[Темка Foxundor'a]

Уговоры, хитрые планы и искусство езды на лошадях

 

Естественно, я не пошёл в таверну. Делать мне больше нечего, как потворствовать идиотам в их начинаниях? Я остался в библиотеке, залечивал ногу (четыре многостраничных тома на один мизинец — это жутко больно) и наводил порядок на стеллажах. За несколько дней до встречи с Сабинусом я нашёл один прелюбопытнейший стенд, где лежало несколько книг, покрытых, должно быть, вековой паутиной. В одной из них я не без удивления узнал «Наилучший и Прекраснейший Справочник по Всевозможным Приключениям», написанный Велоном Хвастливым. Опытный путешественник и хитрейший авантюрист, Велон был о себе весьма высокого мнения и стремился убедить окружающих в том, что он — лучший во всём. Велон даже странствовал только для того, чтобы как можно больше существ узнало о нём, повсюду распространял своеобразный культ имени себя и написал книгу, которая являлась наполовину автобиографией, а наполовину — руководством начинающим приключенцам. К слову, кончил Хвастливый не слишком-то хорошо — его съели людоеды из затерянного где-то в топях Аргонии племени, слыхом не слыхивавшие о его подвигах, зато на личном примере убедившиеся во вкусе мяса знаменитого ходока.

 

Когда я увидал, что вытащил на свет Магнуса (образное выражение, разумеется. Я был уверен, что, стоит мне вынести книгу на свет божий, та рассыплется прахом подобно истощённому вампиру), то на миг опешил. Казалось, судьба и провидение выстроились по струнке, чтобы собственнознаково вручить мне сей дар. Книга была потрёпанная, её кожаная обложка изрядно истёрлась, а золотое сечение на ней исчезло за многие годы, и теперь лишь буква «П» ютилась одиноко на переплёте, видимая в тусклом свете висевшей на стене лампы. К счастью, титульная страница была в порядке; так я и узнал справочник. Вообще, о нём ходили противоречивые слухи; кто-то слёзно благодарил труд Велона, говоря, что не прожил бы и часа без его подсказок. Другие от всей души желали остаткам Хвастливого вертеться в гнилостной земле Чернотопья, пугая умы недалёких аргониан. Согласитесь, очень неоднозначная книга.

 

«Справочник» лежал в руке, как пригревшийся котёнок. Отчего-то я сразу понял, что это оригинал, которому передалась непоседливость создателя и который теперь желает снова отправиться в путь. Оставалось только надеяться, что книга не получила от писателя ещё и фантастическую надменность.

Я положил труд жизни Велона на прикроватный столик. Всякий раз, когда я просыпался, первым делом я видел именно справочник. Впрочем, это не пробуждало в моей душе ни малейшего отклика. Так я и жил ещё дня четыре, пока ко мне снова не наведались.

 

Я смахивал пыль с полки, посвящённой книгам, описывающим способы получения магических эманаций из драконьего дерьма, когда парадная и единственная дверь в мою библиотеку распахнулась от сильного толчка. Стоит ли упоминать о том, что я в это время находился на вершине высокой лестницы? Воистину, хороший библиотекарь — это отличный акробат и неплохой скалолаз. Я подтвердил этот факт, удержавшись на месте, хотя прохладный каменный пол манил мою тушку вниз, обещая незабываемый поцелуй.

 

— Элберт, во имя шигоратовой бабушки! Почему ты не пришёл?! — Раздражённый крик Сабинуса изрядно действовал мне на нервы, расшатанные пребыванием на высоте. Поэтому мой ответ не отличался куртуазным изяществом, которому я научился из одного романа, посвящённого Прекрасной Даме.

 

— Драл я твои пятки, придурочный сын припадочной ослицы и пьяного до скампов даэдра! Я же чуть не грохнулся, ты, порождение двух умственно отсталых троллей! — Выдав эту гневную тираду, я стал спускаться. Достигнув земли, я ощутил, как улетучившаяся наверху уверенность возвращается ко мне. Взглянув на руки, я отметил, что они дрожали. Всё-таки я испугался.

 

Сабинус стоял с открытым ртом, уставившись на меня с таким видом, будто бы увидел призрака. Потом забавно, как вытащенная на берег рыбёшка, принялся шлёпать губами. Произнёс наконец, оправившись от шока:

 

— Эт ты откуда такому научился?!

 

— Школа жизни, — сказал я. На самом деле, ругательства я почерпнул из другого романа, в котором Прекрасная Дама попала в руки злых и очень озабоченных моряков. Многие эпизоды, продемонстрированные там, в свой время весьма поразили мой тогда тринадцатилетний ум. Хотя кончилось всё хорошо: Прекрасная Дама вышла замуж за капитана, и жили они долго и счастливо. Прощальная постельная сцена была описана с особым смаком.

 

— И когда успел… Так это я о чём? Ты не заходил, и я подумал, что нужно проведать тебя. Узнать, согласишься ли ты…

 

— Нет.

 

— Ну почему же? — Парень выглядел таким расстроенным, что я решил разъяснить своё решение.

 

— Понимаешь, я живу тут уже двадцать второй год. Меня не достают. Я хорошо питаюсь, занимаюсь любимым делом и неплохо развлекаюсь, читая книги. Зачем мне твоё Приключение? Оно только твоё.

 

— А как же дух странствий? Неужто он не посещал тебя, не заставлял мечтать о чём-то далёком?

 

— Единственный дух, который меня навещает, — это пыль. Да и к чему путешествия, если можно прочесть обо всём интересном? Извини, но я отказываюсь. — Я отвернулся от Сабинуса и взялся за лестницу. Надо подняться наверх и закончить с уборкой.

 

Раздавшийся вопрос заставил меня замереть. Он был хорош, это вопрос; залез в моё ухо и поселился в голове, вкрадчивым шепотом подтачивая волю:

 

— Разве ты никогда не хотел написать свою книгу? Признай, красиво пишут о чём-то, что испытали сами. Сидя здесь, ты не сможешь создать что-то действительно гениальное.

 

Отвратительно правдивое замечание. И впрямь, кто не желал бы погладить корешок собственноручно написанного тома? Чужие книги тоже бывают замечательны, но тебе никогда не избавиться от ощущения инородности, отторжения. «Не твоё» — вот что звучит в шелесте их страниц. Своя книга не будет вредничать, не будет падать всем своим весом на ногу; она поддержит в трудную минуту, покажет, что ты способен на что-то, не даст в обиду. И я прекрасно осознавал, в чём заключается разница между книгой, созданной из собственных эмоций, переживаний и мыслей, от пресной компиляции других творений. Нет, до компиляции, этого пошлого подобия творчества, я не опущусь! Но смогу ли я… Хочу ли я? Да! Значит, нужно где-то побывать. Что-то узнать, заработать опыт. А потом уже и определиться, о чём писать. Получается, я должен принять предложение этого пройдохи? На кого я оставлю библиотеку? Как проживут без меня подопечные?

 

Вопросы теснились в сознании, из-за чего оно вспухло, как тесто в кадушке. Я заработал честную головную боль, вне всяких сомнений. В поисках ответов я огляделся по сторонам, и мне послышалось воодушевляющее шуршание тысяч страниц; книги поддерживали меня. Они обойдутся без моей помощи некоторое время.

 

— Ну, раз они не против…

 

— Кто это — они? — Удивлённо поинтересовался Сабинус.

 

— Книги. Эх, а я ведь как раз собрался провести инвентаризацию… Ну ладно. Считай, что убедил меня.

 

Я поймал озадаченный взгляд будущего предводителя группы, идущей навстречу Приключениям. Должно быть, он думает, что я сошёл с ума. Как много теряют люди, отказываясь от вовлечения в бумажный мир!

 

— Тем не менее, нам всё ещё нужны священник и воин для хорошей группы, — сказав это, я осознал, что окончательно смирился с собственным решением. Такое бывает: мучаешься-мучаешься, напряженно размышляешь, а стоит сделать выбор, так — бац — решение перестаёт давить на голову, отцепляется и живёт собственной жизнью, паря где-то в вышине. И ты ничего с ним не поделаешь. Остаётся только расхлёбывать последствия, приятные или не очень — уже не важно.

 

— Я нашёл нам воина. А вот с храмовником посложнее будет. То есть я, конечно, отыскал согласного, но он… как бы выразиться попроще… за решёткой. Нет, он не сделал ничего особо плохого, — поспешил добавить Сабинус, глядя на моё медленно вытягивающееся лицо. — У каждого есть грешки, верное? Он просто платит за них. Но нам надо сделать так, чтобы заплатил он их сегодня ночью, и заплатил до конца.

 

— Мы должны будем выкрасть его? — Я не верил своим ушам. Приключение только началось, но до криминала мы дойти успели.

