Таки закончил ФФ сию главу. Вышла она почему-то совсем безбожного размера, аж на авторский лист с копейками. Да и перенасыщенная какая-то. Вот и непонятно, как с ней быть. Ежели на две делить - то нарушится концепция "одна глава - один эпизод". Эхе-хе. И на этой унылой ноте ФФ приступает к следующей главе. <...> – Ограды ваши меня не удержат, – предупредил Антаглоуф и толкнул створки локтем. Скрипнули брусья, с той стороны кто-то отрывисто выдохнул и подналег на засов – и, надо думать, не в одиночку. А ходок вгрызся в столб, на который крепились створки. Дерево звучно хрустело и легко, как сухая лепешка, крошилось под мертвячьими зубами. За воротами поняли, что нечистый что-то задумал: засуетились, визгливо кликнули кого-то, загромыхали бревнами или чурбаками – подпорки ставят. Громкий ссаженный бас начал старательно и поспешно выговаривать молитвы, отгоняющие зло. Антаглоуф не обращал внимания, размеренно подгрызал стойки. Сверху, с частокола, на него изредка лилась какая-то вода – наверняка освященная. Опять попытались ткнуть копьем, но Отражатель отобрал его и закусил наконечником – больше оружие на него переводить не стали, только норовили скинуть на голову что-нибудь потяжелее. А голову мертвецу приходилось беречь. Поэтому каждый раз, едва заслышав сверху шевеление, Антаглоуф быстро выпрямлял спину, задирал к небу лицо и скрежетал-звенел на врагов. Те мигом убирались обратно. Хорошенько надкусив оба столба – так, что они едва на щепках держались – ходок чуть отступил от ворот, примерился и, вопреки ожиданиям собравшихся за частоколом, рванул створки на себя, одновременно отскакивая от них. Ворота звонко хрупнули и повалились на землю вместе со всеми запорами и ватагой защитников. Двое дико завопили, увидев страшную нечисть, вставшую над ними во весь рост, их крик подхватил кто-то в деревне. В проеме мелькнула знакомая лысина. – Я же говорил, что все равно войду, – скрипнул ходок и шагнул в ограду, обходя распластавшихся перед ним людей. Толпа, собравшаяся было перед воротами, проворно расступалась. Захлопали двери домишек – живые укрывались от “кровопивца” под родной крышей. Но разбежаться всем Антаглоуф не дал. Грохнул так, что доски затрещали, а люди рядом с ним схватились за уши: – Стойте, где стоите! Все равно нигде не спрячетесь. Деревенские замерли, только трое или четверо сорвались с места и с воплями скрылись где-то во дворах. Антаглоуф не стал их преследовать – главное, что остальные все здесь остались, у ворот. И караванщики здесь, а с ними и плешивый хозяин. – Ну что, здравствуйте… люди, – прошелестел ходок, издав на последнем слове громкий дребезг. Ну и горло, никак не привыкнуть. Живые тоже вздрогнули, переглянулись с соседями, кто-то отчетливо икнул. – Торгуете чужим уродством, значит? – продолжил покойный Отражатель. – И людей крадете? А ведь знаете, что помрете когда-нибудь. И сказано, что там взвесят все ваши дела. Так вот, знайте же, что я буду поджидать вас на пороге Подземных чертогов. Пуще любого огня неугасимого зубы мои вам покажутся. Сам себе удивился – откуда слова-то такие вспомнил? Караванщики глядели на него во все глаза, разинув рты и, казалось, не дыша. Какой-то из них – вроде бы, погонщик – брякнулся на колени и запричитал в голос, запрокинув голову и заливаясь слезами. За ним на землю рухнул и давешний краснощекий мужик, который Антаглоуфа кровопивцем назвал. – Не поможет. Не замолите уже ничего, – жестко сказал ходок и заскользил взглядом по лицам деревенских. Местные тоже отвесили подбородки и затаили дыхание, так что многие выглядели туповато – особенно те, кто уже выпивки перебрать умудрился. Дети и даже почти взрослые ребята попрятались за юбками матерей и спинами отцов, женщины, как одна, зажимали рты ладонями и прятали лица – кто руками, кто платками или косынками. Взор ходока наткнулся на лысого – тот сразу попытался стать на три головы ниже. Ладно, с ним – потом…. – А вы чего же? – Теперь Антаглоуф обращался к деревенским, и все это как-то разом поняли. – Вы, недоумки, хоть подумайте, что творите. Раз уж урод до таких лет дожил – то, пожалуй, обузой не был. Жили они в поселке своем, работали, наверное, родным помогали… А вы в них камнями швыряетесь. Нехорошо. Понятно, что никто не знает, чего от урода ждать, и не все они – люди… Но эти-то точно ведь люди? Ну, так и вы сами-то людьми не забывайте быть. Ишь, таращатся они… Покачав головой, Антаглоуф снова посмотрел на лысого. И будто бы услышал слова бывшей невольницы: “К такому и за год не привыкнешь…” Нет, оставлять просто так все это нельзя. Но не калечить же? Что он, хуже них, что ли? Неожиданно пришло решение – вместе с рисунком, вернувшимся откуда-то из глубин памяти. Странно, видел-то его единственный раз за всю жизнь… – Все, кто вез рабов – выходят со мной за ворота, – сказал Антаглоуф. – Прямо сейчас. Тебя, лысый, это тоже касается, а то как же? Если кто-то спрячется – спалю деревню дотла. Расчет ходока оправдался: местные жители сами вытолкали всех караванщиков за частокол. Те, побледневшие, вздрагивающие от осеннего холода и замогильной жути, медленно собрались у костра, куда подошел Антаглоуф. Бежать в чащу никто не решился – то ли подумали, что нечисть все равно догонит, то ли боялись ночного леса больше, чем невольника с текучей стужей в жилах. – Притащите кто-нибудь спицу подлиннее. Железную, – уточнил ходок. – Да быстрее же! Почти тотчас же, едва Антаглоуф успел на корточки присесть, из толпы ему протянули тонкий заточенный прут, больше локтя длиной. Как раз то, что просил. – Так вот, хотел-то я сказать чего… – потер лоб Отражатель. – Негоже так над людьми издеваться, хоть и уроды они. Я понимаю, жить-то на что-то нужно, но не так же… Чтобы на потеху людей выставлять. И, чтобы вы обо мне не забывали, нужно кое-что сделать. Не-а, пытать я вас не собираюсь. Мучений вам и после смерти хватит. Но отметину оставлю. На память, да. Караванщики, очевидно, ожидавшие, что чудовище будет вонзать спицу в их тела, загляделись, как зачарованные, на гладкие белые пальцы, без видимых усилий выгибавшие железный прут в разные стороны. Спица превращалась в какое-то узорное кольцо размером с донышко от кружки. И в середине кольца тоже сплетается железо. Похоже на печать… Или клеймо. Плешивый хозяин каравана дернулся и отодвинулся от костра, когда Антаглоуф опустил железный узор в пламя, держась за оставшийся конец спицы. Смекнул, что к чему… – Да, все правильно, – то рокоча, то дребезжа, пояснил Отражатель. – И ты первым будешь, самый главный же. Нагреется вот только… Железо медленно посинело, потом начало наливаться тускло-алым. “Ох, куда ж я лезу-то… Ох, как судьбу искушаю… Больше двух десятков крепких мужиков, а рядом еще и деревенские. Если опять всем скопом накинутся – в клочки порвут, хоть залейся холодной кровью”, – подумал Антаглоуф. Вынул прут из огня, схватил плешивого за шкирку и, не успел тот и опомниться, приложил раскаленное клеймо ему к лысине. Зашипело, повеяло паленым, а хозяин каравана громко чавкнул и начал заваливаться назад. На голове у него отчетливыми линиями запекся знак, каким в срединных землях обычно метят продажных девок. Не всех, конечно, а тех, которые заразу разносят. Ходок был почему-то уверен, что знак именно тот, до каждого завитка, хоть и доводилось на него посмотреть лишь единожды. Подсказало что-то покойницкое, не иначе. – Ну, теперь остальные, – сказал Антаглоуф. Никто не пошевелился, только послышалось глухое бормотание – кто-то проклинал или молился. Два десятка взрослых людей сидели у костра и покорно ждали, когда настанет из черед принять каленое железо. Сидели так, словно качались на волне страха… Было в этом что-то куда более странное, чем ходок, вернувшийся из мертвых. Антаглоуф снова и снова подогревал прут, ставил каждому жгучее клеймо: погонщикам – на правую