетывает. Да и хрен с ним.

Я перевожу взгляд на свою команду. У Неруса по лбу стекает крупная капля пота. Пожимаю плечами:

– Ладно, я мудак. К Гавасу, значит?

 

Джослин ворчит в ответ:

 

– Ненавижу, блядь, Пурн’Аман.

 

 

***

 

Три дня спустя

 

 

…Из всех прочих городов Пурн’Аман отличает то, что весь путь от рождения до загнивания он прошел за какие-то три дюжины лет. Была ли на этом пути стадия расцвета — вопрос, разрешить который так и не удалось.

Нет, когда-то жизнь здесь если и не била ключом, то, во всяком случае, шумела, смеялась и шуршала облигациями. Городок был основан в самом начале общей лихорадки и на первых порах старатели вроде нас старались базироваться именно здесь, где не так чувствовалась власть Дома Телванни, а значит, курс камней был выгоднее, а мацт — лучше.

Когда Дом усилился и подмял под себя весь остров разом, курс упал, но мацт по-прежнему оставался неплох. Позже местный гетман, он же основатель города, решил, что он в свои годы уже сделал достаточно для освоения Ввардена и заперся в своем особняке. Фактическая власть перешла в руки его заместителей.

Заместителей было трое, и чтобы охарактеризовать их в полной мере, достаточно сказать, что уже на пятый год все давно и прочно забыли их имена. Немногие оставшиеся постоянные жители и все реже заезжающие поисковые команды нарекли троицу по-своему, а именно: Пропойца, Ханжа и Педрила. Педрила, маленький гугнивый босмер с подкрашенными глазами был начальником стражи, через руки Ханжи (зануды и выжиги) шли сердечные камни и средства (довольно недолго), а за что отвечал Пропойца, кажется, забыл он сам.

 

– Ты знаешь, — покачиваясь в седле, говорил Довин, пока мы подъезжали к первым убогим постройкам, — если все получится, то вырученного тебе вполне хватит на создание собственной общины людей. Я, если что, тоже вложусь. Можно в том же Чернотопье купить прибрежный остров, сейчас их подсушили, так стало очень неплохо, говорят. Да, на Империю не тянет, но может оно и к лучшему? Доминион-то тоже в свой черед сковырнется, да и Морровинд…

 

Я односложно поддакиваю старику. Конечно, он прав, и я благодарен ему за поддержку, но правда заключается в том, что мне, кажется, уже без разницы. Джос права: мы уже не живем, так, тлеем по инерции. Когда-то, вскоре после последней проигранной войны, я этого не выдержал, бежал сюда от заживо замерзших лиц своих сородичей, перемалывающих в уме все одно и то же: как так вышло, и зачем теперь жить?

А теперь понимаю, что можно было и не бегать: здешние ветра не раздули меня, скорее погасили окончательно

Может я просто выбрал не то место? Вот он, Пурн’Аман, Вварден в миниатюре: дома, похожие на кучи грязи, самая большая из которых — особняк гетмана. Проемы окон затянуты гуарьими кишками, больше половины домов пустует. Зато арка городских ворот украшена эбонитовой инкрустацией, и кому какая разница, что стены слеплены из соломы и навоза. Кроме той, что окружает дворик Гаваса. Его дом здесь вообще смотрится как Элисиф Прекрасная на воне ричменских ворожей: окна из настоящего зеленого стекла, простые, но изящные линии, точная копия домика в Балморе времен Третьей эры.

— У него подвязки и с Садрас и с Редораном, а по слухам — еще и с Хлаалу, — оживленно говорит Джослин, — Гавас — крупнейший эксперт по камням… да и вообще по редкостям. А живет в этой сраной дыре, потому что оплачивать выпивку Пропойце и время от времени поставлять мальчиков Педриле куда дешевле, чем платить комиссию Телванни.

 

Нерус хмурится:

 

– А в-вы уверены, что мы можем доверять дельцу такого рода? Ч-что ему мешает просто отобрать камень?

– Умница! — шлепаю парнишку между лопаток, тот ойкает, — с меня выпивка. Все верно, доверять ему мы не можем. Зато может Довин.

– У Довина, — понижаю я голос, — живет родня сразу в пяти различных местах на материке, и нет, я не о том, что они приедут мстить, хотя они могут. Все-таки потомственные Тонги, не выкидыши гуарьи.

– Суть в том, — я уже шепчу, — что о Гавасе знает Довин и пятеро его братишек и сестренок. И если с Довином что-то случится, то эта информация станет известной всему свету, и тогда старик Гавас не просто лишится всех связей и контрактов, он посрать спокойно сходить не сумеет — а вдруг и в яме убийца прячется?

 

Имперец хмурится еще сильнее:

 

– А м-мне-то вы об этом зачем говорите?

Мне остается пожать плечами:

– Ну. Скажем так, я тебе доверяю.

 

Я внимательно смотрю в лицо мальчика. Сказанное его совсем не успокоило. Что ж, значит, все верно понял. Может и выйдет из парня толк.

 

– Догун усложняет, — снисходительно бурчит данмер, — Гавас еще та задница, но мы с ним дружим, так что можно и без шантажа обойтись.

– Эх, ничему-то я тебя не научила, — хмыкает Джослин.