 

— Ну, можно и так сказать. Скорее, спасти от произвола властей.

 

— Звучит не слишком-то убедительно.

 

— А я что, на вступительных экзаменах в Винтерхолльский университет? Убедительно, не убедительно… — Сабинус быстро привык к роли лидера, и повелительные интонации в его голосе не отметил бы только глухой. — Сегодня ночью мы идём спасать нашего друга. Подготовься, собери всё необходимое в поездке, запечатай библиотеку — после посещения тюрьмы нам придётся сваливать из этого танства.

 

— Я его даже не знаю. В смысле, это понятно, но каким образом я являюсь другом человеку, которого в глаза не видел?

 

— Не придирайся к словам, Элберт. Какой же ты зануда… — С горестным вздохом заключил Сабинус и уселся на пошатывающийся стул, который я использовал как временную подставку для книг. Он был старше меня, и потому я всегда относился с почтением к сему предмету интерьера. Прежде чем сесть, спрашивал: «Не возразит ли господин стул, ежели я примощусь на его краешке?». Это был гарант того, что стул не сломается. Сабинус отверг установленные мной традиции, хотя и сделал это по незнанию, — и потому поплатился: стул, гордо скрипнув напоследок, подогнул под себя все три с половиной ножки и обвалился (иного слова не подберёшь) на пол, увлекая за собой усевшегося на нём имперца. Тот вскочил и покрыл площадной бранью несчастную мебель, меня, библиотеку и почему-то Акатоша. Кажется, Сабинус искреннее верил, что дракон времени обязан прикрывать непоседливого авантюриста круглые сутки.

 

Остаток дня я провёл, прибираясь в библиотеке. Расставил книги по полкам, погасил свет везде, кроме нужных проходов и помещений, собрал сумку со всей необходимым в пути: кучей свитков с заклинаниями, «Справочником» Велона, одеждой, спальным мешком и кое-чем по мелочи. Еда, как я рассчитывал, проблемой не будет: ею займётся воин.

 

На закате мы вышли. Я закрыл библиотеку на ключ. Защёлкивающийся звук замка принёс с собой щемящую горечь, этакий кислый привкус во рту, говорящий, что ты оставляешь позади себя большую часть того, чему посвятил жизнь. На дверь я повесил деревянную табличку с надписью «Ушёл на пять минут. Вернусь скоро». Так как норды всё равно не посещают читальный зал, мой обман продлится довольно долго; может, даже зарплату не перестанут начислять.

 

Наша прогулка закончилась у первого же канализационного люка. Убедившись, что на улице нет стражи, а редкие прохожие заняты исключительно собой, мы нырнули вниз. Хорошо, что я догадался надеть самую рваную одежду, потому что после такого турне от неё точно придётся избавляться. В канализации было темно, сыро и пахло плесенью вперемешку с нечистотами. Попискивание крыс вносило какое-то разнообразие, но, честно признаться, никакого удовольствия от пути по городской клоаке я не получил. Мерзкое занятие.

 

Я потратил свиток Света, и рядом с моим плечом теперь парил белоснежный пульсирующий сгусток, разгоняющий тьму впереди нас и отчасти тьму внутри нас. Одуряющий запах выводил из себя, и я бы давно рассвирепел или запаниковал, не будь поблизости этого комочка яркого дня.

Сабинус знал, куда шёл: он уверенно сворачивал на всех развилках, пропускал подъёмы вверх и в целом производил впечатление человека, знакомого с местными катакомбами.

 

Мы миновали несколько широких резных арок, неизвестно зачем поставленных посреди царства зловония, свернули налево, пройдя мимо груды костей, бывших когда-то целым скелетом. Если бы я порылся в ней, то нашёл бы ухмыляющуюся черепушку. Немного положительных эмоций пошло бы мне на пользу, а кто знает толк в веселье лучше, чем запечатанный вечностью оскал на лике мертвеца? Уж точно не клоуны. Унылые и скучные кривляки даже самих себя не рассмешат, а после одного случая с тортом у меня появилась самая настоящая фобия к разнообразным паяцам.

 

— А тут крокодилы не водятся? — Спросил я.

 

— Что такое крокодилы? — ответил вопросом самозваный проводник, обернувшись и едва не впечатавшись при этом в покрытую махровой плесенью стену.

 

— Э-э-э… Кто-то типа четвероногих аргониан.

 

— Ни один аргонианин в эту помойку не полезет, — с всезнающим видом сказал Сабинус, закончив отряхиваться от налипшей гнили.

 

— Крокодилы не разумны.

 

— Тем более, Элберт, тем более! Только тот, кто имеет наглость звать себя «разумным», погрузится в бочку с дерьмом до самого конца, лишь бы проверить, нет ли на дне мёда.

 

Это было не совсем то, что я ожидал услышать, но пришлось довольствоваться малым. Кроме того, судя по тому, что лидер пока не существующей команды соизволил остановиться рядом с лестницей, ведущей наверх, мы достигли цели. Какой бы грязной в обоих смыслах она ни была.

 

Лестница была металлическая, покрытая слоем склизкого налёта и ржавчины, мгновенно прилипшей к рукам. Она слегка пошатывалась, когда мы двигались по ней, ступеньки-прутья выжидали удобного момента, чтобы предательски спихнуть с себя ногу. Первым шёл Сабинус; где-то на пятом футе он остановился, зашумел чем-то железным. Щелчок, кряхтение имперца, свет, показавшийся после чуть ли не кромешной тьмы подземелий ослепляющим. Огонёк заклятья погас, зад проводника, который я имел честь лицезреть в течение нескольких минут, убрался с дороги, и я выбрался в коридор тюрьмы. Тут было уютнее, что ли; запах пота многих тел смешивался с вонью прелого сена, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось внизу. Я прислонился к сухой — сухой и относительно чистой — стене, и её холод остудил моё тело. В канализации царила жара.

 

— Дальше нужно вести себя тихо, если не хотим оказаться здесь в качестве постоянных обитателей, — прошептал Сабинус. Я согласно кивнул.

 

Прятаться в тенях, когда на каждом повороте горят факелы, — дело безнадёжное, поэтому мы не стали мучиться с этим и пошли без показательных натуг, стараясь, тем не менее, не шаркать или пинать попадавшиеся под ноги крохотные камушки. С этим мы справились на отлично.

 

— Ты знаешь, где его камера?

 

— Да. Я навещал его. Заодно запомнил проходы к нему.

 

— Хм, что-то тут не складывается. Зачем тут проход в канализацию и как ты умудрился запомнить такое количество информации всего за одно посещение?

 

— Никогда не жаловался на память. Для вора она необходима чуть ли не больше, чем умение обращаться с отмычками.

 

— А что с люком?

 

— Откуда я знаю, что он тут делает? Просто есть, и всё. Наверное, архитекторы из нордов никудышные. И вот ещё: подумай, если бы здесь не было этого люка, нам бы пришлось выдумывать способ проникнуть сюда, и не факт, что он сработал бы. — Сказал Сабинус и добавил: — Не забывай, это начало Приключения. Неужели не ясно, что Приключение и логика — вещи несовместимые, как, например, лошадь и высоченная отвесная гора? Лошади на гору не взобраться, как бы она ни старалась.

 

Я счёл за лучшее промолчать.

 

Мы потратили четверть часа на то, чтобы найти камеру священника. Четверть часа, наполненная отдалёнными голосами, хриплым сипением других арестованных, которым те отмечали наш путь. Стражу не позвал никто. Так, перемигивались, просили их выпустить, но больше для порядка. Людям было лень сбегать. На свободе их ждали преступления, которые они ещё успеют совершить, а пока что каторжники отбывали уже привычное наказание. Не стоило сбрасывать со счетов раскаяние, конечно, но бывших проституток я нигде не обнаружил, так что отбросил этот вариант как не имеющий смысла. И впрямь, какое раскаяние без проституток?

 

— Вот он, — пробормотал имперец.

 

— Господа, наконец-то! Я уже совсем заждался, — произнёс худощавый данмер, вынырнувший из сумрака камеры, представлявшей собой этакий каменный мешок без окон, ограниченный прутьями с одной стороны. Дверь тоже была сделана из штырей, разве что замок выделялся с нашей стороны. — Хотя на обед не было сыра, я всё ещё питал определённые надежды на ваш счёт.

 

— Сыр? — Недоверчиво сказал я.

 

— Без сыра нет удачи, открою вам секрет. Но стражники предпочитают скармливать те жалкие кусочки, которые достаются нам, бездомным псам. Такие сердобольные и такие нелепые, почти как заострённые железяки… как их там… Мечи.

 

— Что это с ним?