кисть, надзирателям – на лоб или на щеку… Различал их легко – по одежде, побогаче она или попроще. Да и запомнил многих в лицо – цепко, будто нарочно. Громко вопили только некоторые, остальные лишь коротко вскрикивали или кусали воротники. Те, кто уже получил отметину, потихоньку отодвигались, а затем и вовсе ускользали подальше от костра. Ходок уже не замечал их: получили свое – пускай уходят, куда хотят. Лысый очнулся, проскулил что-то и тоже улизнул в сторонку. Оттуда вскоре донеслись звуки ударов – никак уроды поджидали бывшего хозяина. Антаглоуф вмешиваться не стал. Когда без клейма остались только двое погонщиков, кто-то осторожно притронулся сзади к плечу ходока. Он поднял голову – оказалось, снова та молоденькая рабыня подошла. Которая к показам так и не привыкла… Заглянула ему в смоляные глаза, вполголоса спросила: – Ты с рассветом пропадешь? Солнце тебя прогонит? – Нет, мне оно не вредит. Утром я дальше пойду, – проговорил Антаглоуф, стараясь не бряцать голосом, чтобы ее лишний раз не пугать. – Мне сестру найти нужно. – А можно… Можно нам с тобой? Ожидавшие клейма погонщики вдруг обменялись тревожными взглядами, один размашисто перекрестился раскрытой ладонью, другой сложил руки на груди и что-то забормотал себе под нос. “Чего это они?” – изумился Антаглоуф, но потом понял: решили, что уроды хотят продать нечисти свои души. Дескать, просят, чтобы с собой в Преисподнюю забрал. Эх, поползут сейчас страшные сказки по ближним деревням… – За мертвецом собрались? – спросил Антаглоуф. – Плохая это затея. Всемером вы бы и сами добрались. А я со своего пути свернуть не могу, и время терять на ночевки – тоже. Сказал и сразу шлепнул железную печать на руку тому человеку, который крестился. Тот зычно охнул, скривился, подскочил и опрометью кинулся к своим. Последний караванщик побледнел хуже покойника – видать, от того, что очутился с нежитью лицом к лицу. Отражатель не стал его задерживать – чуть-чуть подержал прут в пламени и быстро приложил его к живой коже. С легким дымком, слабым пшиком и гулким стоном завершилась казнь. Погонщика, который тоже лишился чувств, товарищи отволокли от Антаглоуфа, и девушка незамедлительно вернулась к их разговору: – А мы можем почти не спать… Почти совсем-совсем… И почему же нам не по пути, нам очень даже по пути… В ее голосе были слезы, и эти же слезы падали на плечи ходока – звучали там пятнышками, тонкой капелью. – Ну хорошо, – помедлив, ответил Антаглоуф. – Только ночевки и правда короткими выйдут. И привалы тоже. И идем туда, куда я скажу, без всяких споров и пересудов. “Не бросать же их, в самом деле! – решил про себя ходок. – И, кто знает, вдруг потом и они мне помогут… Раз уж на торги мне по-другому попадать придется.” – Спасибо! Ой, спасибо тебе! – обрадовалась девчонка, опять обняла его, прижалась к спине плотными грудями, четырьмя из шести. Такой непоседой оказалась, а ведь всего пара часов, как она из клетки освободилась. Хоть бы потом в сонное безволие не впала, в дороге же не растормошить будет… Тут только ходока осенило: он же эти отзвуки на коже вместо прикосновений слышит! Должен был догадаться давным-давно, но они такими привычными казались, будто так и нужно. Сейчас вот задумался над тем, как объятия отозвались, и понял… А удивляться уже скоро перестанет. Антаглоуф поднялся с земли, отряхнул штаны и плащ. Огляделся, отыскал глазами девушку, которая недавно с ним разговаривала – как же ему все-таки удается так хорошо видеть осенней ночью, хоть все предметы и кажутся раскрашенными в серые цвета? Приблизился к недавней рабыне – она вздрогнула от неожиданности, – сказал: – Зови остальных, и пусть у костра собираются. Вам поспать надо будет, хотя бы немного, но надо. Завтра долго идти придется, и расторопно, я предупреждал. Сейчас местным скажу, чтобы теплой одежды вынесли и какого-нибудь снаряжения дорожного. Еще обувь хорошую. И еды с питьем. С них причитается. Она