– Дорогая, — в тон отвечает Довин, заставляя женщину расцвести, — когда я впервые продал Храм Альмалексии заезжему альтмеру, твоя матушка только-только училась лазить по карманам. Просто с Гавасом надо по-доброму, только и всего. Так надежнее.

 

Во дворе Гаваса нас встречает целый пяток мордоворотов. Парни ведут себя вежливо, даже привязывают нашу многоножку к столбику во дворе, но сам факт вызывает беспокойство: прежде тут такого не водилось.

Облик хозяина тоже внушает тревогу: из пяти подбородков осталось два, причем покрытых трехдневной щетиной. В поведении тоже произошли перемены: раньше Гавас был нарочито неспешен, даже слова растягивал, подчеркивая свою значимость. Теперь же…

 

– Довин, наконец-то, — вскакивая с дивана, трясет руку моего друга этот толстяк. Кажется, он близок к тому, чтобы обнять его и пару раз всхлипнуть на плече. У Довина делается такое лицо, будто при нем луна на Вивек свалилась.

– Джослин, моя обворожительная! — а вот тут без изменений, даже тон такой же, как всегда. …Почти такой же. Бретонка сразу чувствует неладное и хмурится.

Я не жду, пока он обратится ко мне, заговариваю первым:

– Гавас. Мир твоему дому.

– Да, — рассеяно кивает тот, переводя взгляд на Неруса, — мир… Юношу давно знаете?

 

Тут уже до всех доходит, что у скупщика, похоже, настоящие проблемы.

 

– Сама видела, как он сходил на берег неделю назад. И я за него отвечаю, — Джослин не дает выбить себя из колеи, чего не скажешь про остальных: у меня с Довином лезут глаза на лоб, а у имперца и вовсе дрожит кадык.

 

Женщина продолжает:

 

– Гавас, если ты решил умом тронуться, расскажи хоть, почему. Мы, вообще-то, к тебе по делу.

– Да, да, да, — хлопает тот руками себя по ляжкам, — дела, дела…

Он переводит взгляд на Довина:

– Не до дел, дружище. Мне, тут, видишь ли, пиздец.

– То есть как? - спокойно отвечает тот.

– А вот так! Выпить будете чего? — оборачивается он к буфету, потом обратно, — Нет, нельзя сейчас пить.

– Мать твою! — повышает голос старик, — Гавас, приди в себя, что за херня тут у тебя стряслась?

 

Толстяк все же подходит к буфету, берет в руки бутыль бренди и отхлебывает.

 

– Уфф, — уже спокойнее повествует он, — видели пятерых во дворе? Это не мои, это Ханжи.

– И какого?.. — настороженно отвечает Довин.

– А такого! Я ж, когда тут поселился, перебил ему все финансовые потоки. Так ясное дело ж, у меня цены были выше раза в три и каналы надежнее.

– Да и общаться с тобой приятнее, хоть ты и враль, — хихикает Джослин, — в три раза, да-а! Платил на четыре дьоны за карат больше, помню-помню.

– Посчитать убытки в нервах от общения с Ханжой — в три раза и выйдет, — подключаюсь я.

– Что он тебя невзлюбил — это не новость. Люди у него откуда? И средства на них?

 

Гавас делает еще глоток, прижимает руку к сердцу и немо смотрит вперед. Потом отвечает:

 

– А ты знаешь, что они с Педрилой угрохали гетмана?

– Чтооо?! — хором кричим мы трое.

– А бы что! Педрила платил своим ухорезам из моих денег, а то, что он собирали как налоги... В городишке-то, где ты дорогу до дома должен сам строить, налоги! В общем, оно шло ему в карман. А потом как люди поняли, что городу так или иначе приходит конец, все, кто был при деньгах, слиняли. Остались самые отпетые бедолаги, ну и я, идиот. Я-то думал, все схвачено: Педрила подо мной, Пропойца в угаре, а Ханжу что всерьез воспринимать? Он же только нудеть умеет.

 

Толстый данмер делает еще глоток, Довин с размаху опускается в кресло:

 

– Дальше что было? — голос звучит глухо.

– Дальше, как у Ханжи совсем не стало денег, он пошел и заложил меня Дому. С потрохами заложил. Те и прислали этих пятерых. Педрила резво под них лег. Они задушили гетмана, сказали всем, что старик помер от язвы. На его место назначили Пропойцу, как старейшего сподвижника и все такое. Ну а рулить всем стал Ханжа. Потом я обнаружил, что кто-то шарил в моих конторских книгах. А три дня назад эти мрази пришли уже в открытую. Я думал, убьют или утащат куда, но нет, сидят спокойно, словно ждут чего-то. Чего только? В общем, дружище, продали меня за власть над горой гнилья. И главное-то, сковырнут они меня, что у них, деньги появятся? — Гаваса начинает забирать, голос становится все неразборчивее.

 

– А вы по делу пришли, да? — его клонит в сторону, — Вытащите меня отсюда? Догун, Джос? Пожалуйста?

 

Джослин меняется в лице:

 

– Камни! Они же в багажной полости!

– Твою мать, Нерус! — рычу я, бросаясь к выходу.

– А-а ч-что я? – звучит растерянное блеянье паренька.

 

Команда кидается за мной следом, оставляя Гаваса стоять посреди комнаты. С его губ свисает ниточка слюны.