 

— Точно не уверен, но, по-моему, он рад нас видеть, — процедил сквозь зубы Сабинус, возясь с замком. Сложный попался, видимо.

 

Я вздохнул. Что-то подсказывало мне, что этот жрец не зря сидит здесь.

 

— Как тебя зовут хоть? — Обратился я к нему.

 

— Галмис. А что, вы из налоговой? Если да, то я заплатил положенную пеню ещё в прошлом квартале.

 

— А-а-а-га. Ты ведь священник?

 

— Виновен, мутсэра. Бывший.

 

— Какому богу поклонялся?

 

Галмис нервно хихикнул.

 

— Богу? Нет-нет, не богу. Даэдра. Шигорат, если точнее. Такой дедок с тростью. Мы с ним болтали много, я ему молился, делал, что он говорит. Всё было хорошо, а потом он пришёл и заявил: завязывай, говорит. Я и завязал. Пришёл в город и признался, мол, я даэдрапоклонник и хочу завязать. Мне сначала не поверили, пришлось завязать кролика. Или то был не кролик? Ну, такой, в перьях и квохчет.

 

— Курица?

 

— Нет… Начальник стражи! То есть до знакомства со мной он обходился без перьев, но квохтал ещё так. Кричал, ругался, а потом стал узлом. Нелепая жизнь, если вдуматься.

 

Я повернулся к имперцу. Тот ощупывал замок и вполголоса шептал что-то неприличное — его выдавала интонация.

 

— Он сумасшедший.

 

— Более или менее. Зато жрец. Это покрывает все его недостатки. Лучшей кандидатуры ещё не предлагали.

 

Я пожал плечами.

 

— Надеюсь, он может сдержать себя.

 

— А уж как я на это надеюсь!

 

Наш увлекательный разговор прервал звук быстро приближающихся шагов. Толстый стражник с недельной щетиной на щеках и изумлённым взглядом встал, как вкопанный, едва только увидел нашу компанию. Запинаясь, сказал:

 

— А чой-то вы тута забыли?

 

И я понял, что настал мой звёздный час. Достав из котомки толстенную книгу (тюремщик напрягся, когда я потянулся к сумке), я подошёл к толстяку и произнёс, пустив в ход самые обольстительные интонации:

 

— Господин, у вас не найдётся минутка поговорить о Боге?

 

— Чо-о-о-о? О кком щё бохе?

 

— О Едином, — закатив глаза в религиозном экстазе, я принялся быстро декламировать:

 

— Люди погрязли в грехах, тёмных и отвратительных. Души горели в очагах безверия, грязные языческие оргии заменили послушание и смирение. И тогда ОН спустился на землю, чтобы остановить беззаконие и беспорядки, кровосмесительство и духовное растление. Единый желал умереть, чтобы очистить свой народ от прошлых грехов, дабы тот начал свой новый путь с чистого листа, но ЕМУ не дали покинуть свою паству так быстро. ОН прожил долгую и удачную жизнь с многочисленной роднёй, выпустил множество законов и скончался в возрасте семидесяти шести лет в окружении родни. С тех пор, кстати, число семьдесят шесть является счастливым. Не хотите ли прочитать Кобибве? Это священная книга для каждого истинно верующего.

 

— Що за бредовое название?! Ви кто? Про шо вы талдычете? Нада б пазвать кого… — смущённый стражник распахнул пошире рот, чтобы крикнуть, но я наступил ему на ногу.

 

— Ой! За шо?!

 

— Жаль, конечно… — сказал я, и вся тысячестраничная мощь Кобибве впечаталась в рожу толстяка, отправив того в мир грёз на неопределённый срок. — Но иногда, если тебе наступили на одну ногу, ты просто не можешь подставить вторую. И ещё я запачкал книгу слюнями этого идиота.

Скрежет распахнувшейся двери заглушил мои последние слова. Выскочивший стрелой данмер затараторил:

 

— Идём-идём-идём!

 

— Нужно найти сторожку, где сидел этот хряк, — произнёс Сабинус, убирая в малозаметный на первый взгляд кармашек свои инструменты.

 

— Зачем?

 

— Узнаешь, — улыбнулся он. — А, и ещё. Зачем тебе эта книжонка?

 

— Не книжонка, а священная книга. Будет что почитать в дороге, — ответил я, убирая Кобибве обратно в сумку.

 

На поиски комнатёнки мы потратили ещё полчаса. Нам повезло, что толстяк дежурил один. Видимо, его напарник или напарники сочли своё присутствие не столь необходимым. Спасибо им за это. Я подумал было, что имперцу понадобилось паршивое вино, которым накачивался от скуки стражник, но Сабинус сделал кое-что другое: найдя на стене большой колокольчик, от которого шла куда-то в стену верёвочка, он стукнул по нему. Результат превзошёл наши — по крайней мере, мои — ожидания. Раздался пронизывающий звон, ворвавшийся, казалось, не только в помещение, где стояли мы, но и в каждый закуток тюрьмы. Имперец подал сигнал тревоги.

 

— На кой тебе это понадобилось, дубина ты безмозглая? Кретин, придурок, скампов тупица!

 

— Успокойся, — безумно щурясь, с непередаваемым удовольствием на лице сказал Сабинус. — Как встретишь Приключение, так его и проведёшь. Нам же не нужно сплошное уныние?

 

Обратный путь мы проделали, мчась со всех ног. Готов поклясться, в нас стреляли из луков, чего делать в узких проходах строго не рекомендуется. Я надеялся, что мне показалось, но, когда мы спустились в канализацию, Галмис вытряхнул из робы обломок стрелы. Эти норды — сущие дураки. Поэтому мы и оторвались.

 

— Куда теперь? — Пытаясь отдышаться, осведомился я. Нам следовало поторопиться; рано или поздно стража сообразит, что мы внизу, и последует за нами.

 

— Восточные конюшни. Нас ждёт воин. Его зовут Буграш, он орк.

 

Хоть кто-то нормальный. У нас будут лошади. Я с сожалением подумал, что теперь-то не видать мне зарплаты. Поднятая шумиха не оставляет иного выбора для ярла, кроме как начать расследование, а это означает, что отсутствие скромного библиотекаря и побег из тюрьмы свяжут на раз-два. Обидно.

 

Путь по катакомбам до конюшен не слишком-то отличался от дороги к темнице, разве что прибавились давящее чувство страха и ожидание, что нас вот-вот поймают. Звуков погони, однако, не было. Я думал, что из-за вони у меня заложило уши — защитная реакция мозга, а то в голове остался бы один дурно пахнущий смрад, — но всё оказалось куда лучше. Выбравшись в квартале от цели, мы кое-как перебрались через городскую стену, которую давно следовало укрепить, — камень рассыпался под ногами, а примостившиеся вплотную здания позволили нам пусть и без особой лёгкости, но перелезть и спрыгнуть в ров с прохладной, чуть подгнившей водой. Я порадовался, что сейчас не зима, ведь судороги во всём теле не способствуют дальним заплывам. Удивительно, как мы не свернули шеи или переломали ноги в ночной темноте.

 

Конюшня располагалась севернее, но к ней мы не отправились. Сабинус повёл нашу компанию к высокому холму справа. Я оглянулся: из глубины Виндхельма вверх вырывался густой столб чёрного дыма, заслоняя звёзды. Снизу его подсвечивала огненная кайма. Ветер донёс до меня аромат гари. Кажется, мы ничего не поджигали…

 

Разгадка не заставила себя ждать. Обойдя холм, мы натолкнулись на орка, очевидно бывшего Буграшем, и четырёх осёдланных лошадей. Запасных не было. Я хотел возмутиться этим фактом, но, присмотревшись внимательнее к орку, оторопел: на вид тому было не меньше ста лет. Казалось, в каждой из его морщин можно было спрятать не только нашу компанию, но вообще половину Скайрима! Ходил Буграш с трудом, опираясь, как на палку, на порыжевший от старости топор, который на вид годился только для колки дров.

 

— Что-то не так? — Спросил он. Его дыхание походило на дуновение времени, таким слабым и противным оно было.

 

Я досадливо отмахнулся и спросил, откуда в городе пожар.

 

— Это я его устроил, ага. Поджёг склад с тканями, ага. Вот переполох будет, ага. Наш уход останется незамеченным. Отвлекающий манёвр, вот как это звал мой учитель, — гордо сказал Бургаш и примолвил: — Ага.

 

Наверное, его учитель жил в Третьей Эпохе.

 

— И почему же ты не попался? Ты не выглядишь орком, способным убежать от сторожа. Да даже от бродячей кошки, честно говоря.

 

— Хех, всё намного проще. Я был тем сторожем. — Воздев палец вверх, изрёк орк, пошатнувшись, ибо ему пришлось оторвать одну руку от топора-костыля.