кивнула, и Антаглоуф вновь двинулся в деревню. Поймал на улице какую-то обмершую со страху тетку, велел ей сходить к старосте и передать, чтобы все необходимое собрал. Та пролепетала что-то невразумительное и во весь дух припустила дальше. Ходок пожал плечами и отправился обратно, надеясь, что тетка побежала именно туда, куда указано. Вернувшись к огню, убедился, что был прав, говоря об отдыхе: все уроды, как один, уже клевали носом, а волосатый ребенок устроился на коленях у серогубой женщины и уже, судя по всему, видел десятый сон. Непоседа-невольница тоже задремала, обхватив руками колени и уткнувшись в них лбом. Бородач с видимой опаской покосился на Отражателя, чуть отодвинулся от него, протянул свои детские ладони к теплу, делая вид, что больше ничего сейчас его не заботит. Женщины и согбенный хвостатый паренек тоже глядели на ходока очень настороженно, поэтому Антаглоуф не стал их лишний раз тревожить и сел подальше, отвернувшись к лесной опушке. Неожиданно понял, что у костра не хватало еще одного человека – той самой девушки, которую он принял за свою сестру. Ходок опять вскочил, принялся озираться, но тут же с облегчением махнул рукой: вот она, у другого костра приютилась в одиночестве. Конечно, не позвал ее никто – ведь в караване ее не везли. Антаглоуф осторожно, так, чтобы она успела его заметить, подошел к девушке. Она сжалась, вся подобралась, словно ожидая удара. Ходок это заметил, но виду не подал. Будь сам на ее месте – еще бы не так боялся ходячего мертвяка, который истекает лютым морозом и камни поедает. Наверняка. – Ты чего тут, а? – шипяще поинтересовался Антаглоуф. Девушка тяжело сглотнула и невнятно проговорила: – Так ночь ведь. Я тут до утра… Ну, посижу… А потом уже домой. – Куда это? – спросил ходок с недоверием. – Ты в этой деревне живешь, что ли? – Не-а, в другой, дня четыре до нее… Вроде бы… Ну, столько меня вели. Вроде. – “Вроде”, – передразнил ее Отражатель. – Сдурела, что ли? Как думаешь, далеко ты тут одна уйдешь? Не для того я старался, кровь свою проливал, чтобы тебя потом под десятым кустом сожрали. Никуда одну не отпущу. Мы с уродами договорились, они со мной пойдут. И ты тоже пойдешь. Все поняла? – Ну… – Значит, решили. Закончу свои дела, и провожу тебя до твоей деревни, – заключил Отражатель. О том, что колдуну такое решение вряд ли понравится, ходок старался не думать. Отведя девушку ко второму костру – нужно, кстати, хотя бы узнать ее имя, подумал он, – Антаглоуф примостился рядом. Обнаружил принесенные из деревни вещи. Добежала, значит, тетка до старосты все-таки. Наскоро проверил – похоже, дали все нужное. Даже походные лежанки-скатки на меху – здорово! Надо будет еще у надсмотрщиков из каравана оружие взять для каждого – лишним в этих лесах не будет. – Выбирайте одежду, лежанки, да и спать укладывайтесь, – распорядился ходок. – Рано встаем. Сам же подкинул валежника в огонь и начал внимательно, как впервые в жизни, разглядывать пляшущие по древесине языки пламени. Такие тонкие, текучие, прозрачные. Струятся, как горный ручей, и в каждом – свои стремнины, перекаты, завихрения… Антаглоуф, когда присматривался, мог увидеть даже тепло, исходившее от огня – как ровное, чуть подрагивающее красно-желтое полотнище, тающее в осеннем воздухе. Очень красиво. Будет чем отвлечься до утра, если уж спать ходок разучился. И, конечно, последить нужно, чтобы не случилось еще чего-нибудь дурного. Спустя четверть часа все живые у костра уже крепко спали. Лица их стали совсем другими, не как днем – больше не было на них ни безнадежной мглы, ни испуга, ни унижения. Заботы ушли в царство теней, а вернутся только утром. Девушка, которую ходок принял за свою сестру, совсем по-детски подложила ладони под щеку и простуженно посапывала. Вздрагивал во сне хвостатый – лопатки гуляли по его спине, будто сами собой. Не дремал и слепой глаз в провале на голове серогубой – бегал туда-сюда, словно