 

Многоножки во дворе не оказывается. Один из мордоворотов тоже отсутствует. Зато остальные четверо тут как тут: стоят у ворот, оружие нацелено на нас.

 

– Пороговые накопители, охренеть! Да этой штукой можно дом снести! — шепчет Джос, — Точно Телванни.

 

Нас окружают, из дома выволакивают Гаваса. Потом нас ведут по грязным улочкам. Солнце карабкается к зениту, небо расчистилось, и в ясном утреннем свете город выглядит еще более жалким: облепленные мухами оконные проемы, измазанные пеплом стены, и безлюдье. Наконец дом гетмана заглатывает нас черной пастью. Узкий коридор, по бокам входы в комнаты. В одной из них храпит Пропойца, судя по обилию мух вокруг — обосравшийся во сне. Наконец мы входим в кабинет, обставленный когда-то дорогой, а теперь изъеденной жучком мебелью. И пол покосился. На столе — Джослин рывком подается к нему, но ее грубо дергают назад — сложено наше оружие. И камни. Развалившийся в кресле за столом данмер с кислым лицом время от времени гладит их татуированными пальцами: Ханжа.

 

Во втором кресле в углу сидит еще один, сухопарый, в синей рубашке. Что-то подсказывает мне, что главный здесь он. Несмотря на все понты Ханжи. Однако пока что он молчит, а говорит Ханжа:

 

– Итак, на лицо нарушение монополии Дома Телванни. Похищение ресурсов государственной важности. Преступный сговор. Убийство.

– Ты не заговаривайся! — говорю я, — какое еще убийство? Какая, блядь, монополия?! Ты охерел, что ли?

– Попрошу без выражений! — взвизгивает Ханжа, — Вам смертный приговор светит, вы понимаете это?! Еще и мальчишку втянули в свой разбой!

– Д-да я с-сам к-как-то! — отвечает Нерус, за что получает сочувственный вздох от Джос.

 

Ханжа продолжает:

 

– Как вы вычислили, где в этот раз будет точка приземления? Отвечайте, и мы попробуем что-нибудь для вас сделать!

Повисает недоуменное молчание. Наконец начинает говорить паренек, быстро и нервно:

– Ув-видели в-выброс, п-прикинули, куда упадет, д-доехали!

– Слышь, н’вах поганый, — морщится Ханжа, — рот закрой, пока я не разрешу открыть. Понаехало зверья! Что вы, на глазок увидели, куда упадет?

– Не на глазок, а рассчитали, — возражает Довин, — размеры острова известны, замерить угловую высоту вершины парабо…

– Хватит врать! — визжит Ханжа, — где вы взяли график?! Я вас предупре…

 

Тут подает голос данмер, сидящий в углу. Он роняет всего одно слово:

 

– Довольно, — и я холодею.

 

Эта порода опознается сразу: вежливая сволочь. Причем сволочь первостатейная, такому ничего не стоит ковырять у тебя в кишках кочергой, светским тоном интересуясь твоим мнением о палеонумерологии. Ханжа тоже затихает, только злобно бегают глазенки. И Довин весь подобрался.

Данмер поднимается из кресла, медленно подходит к нам.

 

– Первое, — сухо, но вежливо говорит он, — неделю назад Совет Морровинда подтвердил монополию Дома Телванни на добычу сердечных камней. Второе, три недели назад вы убили гетмана вольного поселения Пурн’Аман. Да-да, именно вы! Третье, вещественное доказательство контрабанды: два сердечных камня, один стандартного строения в 2000 карат, второй, с одиннадцатимерной кристаллической решеткой, так называемый гипнагогический кристалл, исключительной величины…

 

Гавас нервно икает, а данмер в синей рубашке начинает прохаживаться за нашими спинами. Голос звучит все так же размеренно:

 

– Впрочем, дело не в контрабанде. Мы заглянули в книги вашего друга. Сравнили данные с нашими собственными записями. И нам стало настолько интересно, что я решил задержаться в этой дыре: вдруг вы объявитесь. Вы, господа, просто дьявольски везучие. Каким-то образом вам удается прийти первыми к точке приземления каждого тринадцатого незапланированного выброса. В десять раз чаще, чем вашим ближайшим конкурентам. И я хочу знать: как?! — увесисто заканчивает он.

 

А я невольно кошусь на Довина. Действительно, если сравнивать с остальными, мы — до странного удачливы. Но я всегда списывал это на нашу скорость, на оборудование, просто на то, что мы крутые ребята, в конце концов. Но если задуматься, то…

Вот, давным-давно, еще в самом начале старик сообщает, что хотел бы взглянуть на остатки Альд’Руна. Мы проезжаем мимо руин Призрачных врат и буквально в сотне ярдов приземляется драгоценная глыба. …Вот мы едем навестить гробницу его пращуров: после того раза мы смогли купить многоножку. Вот Довин предлагает недавно присоединившейся к нам Джослин, встретить ее день рождения в окрестностях Набии, мол, там самая чистая вода на острове… Дьявол, да даже в последний раз: «Поедемте смотреть бывшую крепость Шестого Дома»!

 

Мой друг молчит, и я не знаю, хочу ли я, чтобы он заговорил. Возможно, это спасет нас, возможно, наоборот: мы живы, только пока они не вытянули секрет. Вот только мне совсем не хочется под пытки.