 

— Ага? — Уточнил я.

 

— Ага.

 

Галмис, в это время умащивающий своё седалище на спине пегой кобылки, решил напомнить о себе:

 

— А что делать с этими штуками? — И показал на поводья. Это единственное, что я узнал из конской амуниции, потому что, к стыду своему, совсем не умел ездить верхом. Его лошадь, к слову, почувствовав свободу, перестала стоять смирно и потихоньку отходила всё дальше.

 

— То есть ты никогда не путешествовал на лошадях? — Спросил Сабинус.

 

Отвечали мы со жрецом хором.

 

— Да.

 

Имперец поглядел на нас, слегка шокированный, и задумался.

 

— У нас нет времени учить вас сейчас, — заговорил он после пары минут. — Грузите ваши пожитки и берите лошадей под узду.

 

— Как грузить и что брать? — Я не слишком-то понимал, что происходит. Галмис же вообще выпал из реальности, сидя на пегой с закрытыми глазами без движений, и его кобылка тихой сапой отдалялась всё дальше. Сабинус, заметив это, с воплем бросился за ней и подвёл неудачливую беглянку к общему "табуну".

 

— Хорошо. Я сделаю всё сам. Смотрите и учитесь, — имперец глубоко задышал. Кажется, ему стоило больших усилий не озвереть.

 

В конце концов, Буграш и Сабинус сделали всю работу. Я боялся, что орк переломится пополам, когда возьмёт мою сумку, но обошлось: он просто согнулся так, будто бы на нём сидела парочка троллей.

 

— Огромное спасибо, — сказал Галмис и лихо вскочил на бедняжку-пегую. — Куда отправляемся?

 

— Ты. Умеешь. Ездить. На. Лошади. — Чуть ли не по буквам произнёс имперец, начиная наливаться красным.

 

— Не совсем. Скорее, позволяю ей везти меня. Но, кажется, это одно и то же для таких, как ты.

 

Только боязнь привлечь внимание остановила Сабинуса от немедленной расправы над хитрецом.

 

— Может быть, ты тоже просто... скрываешь свои таланты, а? — С глубоким вздохом поинтересовался лидер нашей компании, обращаясь ко мне.

 

— Нет. Где я вообще мог научиться этому искусству? Всю жизнь в одной библиотеке. — Я постарался улыбнуться наиболее обескураживающей улыбкой.

 

— А, всё равно тебе придётся сесть на лошадь. Ради одного мы не можем задерживаться. И без того уже...

 

С горем пополам меня посадили-таки в седло. Кое-как разъяснили, что делать. Теперь я прислушивался к своим ощущениям. Мир "за кормой" покачивался, моя вороная с парой белых пятнышек кобылка стояла смирно, но я чувствовал себя невесомым, как пушинка, едва заметно поднимаясь и опускаясь от любого её движения — да даже от дыхания! Боязливо держа в руках поводья, я попробовал рулить, но получалось не очень. Седло было неудобное, и я подумал, что после пары часов езды моя задница будет напоминать огромную стёртую в кровь лепёшку.

 

Я умудрился прослушать вдохновляющую речь Сабинуса. Как-то не подумал, что каждое начинание должно предваряться воодушевляющим обращением. Спохватившись, я насторожил ухо, но имперец уже заканчивал, произнося заключительные слова.

 

— Навстречу единорогу!

 

Все заулюлюкали, но тихонько, чтобы не испугать лошадей или привлечь любопытного прохожего, который заглянет узнать, что за стойбище идиотов орёт под утро. Похоже, Приключение началось.

[Глобальный мод - Последний Дракон]

Если этот trailer не напоминает чертовски Готику 3, то я грязевой краб, а не лис.

[Алхимия и химия]

Любите химию? Тогда докажите что жизнь в нирне на основе углерода а не кремния например!? И тогда вода там не H2O, а H2SO4 например

Доказывает утверждающий. Всегда. А то нанём ещё за единорогами розовыми гоняться, а они вдруг невидимыми станут. И розовыми.

 

Такие споры где-то на середине превращаются в невнятные словоизлияния с попыткой опустить собеседника и заодно показать себя. Кстати, а в чём суть самого диспута? Почему алхимия на Нирне — это алхимия, а не химия или гигантский мамонт?

[Наши Фотки #4]

Я тоже так обычно отвечаю, если говорят, что это за пузо у меня

Я бы лично спросил тогда, зачем ты носишь юбку.

[И.В. Сталин. Полное собрание сочинений (16 томов)]

Правление Сталина - лучшие времена жизни народа при Советах. Хоть на эти времена и выпали тяжкие испытания. Об этом свидетельствют показания миллионов недорастреленых Сталиным.

За сим откланиваюсь.

[И.В. Сталин. Полное собрание сочинений (16 томов)]

И что? У меня прадедушку в Сибирском ГУЛАГе заморили и прабабушка осталась одна с тремя детьми. Бабушка и ее две сестры все равно говорят, что при Советах жилось легче и надежнее, да и я не в обиде. Без Советов России сейчас бы вообще не было, так как Керенский\Романовы уже через три месяца войны отсосали бы у Гитлера, равно как не было бы и всеобщих образования и медицины, которые сейчас усиленно сворачивают путо-либерасты, программы ликвидации безграмотности и ядерного оружия, на котором держится вся наша нынешняя оборона и из-за которого нас до сих пор не раскатали китайцы.

Да не спорю я, что без Советов России бы не было. Уж больно Николай оказался слаб для правителя. Но вот "жилось легче и надежнее" вызывает у меня диссонанс. И ещё... мы говорим про сталинские времена. Не про Совок в целом. Конкретно. Про. Сталина.

 

А уж тогда едва ли жилось лучше, чем сейчас. В постсталинские времена — наверное. Тогда — нет.

что при Советах жилось легче и надежнее

 

И ещё раз. Мы говорим о периоде правления Сталина. Не о Советском Союзе в целом. Почему у вас, твердолобых, между этими понятиями стоит жирный такой знак равенства?

[И.В. Сталин. Полное собрание сочинений (16 томов)]

Лис, ты с Луны свалился, или из инкубатора вылупился? Не пробовал со своими предками разговаривать? Бабушки не только пирожки готовить умеют, они ещё и о своей жизни могут рассказать. При Сталине сёла процветали, народ там жил дружно. И власть любили, потому что за работу платили щедро. К примеру, при строительстве ЧТЗ народу не только платили, им ещё и квартиры бесплатные выдавали. Интересно, что сейчас можно получить за строительство завода? А, кстати, заводы ещё строят?..

У моей бабушки по матери расстреляли родителей. Я точно свалился с Луны.

 

Богини, это может быть надоедливым. Ты при Сталине не жил и не знаешь, как люди себя чувствовали. Понятное дело, им может казаться, что раньше было лучше, потому что на девок заглядывались, а у парней стоял крепкий вопрос.

 

Умоляю, прекрати сталинодросить и представь на мгновение, что тогда была не Великая Страна с Кисельной Водой и Молочными Берегами, а были испуганные переменами люди, разваливающаяся страна и лидер, который сумел ценой многих жертв эту страну удержать. Но говорить, что тогда лучше жилось, — это настолько глупо, что я начинаю думать, что ты этакое толстящее человекоподобное, в просторечии именуемое троллем.

При Сталине сёла процветали

Продразвёрстка, продналог, крестьянские голодные бунты. Ни о чём не говорит? Не надо тут "мне так говорили".

К примеру, при строительстве ЧТЗ народу не только платили, им ещё и квартиры бесплатные выдавали.

Добровольно-принудительные займы государству тоже присутствовали. И семьи, оставшиеся без зарплаты, голодали. Неожиданность. А квартиры в тридцатые-сороковые никто и не думал выдавать.

 

Ещё одно сообщение, подобное тому, что ты настрочил вверху, и я откланяюсь. Не люблю фанатиков.

[И.В. Сталин. Полное собрание сочинений (16 томов)]

С каких пор это взаимоисключающие вещи? И даже если взаимоисключающие, то сейчас-то ни о том, ни о другом никто не заботится.

Мде. Я говорил, что они взаимоисключающие? Да и государство призвано служить своим гражданам, защищать их и далее по Конституциям всяким. Сталину же, в принципе, чхать было на это, он заставил человека служить государству. А идеальная система — чтобы и государству, и народу хорошо было.

 

А сейчас да, не заботятся.

[И.В. Сталин. Полное собрание сочинений (16 томов)]

Правильно - жёсткость Сосо куда хуже мягкости Пупу. Мочить народ надо мягко, ласково. А если народ стрелять миллионами, то он почему-то начинает воины выигрывать, заводы строить, в космос летать, да власть любить...