пытаясь наверстать упущенное за день, хоть чего-нибудь приметить. Так прошло несколько часов. Скользила по небосводу, пропадая в облаках, щербатая половинка луны, дрожали от холода звезды, истлевали дрова в костре, отдавая ночи свое тепло вместе с жизнью. Текли в небо пламенные ручьи, высыхая почти перед глазами Антаглоуфа. Колыхалось жаркое полотнище, не укрывая спящих людей, но успевая их согреть. Небо светлело. Тьма отступала, неохотно возвращая миру его краски. Близилось утро, и что оно несло освобожденному грузу каравана – угадать никто не мог. Отражатель разогнул спину, слегка потряс одну из женщин за плечо: – Пора. Эй, пора. Новоявленные спутники завозились, бородач привстал, осоловело захлопал глазами, громко зевнул. За ним зевнул чешуйчатый человек, сморщился, потягиваясь, расправляя затекшее тело. По его левой щеке потекла тонкая струйка крови. Девушка, которую Антаглоуф тоже позвал с ними, уже сидела, подогнув под себя ноги, и пальцами растирала лицо, слегка опухшее со сна. Вчерашняя же непоседа спала крепче всех, и разбудить ее ходок не мог, пока не побрызгал водой. Так и знал ведь… Пока они пытались взбодриться, Антаглоуф еще раз сходил до пролома в деревенском частоколе. Вырезал ножом на бревне какую-то рожу с клыками и рогами, рядом – непонятную закорючку, которую только что придумал. Затем растолкал троих караванщиков и потребовал показать ему все оружие. Выбрал полдесятка солидных дубинок, десяток ножей, жердь, окованную железом, пару топоров разной величины, копье, кожаную пращу. Уложил оружие, какое уж поместилось, в большой заплечный мешок. Поразмыслил и взял еще меч, на котором зазубрин было поменьше – хоть ни ходок, ни уроды с ним обращаться не умеют, жалко оставлять, вещь в этих краях довольно редкая. Забрал и плотные кожаные куртки надзирателей, снимая прямо с хозяев те, которые покрепче показались. Одна нашлась даже с кольчужными накладками, изнутри пришитыми – тоже диковина. Богатый был караван, точно. Никто из надзирателей помешать ходоку не осмелился, хотя, конечно, после его прихода далеко не все они спали. Даже не возразил никто вслух. Потом, когда Антаглоуф проходил мимо тягунов, тесно сбившихся у бревенчатой ограды, ему захотелось посмотреть на упряжных зверей поближе. Не было ведь таких ни в родном поселке Отражателя, ни в окрестных. Но рогачи подозрительно зафыркали, почуяв, что рядом не человек, попятились к кустам. Ходок похлопал ближайшего по шерстистой морде, пытаясь успокоить зверя, но тот всхрапнул и угрожающе наклонил лобастую голову, метясь в недруга рогами и черепными выростами. Пришлось спешно отойти. Попутчики, похоже, заканчивали последние приготовления, так что Антаглоуф натянул куртку с железными нашивками прямо поверх своей, взвалил на плечо копье с жердью и бодро зашагал к выгоревшему огнищу – раздавать остальное. По дороге ходок обернулся, помахал деревенскому дозорному, который опасливо выглядывал из-за края пролома в частоколе. – Я пошел, счастливо оставаться, – сказал ему Отражатель с легким поклоном. – А Преисподняя всегда с вами рядом. Может и в дверь заглянуть. Антаглоуф отвернулся и, уже оказавшись рядом с собравшимися уродами, подхватил с земли мешок со съестными припасами, тоже закинул его за плечо. Живым-то ведь силы нужно поберечь, а мертвец выносливым оказался. Кивнув нечаянным товарищам, ходок определил нужный азимут, сошел с утоптанной околицы и углубился в заросли. С темных ветвей облетала последняя желто-бурая листва. Девять бывших рабов подняли уложенные пожитки и побрели за ним. Они уходили в бледнеющие сумерки, оставив за спиной оцепенелую, безмолвную деревню. Пара десятков шагов – и растворились в зыбком сумраке северного утра. Где-то над лесом, за правым плечом Антаглоуфа, забрезжил рассвет.
ФФ, честное слово, не имеет понятия, каким образом он удалился. А вернуть обратно не хватает полномочий. Могу принести его текст из Мусорки.