 

– Разверните их! — командует телванниец держащим нас головорезам. Теперь за нашими спинами оказывается уже Ханжа. Некоторым образом это пугает даже больше, чем тон психопата в синей рубашке. Впрочем, крысюк с грохотом выбирается из кресла и встает у двери, откуда ехидно косится на нас. Впрочем, нам не до него:

– Как я понимаю, вы каким-то образом выявили периодичность приземлений внеплановых выбросов породы в определенные точки острова. Вы же понимаете: этот секрет слишком ценен для того, чтобы оставаться в руках частных лиц. Поэтому я предлагаю следующее: мы простим вам смерть гетмана и купим у вас камни. По стандартным расценкам за вес неустановленного качества. А вы рассказываете метод. Или…

Из рукава рубашки в ладонь данмера соскальзывает нож. В этот момент телванниец находится ровно напротив Гаваса. С замечательным спокойствием он хватает толстяка за ухо и неглубоко втыкает тому лезвие в глаз. Довин резко вдыхает, но данмер движется как змея: в следующую секунду нож оказывается уже в животе моего друга:

 

– Поколдуй мне тут!

 

Довин оседает. Телванниец рычит:

 

– Рана не смертельная, но советую говорить побы… — его прерывает внезапно напрыгнувший сзади Гавас.

 

Обмочившийся толстяк с вытекшим глазом подминает данмера под себя, и они сплетаются на полу. Четверка головорезов палит по Гавасу, на теле скупщика расцветают раны. Они отвлекаются всего на полторы-две секунды, но этого хватает Джос, чтобы схватить со стола буквомет. Один выстрел — четыре трупа. Ханжа с визгом выбегает из комнаты.

 

Данмер в синей рубашке спихивает с себя тело Гаваса, но в ту же секунду телваннийца накрывает серебристое морозное облако. Он обледеневает практически мгновенно. Пинок Неруса — и голова данмера разлетается на куски окровавленного льда с приставшими клочьями волос. Я поднимаю револьвер.

Джос кидается к Довину, тот шепчет:

 

– Про… прос…

 

Из глаз бретонки текут слезы:

 

– Молчи! Береги силы.

 

Она поворачивается ко мне с Нерусом:

 

– Вы двое, хватайте камни и найдите многоножку. Надо делать ноги.

 

Мальчик кивает, и мы с ним бежим. В коридорах пусто, не слышно даже храпа Пропойцы. Ханжа тоже куда-то делся.

Многоножку мы находим на заднем дворе дома. Рядом с ней – последний из увиденных нами сегодня ухорезов. Он не успевает среагировать на наше появление и сразу получает пулю в лоб. На улице нестерпимо жарко, солнце уже в зените. Вдали раздаются голоса. Я приглядываюсь, и вижу, что по проулку к обветшалому забору спешат вооруженные люди. Стража Педрилы. Я пихаю Неруса:

 

– Беги назад, я с ними разберусь! Помоги Джослин тащить Довина! Давай, парень!

 

Имперец срывается с места. Мокрые штаны облепили ноги, лицо перекошено, но он молодец.

 

– Ты молодец! — ору я ему вслед.

 

Первая пуля бьет в стену выше моей головы. Я ухмыляюсь: и эти вооружены устаревшим дерьмом. Если б их еще не был добрый десяток…

Мы обмениваемся выстрелами, я выбиваю двоих, мне простреливает ухо и отрывает мизинец.на левой руке. Я только стискиваю зубы. Дьявол, да где там наши?

Враги подходят ближе, я уже могу различить среди них Педрилу. Он держится позади. Выбиваю еще троих разом, а потом мне прилетает в плечо. Я отлетаю назад, падаю в золу.

 

– Какого хера я не взял с собой накопитель?..

 

Голова тяжелеет. Взгляд расплывается, и пятеро оставшихся ублюдков, неспешно движущихся ко мне, словно бы шатаются вверх-вниз. Вот они ломают забор, вот вступают во двор, проходят мимо умирающей многоножки… Вот их сминает взорвавшаяся стена дома… За грохотом слышится гул порогового накопителя: какой-то кретин выстрелил из него в помещении.

 

Я с трудом поворачиваю голову. Двор весь засыпан телами и обломками, от дома словно кто-то отгрыз кусок. Почему-то очень болит нога. Разгромленный кабинет виден в разрезе, но где Нерус? Джос, Довин?

 

Мир плывет перед глазами. Что это за пыльные мешки на полу? Почему из под них растекается кровь? Почему женская рука лежит во дворе среди обломков?..

В комнате появляется две фигуры. Свет моих глаз тухнет, но я опознаю в них Ханжу и Пропойцу. Ханжа торжествующе потрясает накопителем.

Секунду спустя на них валится потолок.

 

Вот и все.

 

 

***

 

 

Корабль разрезает густую воду. Люди на палубе сторожат меня как псы. Я знаю, что они думают: одноногий норд везет людям новую надежду, новый мир. Не знаю, правы ли они и сработает ли «Новый Кирод».

В конце концов, что мы там увидим? Фантомы, слепленные из наших ожиданий и страхов? Вернувшихся друзей, извлеченных из нашей же памяти? Или этот осколок Горы, могилы мертвого Бога, способен сотворить настоящее чудо? И все будет по-настоящему?