Потрясающе. Заводы строили благодаря индустриализации, обеспечиваемой за счёт займов у народа, стреляли из-за повального крестьянского недовольства (ибо продразвёрстка не дремала), а позже и просто по доносам. Космос — туда же, тяжелая промышленность развивалась в ущерб лёгкой и сельскому хозяйству. Сталин сделал из аграрной страны индустриальную, хотя и со многими оговорками и разорениями. А власть... с чего это её любили? Кто сказал? Странное обеление личности Джугашвили, однобокое мышление — это не круто. Лучше подходить к таким вопросам критически, а то начнёшь ещё молиться на потрет вождя. Вот ирония-то будет.

 

Ущербный сарказм сталиниста не лучше либеральных глупостей Жириновского.

 

И нет, я лично не хотел бы жить при Сталине. Он действовал во благо государства, а не народа.

[И.В. Сталин. Полное собрание сочинений (16 томов)]

по факту сидело меньше, чем сейчас сидит в оплоте демократии

Потому что их стреляли или отправляли на принудительные работы.

 

Слухи о зверствах Сталина сильно приукрашены, но сбрасывать со счетов жесткость Сосо не стоит.

[И.В. Сталин. Полное собрание сочинений (16 томов)]

http://cs540102.vk.me/v540102541/a6f3/QMuzDLRz_5I.jpg

[Дарин!]

Кажется, будет лучше, если поздравить тебя на твоём языке...

http://hex.pp.ua/img/cirth-generated/30b562f66348c441a1bc776bb0ab9b79.png

[XII конкурс прозы: голосование]

Норд обвёл взглядом компанию.

— Кто будет следующим?

Рассказчиком вызвался Илмирил, неведомо как затесавшийся в странники альтмер. Несмотря на расу, он был весьма приятен в общении и совершенно не горделив, что делало его приятным попутчиком и хорошим другом.

— Я расскажу вам... сказку, — произнёс Илмирил, остановился, вспоминая, и начал:

"— На маленькой ферме Сарети, что недалеко от Рифтена..."

Когда он закончил, Беорн молча кашлянул. Потом почесал затылок и замер без движения, обдумывая услышанное. Наконец, главарь заговорил:

— Что ж, начнём со стиля, верно? Он неплох, да, неплох. Наполнен некоторым излишеством, но сказка и должна задумываться как сказка. Я бы прибавил, что в нём ощущается некоторая женственность, которая мне претит. Потому — четвёрка.

Собрание согласно загудело. Почти всем им понравился рассказ альтмера. Тот сидел, довольно щурясь.

— Атмосфера отличается некоторой медлительностью. Все эти разборки персонажей, вступления, в которых разобраться достаточно сложно, а также боевые сцены, навевающие зевоту, не слишком-то хорошо отражаются на повествовании. Однако же история весьма добра и, я бы сказал, душевна. Пускай... четвёрка.

Альтмер уже сиял от счастья: ещё бы, сам Беорн хвалит его работу! Со свойственной ему скупостью, не дававшей поставить высший балл, но всё-таки хвалит.

— Соответствия теме я тут не углядел. Впечатлений нет, есть действия, но они, как я уже говорил, достаточно неторопливы. Описания, дополнительные сведения — это здорово, когда в меру. Тут меры нет. Тройка.

Илмирил поморщился, но потом махнул рукой и продолжил слушать.

— Сюжет вызвал у меня странное чувство, будто бы известную мне историю переложили на другой лад. Это интересно, это забавно, это в какой-то мере оригинально. Но вызывает недоумение, сказать по правде. Четыре.

Беорн остановился. Поджал губы и с расстановкой произнёс.

— Личная оценка — единица. Я слушал, но слушал, заставляя себя. Почти с самого начала я понял, что сия история — абсолютно не моя. Для меня она излишне вялая, наполненная переживаниями. но переживаниями тусклыми, неотчётливыми. Герои для меня остались болванчиками, движущимися по воле господина марионетками, о которых я не буду сожалеть, если они вдруг погибнут. О действиях я уже упоминал. Нет, не моё.

Илмарил побледнел, но гордо вскинул подбородок и ничего не сказал. Беорн поглядел на него:

— Поверь, не хочу я искать с тобой ссоры. Но история для моих усталых ушей и впрямь никакая. А теперь сам подсчёт...

Он завозился, рисуя. Вот что у него вышло:

(4 + 4 + 3 + 4)/4 + 1 = 4.75

Норд откинулся назад, закрыл глаза. Поляна наполнилась голосами, в которых отчётливо слышалось негодование: странники считали решением нечестным. Шум продолжался ещё долго, но наконец стих, и Беорн сказал:

— Кто следующий?

 

 

 

 

Вызвался Эррал. Все приготовились слушать, а он откашлялся, посмотрел каждому сидевшему в глаза, зачем-то хмыкнул и начал:

"Балмору я увидел с горы..."

Когда он кончил говорить, остальные снова зашевелились, тихий шепот расползся по поляне. Странники обсуждали услышанное, почему-то бросая странные взгляды на говорившего. Тот, красный и запыхавшийся, восстанавливал дыхание — где-то на середине Эррал зачем-то стал торопиться, говорить и говорить, уже даже не слушая себя, а так, чтобы было.

— Стиль довольно резок, но вместе с тем уж очень уклончив. Такое чувство, что нить повествования вытянули до предела, а потом принялись стучать по ней пальцем, извлекая звук. Я многого не понял — кто этот альтмер, почему он был в тюрьме, что за татуировки он делал и что там вообще происходило. Но вместе с тем он не оставляет чувства тягости. Четвёрка. Атмосфера не особо цепляет: я не был на Вварденфелле, он давно уж сгинул во мраке, а я не настолько древен, чтобы помнить о далёком прошлом. Но я читал — да-да, умею, и не смейтесь! — книги, в которых описывается погибший остров. Он был самобытен, до умопомрачения самобытен! А ты своей историей сделал из него куцый обрубок. Тройка. Что касается сюжета, то он, как я говорил, мне не слишком понятен. Что-то произошло, кого-то подставили... Или не подставляли, Шигорат знает! Но альтмер очутился на острове данмеров. И, что самое главное, весь сюжет — пересказ жизни этого...Лукия, а мне сие не слишком интересно. Так что тройка, а соответствие теме — двойка. Потому как из впечатлений странника я не увидел почти ничего — ни удивления новым формам жизни, ни какого-либо восхищения или отвращения к той природе. Только вечное самолюбование. Что же касается личной оценки, то тут, как ни странно, я готов дать тройку, ибо читается достаточно легко, нет провисаний и каких-то глубоких раздумий. Так, жидкий супчик для мозгов, подходящий для байки у костра, если других не будет. Этим он и хорош, в отличие от первых двух. Таким образом... Ах, совсем забыл! Куда ты торопился, сынок? "Альдморы", "дедры"... что за чудеса такие? Так дети малые говорят, право слово. Хотя... как там... " но уже хочется в мягкую люльку." Судя по всему, твой герой не больно-то стар.

(4 + 3 + 3 + 2)/4 + 3 = 6

Эррал задумался; вроде как и баллов больше набрал, а сколько недовольства! Он спросил:

— Беорн, а в чём смысл тех оценок, ежели самое главное по сути — твоё личное мнение?

Норд ухмыльнулся:

— Если хочешь видеть то, что я думаю о рассказах, смотри первые четыре пункта. Если хочешь знать, что я чувствую насчёт рассказа и послушал бы я продолжение — смотри последнюю оценку. Всё просто. Так, кто следующий?

 

 

 

Четвёртым выступающим стал орк по имени Дурбул. Он смутился, оказавшись в центре внимания. Смешно было смотреть на здоровенного верзилу, застенчиво смотрящего себе под ноги. Он рассказал коротенькую историю о заключенном Эльсвейра, постоянно запинаясь, думая о чём-то своём и иногда останавливаясь, чтобы почесаться.

Беорн поджал губы:

— Дурбул, ты прекрасный орк и замечательный товарищ. Однако же я начинаю сомневаться в своём уме, раз дал тебе возможность выступить здесь. Без сомнения, с топором ты управишься лучше, чем со словом. Но я обязался оценить каждого, кто выступит здесь, и потому я выполню то, что должен.

— Да без проблем, — пробасил Дурбул. — Я, енто, и не надеялся победить. Но веселья ради и постараться мона, а?

Он подмигнул собравшимся. Его нелепое стеснение прошло, и все, увидев, что он не будет сердиться, перестали сдерживаться и хорошенько отсмеялись.

— Стиля тут нет и, должно быть, не предвиделось. Единица. Атмосфера Эльсвейра абсолютно не ощущается. Дюны, барханы, а на деле — пшик! Единица. Сюжет таков, что хочется процитировать тебя же? дорогой Дурбул. (— А чой-то я дорогой? — удивился попутно орк.)"Бессмысленно... Все бессмысленно, абсолютно все!" Вампиры Морроувинда в Эльсвейре, нелепая казнь, которую даже двинутые на сахаре кошки не выдумали бы. Прошу прощения, Дар'Раш.

Пожилой Сутай-Рат оторвался от трубки скуума и, поблёскивая зрачками, кивнул Беорну. Едва ли он что-то соображал сейчас. Норд пожал плечами, продолжил:

— Единица. Впечатлений странника как таковых тоже не слишком много, но они всё же присутствуют как факт. Двойка. И личная оценка — единица. Да ещё и постоянные запинки, неправильные слова... ух. А теперь посчитаем.

(1 + 1 + 1 + 2)/4 + 1 = 2.25

 

 

 

 

Предпоследним выступал босмер со странным для их племени именем Тиддинер. Неспешно подготовившись, он хорошо поставленным голосом рассказал о Чернотопье.

 

— Очень даже ничего, — заключил Беорн, стоило лесному эльфу замолчать. — Пока лучшее из того, что я услышал сегодня. А чтобы не быть голословным, начну: стиль обтекаем и сух, словно не история это была, а выдержка из научного трактата. Но, несмотря на это, читается довольно легко, хотя, разумеется, для ночи у костра не слишком подходит. Четвёрка. Атмосферы как таковой почти нет, ибо сей рассказ есть нечто, не нуждающееся в ней. Однако же эмоции, чувства, которые вызывает Аргония у всех, кто не родился ящером, та неуловимая струйка гнилостного запаха болот передана на ура. Я не поставлю оценку за атмосферу, я поставлю её за этот запах, который я сумел на миг уловить... Пятёрка. Что касается сюжета, нет нужды говорить о том, что его не наблюдается. Возможно, то, что ты рассказал нам, — часть доклада исследователя в Имперскую географическую Службу, но... Единица. Соответствие теме далось мне сложно. Тут нет впечатлений, а лишь факты, приправленные доброй долей неплохих описаний. Но, — Беорн подмигнул, — здесь я готов расщедриться на четвёрку. Личная же оценка — четыре. Не пять, ибо я отлично понимаю, что через пару минут, а то и секунд, я бы заскучал от подобных излияний. Но послушать и впрямь оказалось занятно. Итого...

(4 + 5 + 1 + 4)/4 + 4 = 7.5

— Отличный результат, как по мне. Ну-с, кто у нас остался? Дар'Раш... Хм, сейчас он... занят. Думаю, мы можем пропустить его и перейти напрямую к подсчётам.

— Нет нужды спешить, — остановил норда хаджит. — Дар'Раш в порядке. Ему нужно немного времени и...

Он перевёл взгляд на свои лапы.

— Где-то тут была его трубка. Трубка, в которой шипели слёзы Секунды, когда Мессер отказал ей... О, что за жизнь! Нирн наполнен куколками, которые скоро станут бабочками, и тогда земля и небо заиграют яркими огнями колышущейся от взмахов несметного числа крыльев почвы. Но... он... готов говорить.

Он выпрямился: до этого хаджит лежал кулем прямо на уже отсыревшей траве. Дар'Раш заговорил, глядя в искрящееся небо:

— Там живут громады металла. Эти громады навестят нас однажды, и старина Дар'Раш уйдёт на покой, уверенный, что у его позабытого племени будет достаточно металлической пыльцы бабочек... А? История о впечатлениях? Вот о чём... Да, он знает прекрасную историю. Она о земляных червях из прошлого, вгрызающихся в прохладу будущего. Когда они добьются своего, пальцы-башни смогут стать хозяевами Обливиона... Нет, не то. Кажется, что-то с таверной... Подойдёт лучше, думается Дар'Рашу.

 

 

 

Хаджит закончил достаточно быстро. Первое, что произнёс Беорн, когда Дар'раш замолчал:

— Сумбурно. В принципе, я не удивлён... Учитывая состояние, э-э-э, рассказчика... Так вот...

Норд собрался с силами:

— Стиль интересен. Пару раз я задумывался над тем, что прочёл. К примеру, явственная запинка " по хову анонимки". А это заставило меня выпасть в осадок: "и сам в таких делах задних не пас". Задние дела, да... Не промах, видать, кваренти в них. Далее: "После нескольких увлекательных секунд зрительного эквивалента перетягивания каната". Уж очень это предложение нелепо. И стиль, я уже говорил, сумбурен, скачет куда-то, оставляя читателя недоумевать... А, скампы с ними! Четвёрка. Атмосфера не слишком цепляет, но явно имеется в наличии. Четвёрка. Сюжет же — полный мрак. "Загадочная" записка со словом н'вах, метания туда-сюда, скучная и предсказуемая концовка вкупе с грандмастером Алхимии, сидящем в захудалой деревушке... Между прочим, специалистов такого класса очень ценят и берегут. Что она там забыла? Непонятно. Да и хаджиты в рассказе умом не отличались. Двойка. Соответствие теме понятно — единица. Средней руки детективная история абсолютно ничего не рассказала мне о впечатлениях странников. Личная оценка — четыре. Вполне себе занятная история. Итого:

(4 + 4 + 2 + 1)/4 + 4 = 6.75

 

 

Дар'Раш был занят своей трубкой и не услышал вердикта. Блаженно уставившись в чистое бархатное небо, окаймлённое темнотой, он не придал значения каким-то там конкурсам. А Беорн меж тем выносил вердикт:

— Что ж, оценки говорят сами за себя. Победитель для меня очевиден; и хоть я не слишком доволен качеством рассказанного, да будет так.

[XII конкурс прозы: голосование]

Не буду сильно растекаться текстом.

Ночь. Поляна, обрамлённая лесом. Веселый потрескивающий искорками костёр, жадно поедавший даруемый ему хворост. И семеро странников, гревшихся у яркого огонька. Они недавно поели и потому их уже клонило в сон, когда самый молодой встрепенулся зачем-то и произнёс, обернувшись ко мраку за пределами пляшущих огней:

— Я что-то слышал... Как будто кто-то наступил на ветку...

— Вечно тебе что-то мерещится, Эррал, — лениво отмахнулся другой путник.

— А вот и не мерещится, — обидевшись, хмыкнул тот. Ещё немного повертелся, потом угомонился было, но деятельная его натура не могла никак успокоиться.

— Мы так и заснём здесь, не выставив никакой охраны?

Старый норд, бывший у друзей предводителем, почесал бороду, сыто рыгнул:

— И то верно. Надо бы...

Его слова прервал раздавшийся, казалось, у самых границ лагеря вой. Он вводил в ступор, поглощал без остатка; волк показывал, кто хозяин леса. Но вот норд хмыкнул презрительно, пошевелил костёр палкой, взметнулись вверх огненный искринки, и испарилась волшба хищника. Все облегчённо выдохнули.

— Чем бы заняться, покуда спать не отправились? — Вопросил красивый данмер по имени Аррис, задумчиво бренча на лютне. Его игра не была хорошей, но она была привычной. Порой этого хватало. А ещё на музыкантов куда охотнее вешались деревенские простушки.

Друзья задумались почти на минуту, и Эррал чуть не запрыгал от волнения:

— Знаю, знаю! Давайте рассказывать истории! — На него взглянули, как на слабоумного. Он смутился, но продолжил:

— Я имею в виду, мы все немало путешествовали. Кто-то больше, кто-то меньше...Но мы все можем поведать о землях, где не ступала нога других. Как считаете?

Поднялся шум, быстро подавленный, впрочем, старшим из семёрки.

— Неплохо, неплохо. Иногда и в твою голову залетают путные идеи. А чтобы стало ещё интереснее, проведём конкурс. Чья история окажется самой интересной, красивой и правдивой, тот и победит. А судить... судить буду я, но участия не приму. Так будет честнее. — Сказал норд.

— Беорн, старый ты хрыч, с чего это ты единолично решил стать судьёй? — Раздался всеобщий крик. Но глава группы спокойно проговорил:

— С того, что мне пятьдесят лун. Я бывал в местах, о каких никто из вас и не слыхал. И потому я могу решать честно о качестве истории.

Все повозмущались, конечно. Но согласиться пришлось.

Беорн палочкой, которой он ворошил костёр, начал рисовать на земле символы. Вот что прочитали заинтересованные его действиями путники:

(x + x + x + x)/4 + x = баллы

Первая оценка — это стиль. — Спокойно начал норд. — Затем идёт атмосфера, третье — сюжет, потом — соответствие теме. И всё это завершается личной моей оценкой. Каждый параметр оценивается в пять баллов. Ясно? Максимальный балл для истории — десятка.