Холодными ночами я сплю с камнем в изголовье. Он шепчет мне, что мир — это сон. Если это правда, то разницы нет.

 

Если это правда, то все мы кому-нибудь снимся.

Изменено 3 марта, 2020 пользователем Бякс

[Бякс]

Урок углей

 

 

Обсидиановые монолиты Виндхельма повидали на своем веку многое – великих королей древности, могучих императоров, разбойников и повстанцев. Их заливали кровью, их кромсали ледяные ветры, их опекало пламя костров войны. Важно то, что, в общем и целом, обсидиановым монолитам Виндхельма от этого было ни холодно, ни жарко. Они в положенном черным глыбам неразговорчивом настрое оставались свидетелями истории.

Сейчас в их тени копошились тысячи и тысячи незнакомых фигур. Эти фигуры стекались сюда с востока, над которым полыхало багровое пламя. Даже здесь, у подножия могучего горного хребта, по небу проносились алые сполохи. Словно сизые грозовые тучи, пепельные потоки проносились в вышине, а земля порой едва слышно содрогалась.

 

В последнее время, впрочем, всё это светопреставление пошло на спад. Зато поток беженцев – тот только возрастал. Люди и эльфы, но все больше – серокожие данмеры Морровинда – переходили горы, пытаясь найти приют от пламенной смерти в объятиях Скайримского холода.

Голод хорошо лечит от высокомерия – и некогда гордые, теперь данмеры пресмыкались перед нордскими ярлами, умоляя дать им кров. Конечно, богатые купцы и некоторые дворяне могли позволить себе нанять дилижанс и съехать дальше – в более приятные для жизни равнины, а то и вовсе в Имперскую провинцию, где к инородцам относились спокойнее и привыкли.

 

Здесь же для серокожих бедняков не было ни работы, и должного приюта – и земля то тут то там укрывалась телами умерших от холода или голода данмеров. Стража Виндхемльма время от времени сваливала тела в большие, зачастую силами других данмеров вырытые ямы.

Многих беженцев грабили или убивали – тех, кого не смогли защитить держащиеся своего народа воины дома Редоран, немногие, кто решился сопроводить уходящие обозы беженцев. Дом Редоран, некогда один из великих Домов Морровинда, и без того пострадавший в недавнем конфликте, теперь и оказался в крайне тяжелом положении. По крайней мере опытные бойцы всегда могли найти себе работу по найму. Часть из них задействовал сам ярл Виндхельма – император Мид был не в восторге от слухов о том, как обращаются с темными эльфами в землях нордов, да и внутренние войны между провинциями Белую Башню тревожили; ходили слухи о возможном восстании в землях высоких эльфов. Так, Имперские легионы могли быть отправлены и в Скайрим – пояснить зарвавшимся ярлам, что порядок вещей в Империи должно блюсти.

 

На заиндевевшей утоптанной земле у внутренней стены Виндхельма порой проливалась кровь. Драки и убийства случались как среди данмеров, так и между ними и недружелюбными нордами Виндхельма. Так, сейчас на земле распростерлось тело обнаженной женщины-данмерки. Ее руки были нелепо раскинуты, она была явно жестоко избита, а что еще с ней делали – не нужно было быть следователем Пенитус Окулатус, чтоб догадаться.

Над телом склонились двое. Один – широкоплечий здоровяк-норд с золотистой бородой, заплетенной десятком косичек. Другой – закутанный в плащ человек – или мер. Плащ был старый, но богато расшитый сложными узорами и даэдрическими символами. Лицо его скрывала не менее изукрашенная костяная маска, на которой навеки застыло выражение некой неодобрительности. Оба, по всему судя, были из наемников, в изобилии встречающихся в больших городах холдов Скайрима.

 

- Ее звали Марена Ромари, сэра, - проскрежетал старый данмер, наблюдавший за происходящим, сидя на видавшей виды бочке.

 

Костяная маска вперила в него черные прорези, за которыми, вероятно, скрывались глаза наемника.

 

- Что ты знаешь?

- Я видел все, сэра. Это были четверо нордов, из местных, но не из городских. Марена была хороша собой, так что все четверо взяли ее силой, паренька ее заставили смотреть. Потом утащили куда-то.

- И никто не вступился за нее? – в голосе наемника звучало осуждение.

- Кто вступился бы? Четыре вооруженных, откормленных здоровяка – и куча голотьбы, полумертвой от голода и холода? Сэра, самоубийц тут немного.

- Да и ярлу это могло бы стать предлогом для ужесточения здешних порядков, - заметил прибывший с наемником норд, доселе молчавший. – Здешние данмеры ему, конечно, как кость в горле.

- А что за парень?

- Сын Марены. У нее на него большие планы были. Она верила, что он далеко пойдет, - сказал старик. – Уж куда и зачем его утащили – разве что в Доме Забот знают. Наверное, осерчали на него, когда он попытался их главаря пырнуть дедовым кинжалом.

- Не получилось? – поинтересовался наемник в маске.

Старый данмер только пожал плечами:

- Да если б получилось – ну что эта зубочистка сделает доброй кожанке?

- Итак, паренька утащили, а барышню прикончили. Дрянное дело.

- Да, - хрипло пробормотал наемник в маске. – Идем-ка. нужно промочить горло – да обдумать.

На лице его спутника отразилось легкое удивление – и беспокойство.

 

В южной части Виндхельма, между разрастающимся гетто данмеров и внутренними стенами старого города, раскинулось несколько откровенно небогатых кварталов – хилые лачуги, едва защищающие своих жителей от суровых холодов, громоздились одна на другую, будто пытаясь согреться.

Жила здесь вовсе не знать, а люд простой, но порой сюда захаживали и люди, у которых в карманах звенели монеты, а оттого то тут то там можно было найти вывески небольших трактиров или таверн.

Мрачный как туча наемник в маске и его неразговорчивый спутник зашли в небольшую таверну, над входом в которую висела разбитая морозом и истлевшая вывеска «Олафов Эль». Владельца ее, впрочем, звали не Олаф – да и с элем тут регулярно выходили перебои. Впрочем, не то чтоб основная масса посетителей «Олафова Эля» особо интересовались элем – как правило им для согреву нужно было что-нибудь покрепче. С недавних пор в продаже появился мацт – правда, рисовое пиво не вызвало особого энтузиазма у нордов, а данмеры находили продукт творчества местных сравнимым по вкусу с мочой никс-гончей.

 

- И что это тебя так завело, друг мой? – поинтересовался норд, со смаком приложившись к видавшей виды здоровенной кружке мёда. Местная медовуха была довольно крепкой, хотя на фоне, скажем, суджаммы или бренди могла считаться просто сладкой водой. Зато она неплохо согревала, что было весьма важно для местного климата – в конце концов, лето в окрестностях Виндхельма случалось ненадолго.

- Я становлюсь старым, - ответил его спутник. Он не стал приобщаться ни к питью, ни к еде. – Я становлюсь привержен страстям мира.

- Ты всегда был привержен страстям мира, - отозвался норд. – Только на другой манер.

- Наверное, то, что скоро меня постигнет та же участь, хочу я того или нет, заставляет меня по-другому смотреть на вещи. Когда ты молод, конец не кажется ни неизбежным, не близким, даже когда ты вешаешь жизнь на острие клинка.

- Эк заговорил, - норд неодобрительно покачал головой. – Да и вообще, тебе еще жить и жить, если не будешь делать глупостей, конечно. Вот как сейчас.

- И тем не менее, людскую падаль надлежит приструнить, - воин слегка пожал плечами. – Если они мнят себя высшей расой, то можно с ними высшестью и помериться.

- Ладно, пусть будет по-твоему. Найдем ублюдков и прирежем. Не вопрос, не проблема, мне последняя часть вообще по душе. Вопрос в том, где их искать? Пусть мы от них и не слишком отстали, да и прятаться они едва ли будут, я сомневаюсь, что сторонники ярла, коих тут большинство, станут рассказывать нам куда делись четверо их соплеменников с данмерским пареньком.

- Не факт, что они именно из виндхельмских, - отозвался наемник. – Да и паренек им не просто так нужен. Никто просто так людей не хватает. Можно, конечно, предположить, что они хотят над ним поиздеваться да выбросить – но что-то я в этом сомневаюсь. Не по-нордски это.

- Так вот запросто женщин насиловать это тоже не по-нордски.

- Тоже верно. Отсюда и выходит - наткнулись мы на какую- то гнилую рыбину. Так-то.

 

Ларофф Хагстагарденн тихо промерзал до кончиков ног на посту. Стража Виндхельма нынче была перегружена – поток беженцев, плюс неприятности на границах, плюс участившиеся случаи разбоя; пост у городских ворот же был одним из наиболее утомительных. Ворот у Виндхельма было, по сути, три. Ворота верхнего города, старые крепостные кованые двери, которые словно влитые сидели в древнем обсидиановом монолите крепости ярла, ворота нижнего города, три штуки – давали пропуск толпам люда, входившим и выходившим из нижнего города, и, наконец, ворота канала, считавшиеся главными, внешний бастион, старая дозорная крепость, служившая небольшим гарнизоном и пропускным пунктом для народа, прибывавшего из южных холдов. Ночь уже плотно вступила в свои права, и лишь четверо стражников бодрствовали – трое бродили по стенам, выглядывая неприятности типа лазутчиков или разбойников, а он, Ларофф, прозябал непосредственно у ворот.

 

Сами кованые створки, покрытые резными узорами и геометрической чеканкой, были плотно заперты, а вот небольшая калитка оставалась открытой – время считалось мирным, а потому вход в город на ночь не закрывали.

 

Две фигуры как раз вышли из калитки. Один – здоровый норд, из жителей равнин по всему судя, с золотой бородищей, заплетенной косичками. Другой – странный малый, закутанный в плащ данмерской выделки, в резной костяной маске, покрытой завитушками и символами даэдрицы.

 

- Ночь добрая, служивый! – громогласно поприветствовал его норд.

- И тебе доброй ночи, путник, - проворчал Ларофф. – Держите путь из Виндхельма в ночи?

- Не одни мы, я полагаю? – хрипло произнес человек в маске.

 

Его тон Лароффу не особо понравился, и он собирался довольно резко ответить, что он думает о наглеце, но, к его собственному удивлению, он выговорил лишь:

 

- Так и есть. Я видел еще четверых путников. Они покинули город налегке, часа три назад.