Путники некоторое время прикидывали так и этак, поспорили — куда ж без этого? Но всё-таки они согласились. Первым вызвался Аррис. Тихо бренча на лютне, он начал повествование:

"Моя история будет о письмах. Да-да, вы не ослышались. Именно о них! Но в этих клочках бумаги может быть сокрыто многое..."

 

Когда он закончил, Беорн молча вздохнул и подкинул веток в костёр. Потом заговорил:

— Что ж, достоверность. По правде сказать, не слышал ни о каких водопадах Семи. И перехода такого не знаю. Какая-то легенда, не иначе. Но подано достаточно красиво, поэтому... — он заколебался. — Пусть будет тройка. Ты вполне неплохо описал Маркарт, Бравил и Чейдинхол, хотя кое с чем я не согласен. Теперь атмосфера. Вычурная, полная навязчивой любви и пустой драмы, она не слишком подходит для вечеров у костра. Скорее, её надо рассказывать впечатлительным девицам. Четвёрка. Сюжет же скучен: никаких особых происшествий не было. В рассказе отсутствовал конфликт до самого конца. Да и, опять же, история о любви... Тройка. Соответствие теме, я считаю, подобрано неплохо: тут, кроме впечатлений, вообще ничего почти и не было. Пятёрка. Что же касается личного мнения... такое мне не слишком по душе, ибо действия тут заменены описаниями, а слащавый герой попросту смешон. Двойка. Итого...

Он принялся чертить на земле.

(3 + 4 + 3 + 5)/4 + 2 = 5.75

 

Аррис вскочил, оскорблённый до глубины души, открыл было рот, но Беорн прервал его:

— Сядь. Ты согласился с моим судейством, так что не надо устраивать сцен.

Данмер поколебался, тяжко вздохнул и уселся на своё место, мрачно покачав головой и нахохлившись.

[Хоббит туда-сюда]

Посмотрел вторую часть. В принципе, неплохо. Игра некоторых актёров не понравилась, Бильбо вообще никаких эмоций не вызвал, а любовная линия эльфийки и гнома заставила посмеяться. Ещё и бои такие... типично фэнтезийные.

[Великие Шыдеверы!]

но палач заносит уже свой ... инструмент

Мой инструмент уже вознёсся, приготовь своё тело к неизбежному!

и тут дракон произносит не понятные слова

А... можно соус?

[Новости извне Матрицы]

Путин спас Украину.

 

Ну, а это куда важнее.

[Город Бога]

Поддержу, лучше в два-три этапа делать.

Вот, имхо, против новых заданий в этом плагине, не будем совмещать бензопилу и зубочистку, тем более, что тут просто экстерьерной работы хватит надолго! А вот когда уже все будет готово, тогда можно и за квесты спрашивать.

Какие вы. Я же не писал "делаются". Судя по скорости создания мода, планы — это нечто весьма далёкое и спешки не требующее.

[Рукописи Кочевника]

Забавно. Снова Нирн в будущем, только, в отличие от моего, ещё более далёком и не слишком похожим на Землю.

[Город Бога]

Одной грибной башни будет достаточно. И да, раз уж она своими корнями разрушает кантон, может, просто показать это? Сделать торчащие кое-где корни, все дела. Телваннийская атмосфера же.

 

P.S. Новые задания планируются?

[Город Бога]

Причалы выглядят скудно на фоне всеобщего изобилия. А так-то я восхищён: Вивек при первом моём прохождении представлялся этаким лабиринтом. К сожалению, при повторных играх это чувство утратилось, однако подобные запутанные переходы, чувствую, вновь воскресят его. Даёшь больше канатных лесенок! Главное, чтобы NPC в них не путались.

 

P.S. Графические улучшения — собственная сборка?

[Марк Марцелл]

Моё почтение имениннику.

[Набор в команду M[FR]]

Эл, так что насчёт помощи? Ты не написал в личку.

[Scarab-Framer 27]

С вылуплением, киркбрайдист! Побольше кавайности на весь год!

[Темка Foxundor'a]

Так-с, что тут у нас... немного старья, которое я слегка видоизменил, но натянутая атмосфера мрачности никуда не делась, хех.

 

Мартин открыл глаза за мгновение до того, как давящую тишину прорезал пронзительный перезвон будильника. Звуки прорвали завесу, окутавшую комнату, наполнили её визжащей и дребезжащей жизнью, отразились от стен и помчались в дверной проём — на кухню. Мартин с невольным стоном хлопнул рукой по будильнику, затыкая его. Будильник счёл за лучшее утихнуть, ведь он несомненно обладал подобием разума, который подсказывал ему, что купить новые часы — дело достаточно нехлопотное, хотя и затратное.

Прорвавшаяся завеса тишины начала возвращаться обратно, когда Мартин, окончательно прогнав её, принял в кровати сидячее положение. Мутным взором окинул крохотную комнатёнку, в которой он ютился уже не первое десятилетие, посмотрел на разбудивший его будильник и вздрогнул. Равнодушный циферблат показывал “7:45”. Мартин опаздывал. Видимо, случайно завёл будильник на позднее время.

Представив разъярённое лицо своего начальника — мистера Уильямса, его обвисшие щёки, трясущиеся при каждом крике, судорожно сжимающиеся и разжимающиеся ладони, похожие на гигантских пауков, — Мартин вздрогнул и торопливо принялся одеваться, запутываясь в штанинах и разыскивая пропавший носок, который вообще не должен был теряться в таком маленьком помещении. Наконец, кое-как справившись с одеждой и вспомнив, что он даже не чистил зубы, не говоря уже о бритье, Мартин поплёлся на кухню, давая себе зарок не спешить, — пачкать костюм государственного служащего Великой Американской Республики он не посмел бы даже в кошмарах, что иногда захлёстывали его, когда денег переставало хватать на еду и он ложился спать голодным.

На кухне Мартин сразу же направился к помутневшему от старости зеркалу, но остановился, невольно зачарованный: в шкафу со стеклянной дверцей хранилось его сокровище — то, что он оберегал и ценил, что досталось ему случайно. Он до сих пор благодарил случай за этот дар и просто не мог пройти мимо, не остановившись мимо бутылки превосходного довоенного бренди. Мартин даже представить не мог себе стоимости этого клада — и не пытался, он хотел оставить его себе. Прикоснуться к жизни до войны, до той разрухи, что пришла после — что может быть ценнее?

С сожалением отворачиваясь — хотя, учитывая крохотность комнаты, становясь боком, — от шкафа с его драгоценным содержимым, Мартин принялся бриться, разглядывая своё отражение в зеркале. У отражения был потрёпанный вид — редкие волосы не могли скрыть лысины, в почти бесцветных глазах не угадывалась та небесная синь, какая имелась там каких-то двадцать лет назад. Морщины, худоба и крупный нос, на кончике которого сейчас качалась капля, придавали Мартину несколько нелепый облик. Мартин надеялся, что вся его болезненная некрасивость связана лишь с освещением — одинокой лампочкой, висящей на проводе так низко, что Мартин иногда натыкался на неё. Для сорока трёх Мартин был вполне ничего — так он утешал себя. И бес, нашептывающий ему о неудачнике, на закате жизни живущем в крохотной квартирке на окраине города без жены и детей, но с работой, которая у многих вызывала отвращение, ненадолго умолкал.

Задумавшись, Мартин случайно слишком сильно надавил на бритву и порезался. Приглушенно выругавшись, он наскоро закончил бритьё, умылся, кое-как унял кровь и вернулся в комнату за маской — вдруг обещали появление пыльных бурь сегодня? Телевизора у Мартина не было, так что полагаться ему приходилось лишь на себя.

На улице всё было по-прежнему: развалины и пыль. Пыль и развалины. Редкие прохожие, которые ходили меж развалин, избегая пыли. И Мартин, спешащий на работу. Его провожали взглядами — порой презрительными, но чаще всего безразличными. Люди привыкли к униформе банковского служащего, тем более что Великая Американская Республика держалась только на том, что поставляли Государственные Банки. Новая правда жизни — и люди смирились. Если то, что ранее считалось чудовищным, становится нормой, становится тем, на чём держится общество — не должно ли это взрастить новую мораль, успешно заместившую старую, сметая остатки древних традиций и идеалов?

Великая Американская Республика вела войну. Она её выиграла — по-другому и быть не могло. Те развалины, что есть у людей сейчас — у других нет и этого. Ура Великой Американской Республике — кричали телевизиры, вопило радио, настаивали плакаты! Она нашла выход! И Государственные Банки — это правильно! Старая мораль — старому миру. Люди верили. Государственные Банки постепенно становились нормой. Когда-то толпы, собираясь, громили их, приходилось содержать немалую охрану. Но это в прошлом, как в прошлом был старый мир. Быт разъедает мораль.