- Пешие или конные? – спросил норд.

- Пешие, - против воли сказал Ларофф. Он пытался сопротивляться, но от этого начинала ныть челюсть, и он решил бросить это занятие.

- Данмерского мальчика с ними не было?

- Не было. Но один из них тащил довольно подозрительный мешок. Мне дали пятьдесят дрейков чтоб я не задавал лишних вопросов. – У Лароффа перехватило дыхание от того, что он только что брякнул. Ему хотелось верить, что со стены его слов слышно не было.

- Они двинулись главным трактом? – продолжал задавать вопросы золотобородый норд.

- Да, но быстро свернули на юг, у заиндевелого дуба.

- Ну здоров будь, служивый! – сказал норд, и пара стремительно растворилась в ночной тьме.

«Почему у меня так ноет челюсть?» - подумал Ларофф, разминая вконец задубевшие ноги. – «Хоть бы кто прошел мимо, что ли. было бы развлечение».

Он принялся расхаживать взад-вперед вдоль ворот. Еще три часа до смены. Девятеро немилосердны!

 

Ночью немногие странствовали по главному тракту. Эта дорога петляла по морозным предгорьям, углубляясь в расселины, вихляя меж холмов и уходила на восток, к равнинам. Сейчас она была притрушена снегом, и следы на ней читались так же легко, как «Азбука для варваров». А вот и место, о котором говорил стражник – действительно, четыре пары следов свернули с тракта и повелит на юг. Здесь как раз возвышался старый засохший дуб, промороженный до состояния окаменелости. Его раскидистые ветви напоминали лапки насекомого.

Тропка, виляя, поднималась на уступчатый холм, на склонах которого то тут, то там высились грудки булыжников, удерживающие выцветшие флаги холда Виндхельм.

 

С севера наползали тучи, ярко высвеченные Массером, - Секунда лишь слегка показала краешек над горизонтом, - и лениво начал падать снег.

 

- Дурное дело, - проворчал норд. – Если начнет мести – след потеряем.

 

Его спутник ничего не ответил – лишь прибавил шагу.

 

Они обогнули холм и спустились в долинку, по дну которой в теплый сезон явно бежит речушка. Сейчас же это было заваленное снегом ледяное русло. Двигаясь вдоль долины, вскоре путники достигли устья пещеры, из которой речка, похоже, и вытекала.

 

У входу в пещеру стояли двое. Стояли они абсолютно неподвижно, глядя вдаль пустыми глазами.

 

- О, - прошептал норд, выглядывая из-за уступа, который и укрывал их с напарником от стражи. – Это… Интересно.

- На них сильные чары. – Отозвался наемник в маске. – Похоже, мы наткнулись на вампирское логово.

- Теперь, наверное, ясно, зачем им мальчик. На ужин.

- Ну нет, едва ли. Зачем похищать ребенка из большого города, если можно просто грабить торговцев, идущих с караванами? Их и самих больше, и риска меньше… Не сходится что-то ничего.

- Так или иначе, что будем делать?

- Прорубимся через них. Я устал от всей этой скрытности.

- И правда стареешь. Раньше ты обожал скрытность. особенно когда пробирался в покои благородных дам.

 

Говорят, что пещеры и вампиры идеально дополняют друг друга. Часто вампиры сбиваются в группы, чтоб вместе вести охоту на свою дичь. Они сильнее простых смертных, быстрее, умеют окутывать их своими чарами, а вечный город постепенно выжигает их человечность, превращая в одержимых голодом монстров, упивающихся своим состоянием.

Некоторые вампиры, конечно, не таковы. Кто-то хватается за былое, и стремится скрывать то, что с ними произошло, держатся за нормальную жизнь. Иные даже оборачивают свое проклятие на пользу окружающим.

А есть и такие, кто хочет разорвать оковы проклятия – так или иначе. история знает много путей, какими вампиры очищались от своего рока. Чудесные зелья, милость даэдра, невероятные технологии пропавших двемеров… Церебрум Контритум был не из таких. Он мнил себя весьма изобретательным. Вампир, считал он, это почти нежить. А из нежити сильнейшая – это, конечно, лич. Вампиры, они могут быть очень могущественны, но вампиризм, как ни крути, это проклятие. Бессмертие в обмен на кучу неудобств и ненадежные способности? Ха! Что действительно сильно – это личи. Лич живет вечно, и практически неуничтожим, если только его предмет силы не обнаружат.

 

Раньше Церебрум принадлежал к Гильдии Магов, пока она собой что-то еще представляла. Там он и набрался немало сведений и о нежити, и о вампирах. Потом киродиильская Гильдия захирела окончательно – и Церебрум подался в наемники. Платили хорошо, а приличному магу в любом отряде рады. Ну и, как оно водится, в работе по зачистке вампирского логова старина Контриум подхватил гемофилию венценосных – и прошляпил это. Проснувшись однажды ночью от кошмара, полного соблазнительных дев в коротких клетчатых юбках, и крови, он понял, что сменил образ жизни навечно.

И вот он, весьма солидный вампир, окруженный зачарованными приспешниками, стоит в центре сложнейшего магического узора, в пещере, одно из ответвлений которой долгое время превращали в идеально круглый зал, с ажурными кровостоками, по которым и потечет жизненная влага жертв, чтоб наполнить магический круг.

 

Восьмеро детей были подвешены над кровостоками в строго отмеренных местах. Их единовременная смерть и станет моментом высвобождения силы, необходимой для сотворения лича. Отдельным вопросом стоял выбор будущей филактерии – это должен был быть предмет, который можно было бы легко хранить, но который не привлекал бы к себе слишком много внимания. В итоге Контриум остановился на резном глобусе Нирна конца Третьей Эпохи. Прелестная вещица, изготовленная из мрамора, золоченая. Настоящая работа мастера. Достойна хранить душу самого Церебрума Контриума!

- Приступим же! – почти пропел вампир. Восьмеро облаченных в алые мантии прислужников синхронно занесли изогнутые костяные клинки.

Каждый элемент ритуала был тщательно проработан и просчитан. Роль в столь тонкой и точной магии играло все – от цвета и материала мантий, до пола, расы и возраста как жертв, так и тех, кто их принесет, места и времени.

Церебрум начал нараспев читать слова заклятия.

 

Опытные бойцы словно нож сквозь масло прорубались через зачарованных вампиром прислужников. Их было довольно много – вампир собрал до полусотни людей. Их нужно было кормить и снаряжать, а потому и пещерный комплекс был выбран обширный. тут были и склады продовольствия, и арсенал, и большие казармы, и даже карцер.

Однако, прорвав линию обороны, воины оказались в пустых и гулких коридорах, которые, извиваясь, уходили вглубь. Пещера была на диво обширна, и большая ее часть никак не использовалась. Но путь был очевиден – маршрут указывали расставленные то тут, то там масляные лампы, которые заботливо поддерживались в зажженном состоянии.

 

Издали послышались громовые раскаты, и пещеры начали заполняться легким фосфоресцирующим свечением. Сила магии нарастала.

Еще несколько поворотов – и воины очутились в большой зале, высеченной в толще скалы. Идеально круглый, с высоким потолком, этот чародейский конструкт был создан с одной целью – быть громадным жертвенником.

Цель всего происходящего была ясна до смешного – очередной жалкий маг, желавший найти бессмертие за могильным прахом. Они случались раньше, они случатся еще. Лавры нового Короля Червей манили многих.

 

Увы, момент был пущен.

 

Последнее слово напевного заклинания грянуло, и в тот же миг кривые ножи ударили жертв. Зал наэлектризовался, стены запылали зеленым пламенем, а кровь хлынула по пробитым для нее дорожкам, словно бурный речной поток. Миг – и все было окончено. Церебрум Контриум, маг, вампир, и теперь лич, добился своей цели.

 

- Вот скотина! – выразился норд, разочарованный, в основном, тем, что его переиграли в его же игру, из которой он намеревался с легкостью выйти победителем.

- О, кто это тут, - Контриум театрально устремил взор на ворвавшихся в залу. – Жалкие смертные пришли воспеть мой триумф?

 

Недолго думая, он выпустил по воину в маске мощную огненную стрелу – однако, к его удивлению, тот с легкостью отразил ее, элегантно сплетя сложнейший магический щит.

 

- Жалким смертным не должно нарушать устои мироздания, - его хриплый голос мощным эхом раскатился по пещере.

- Ты уверен, что ты хочешь сделать это? – с удивительной участливостью спросил норд, положив руку на плечо соратника.

- Я же говорил тебе, что я стал стар. Пришла пора поставить точку. И я устал от этой нелепой маски.

 

Воин плавным движением снял костяную маску, являя миру лицо с заостренными чертами данмера. Однако лишь половина этого лица была по-данмерски серой. Другая сияла кимерским золотом.

Он отбросил меч и поднял правую руку. На ней трепетало нечто. Это была словно искра, бесконечно слабая, но при этом бесконечно могучая.

Новоиспеченный лич мог лишь завороженно наблюдать за происходящим.

 

- Это, - сказал воин, - я.

 

Он посмотрел в черные глаза Церебрума Контриума.

 

- И нет меня более.

 

Искра вспыхнула, разрастаясь, словно огонь из сердца древнего божества. Медленные, размеренные удары зарокотали в пространстве.

Сущность мироздания изменялась. Мир уже не был прежним.

 

- Ну и дела, - проворчал золотобородый норд. На все небо раскинулись громадные aurora borealis и пурпурные узоры.

 

Дальний рев древнего дракона царил над миром.

Парили обработанные кости и гремели боевые песни нордов.

«Я лишь гость здесь» - почувствовал воин без маски.

 

- Стоило ли оно того?

- Стоило.

 

«Делай так, как должно».

«Жалко, что они этого так и не поняли».

«Они и не могли этого понять».

Норд протянул воину руку и помог подняться на ноги.

 

Миры стали сворачиваться и разворачиваться вокруг. Им больше не было дела ни до пещеры, ни до лича, ни до похищенных детей – собственно, с чего бы их заботило то, чего никогда не было?

[Бякс]

Εσχατον

 

 

Восемнадцать Арктуров после конца вечности по старому счёту. Тишина. Фуллрест всё ещё умирает.

[Бякс]

Прием работ завершен. Тема будет закрыта, зато любой желающий сможет принять участие в нашем традиционном голосовании!