Мартин едва успел. Знакомый силуэт Государственного Банка мелькнул перед глазами — и вот Мартин внутри, в месте, являющимся столпом современного государства. Кроме непосредственного начальника — мистера Уильямса, внутри был ещё Курьер, в задачу которого входили принятие Взносов и доставка их непосредственно в пункт назначения — ближайшую к Банку энергостанцию. Одну станцию могли обслуживать до пятнадцати Банков — Взносы были редки. Люди смирились, но новая мораль слишком медленно подтачивала их души, сокрушая прошлые устои.

Мартин открыл дверь, ведущую к окошкам приёма, где находилось его рабочее место. В Банке было четыре окна, но лишь одно работало — смысла держать дополнительных сотрудников не было.

Мартин уселся в своё кресло, окинул взглядом бумаги. Они были того сорта, когда, казалось бы, их давно пора выбросить. Но едва ты избавляешься от них, как сразу же приходит запрос сверху, причём именно на них. Мартин ничего против таких бумаг не имел — он на них рисовал, но не выбрасывал, так что проблем с ними не возникало.

Он едва успел устроиться поудобнее, как из своего кабинета вышел мистер Уильямс с пачкой отчётов в руках. Уильямс бросил взгляд на настенные часы, показывавшие “9:32”, недовольно кивнул Мартину и швырнул документы тому на стол.

— Закончишь к вечеру. К этому вечеру, понял? Их надо сдать до завтрашнего полудня.

— Да, мистер Уильямс, — вообще-то, это была не забота Мартина. Но Уильямс же являлся его непосредственным начальником, а устраивать себе на работе ад Мартин не собирался. — Я всё сделаю.

— Вот и ладно, — бросил Уильямс. Мартин глядел на начальника, с удивительной грацией передвигавшего свои тучные телеса, пока тот не скрылся в своём кабинете. Тогда Мартин придвинул бумаги Уильямса и занялся их изучением.

Когда он, наконец, закончил с отчётами начальника и посмотрел на часы, те показывали “15:02”. Мартин почувствовал голод, таящийся до поры до времени, а потом бросающийся на внутренности, стоит лишь обратить на него внимание. Со вздохом он отнёс бумаги Уильямсу в кабинет, отличающийся роскошью по меркам нового мира, а потом, вернувшись к пункту приёма, к своему месту, обхватил голову руками. Он не успел взять ничего, чтобы перекусить, и теперь голод и скука постепенно брали верх в борьбе с Мартином. Чтобы отвлечься, он достал какую-то бумажку из кипы под своими ногами и начал чирикать на ней какие-то закорючки, в которых он и сам не видел смысла.

Так он сидел ещё около часа, а потом входная дверь Банка распахнулась. Не уверенно, с одного толчка, как сюда входили служащие или ревизоры, но постепенно, со скрипом. Пришедшие явно не хотели сюда идти, но обстоятельства принуждали их к этому.

Мартин привстал, глядя, как в Банк, постоянно озираясь, вошли двое — мужчина и женщина, которая держала в руках какой-то свёрток. Озираясь, они прошествовали к Мартину, так, словно он был зверем. Одеты они были в тряпьё, грязные лицо мужчины омрачалось гримасой внутренней боли, а женщина открыто плакала. Её слёзы, стекая, образовали две дорожки чистоты на фоне грязи остального лица.

Мартин уверенно, но доброжелательно улыбнулся будущим клиентам и сказал:

— Добрый день, господа. Вы хотите сделать Взнос?

При этих словах мужчину передёрнуло, а женщина всхлипнула и, отрицающе помотав головой, прижала свёрток к себе. Мужчина успокаивающе похлопал её по руке, затем приобнял и стал шептать что-то утешительное. Потом отстранился и произнёс:

— Моё имя — Билл Смит. Мы… мы… пришли сделать Взнос.

На этих словах его лицо словно окаменело и более не выражало ничего. Робот, а не человек.

Мартин обратил всё своё внимание на мужчину, чувствуя, что именно с ним будут проходить переговоры.

— Что ж, господин Смит. Прошу избавить Взнос от пелёнок и поместить на весы.

Мужчина чуть ли не силой отнял у женщины свёрток, развернул его и положил ребёнка на весы, которые были весами только по названию, но выполняли функцию общей диагностики Взноса. Мартин склонился над ними, записывая показатели.

— Рост… вес… болезни… ага, интересно…

Он поднял голову:

— Думаю, двести сорок долларов вас устроят?

Женщину словно ударили. С воплем она кулем сползла на пол, продолжая рыдать, что-то неразборчиво закричала. Мужчина тут же наклонился и успокаивающе что-то забормотал, утешая её. Потом Билл поднялся, увлекая с собой свою жену, и покачал головой.

— Как минимум… триста… — он сглотнул, затем продолжил. — Нам очень нужны деньги.

На этом моменте его голос надломился. Мартин с отстранённым любопытством наблюдал за Биллом. Он привык. Ко всему привыкаешь.

На шум из своего кабинета вышёл Уильямс, но, увидев клиентов, тут же вернулся обратно.

— Могу предложить двести восемьдесят.

Мужчина медленно кивнул.

— Да. Мы… я согласен.

Мартин тут же подошёл к своему месту, достал из сейфа требуемую сумму и Акт для подтверждения законности Взноса. Взглянув на Билла, Мартин взял ещё и ручку, протянул к Биллу руку.

— Свидетельство о рождении, пожалуйста. — Он чуть помедлил. — Мы не хотим связываться с украденными детьми.

Билл подал необходимую бумагу. Мартин переписал данные, подшил свидетельство о рождении к Акту о Взносе и убрал документ в сейф. Затем он протянул Биллу наличные.

Мужчина нехотя, несмотря на его слова о необходимости денег, принял деньги и, взяв жену за руку, направился к выходу. Чувствовалось, что ему не хотелось оставаться в Банке ни мгновения больше, чем он уже провёл там. Женщина же, наоборот, старалась лишнее мгновение провести рядом со своим ребёнком — последние секунды нормальной жизни, когда ещё думаешь, что всё можно отменить, что ты не настолько бессердечен, чтобы продать своё дитя. Мартин знал, что Билла Смита и его жену ждут большие перемены в отношениях. Ссоры, упрёки и разногласия…

Он склонился над весами, чтобы забрать ребёнка, но замер, не касаясь его. Дитя улыбалось. Младенец улыбался миру, даря ему детскую невинную улыбку, своё маленькое счастье существования. Мартин побледнел. Обычно дети либо спали, либо плакали. Ни разу они не улыбались ему. Мартин их пугал. Но не этого ребёнка. Младенец смотрел на него своими пронзительными зелёными глазами и вдруг что-то пробормотал по-своему, рассмеявшись. Мартина словно током ударило. Руки начали дрожать. Не Взнос он увидел перед собой, но то, кем был сам, а до него многие поколения его предков — средоточие жизни, сокрытое в маленьком тельце, пока немощном, но готовым расцвести в этом мире. В душе Мартина что-то с треском лопнуло, барьер цинизма, безразличия, взращиваемый им уже много лет, дал трещину. Чувство сочувствия и что-то инстинктивное, первобытное в нём росло, и в момент, когда Мартин готов был, обняв ребёнка, прижать его к себе, спасти хоть каким-то образом дитя, Курьер, вызванный, должно быть, Уильямсом, небрежно взял младенца на руки. Ребёнок тут же прекратил улыбаться и недовольно закричал. Курьер, мужчина лет сорока в кожаной куртке и с улыбкой на губах, кивнув Мартину, пошёл к себе — паковать Взнос. Мартин остался стоять около весов.

Великая Американская Республика победила. Но миру, в котором пришлось жить победителям, не хватало энергии. Все прошлые генераторы пришли в негодность. Американским учёным была поручена задача — найти новый источник. И они нашли его, ведь Америка — родина многих гениев. Человек — самый совершенный источник мощи нового мира. Но что может быть лучше в энергетическом смысле, чем младенец, этот бутон, готовый стать цветком? Детей ждала чудовищная участь, полная боли и страданий — ради американской нации, самой гуманной и продвинутой нации Земли.

Люди протестовали, люди сопротивлялись. Люди смирились. Пропаганда и отчаяние сломили старые ценности. Не до конца — но скоро такое положение дел станет нормой. И люди будут рады своим великодушным правителям, давшим им свет и иные удобства. Ура Великой Американской Республике, где живут люди, чья смекалка в очередной раз победила природу!

Конец дня для Мартина прошёл как в тумане. Даже голод отошёл на второй план — на первый вышла старая мораль, казалось бы, похороненная и забытая. Гуманно ли отдавать детей ради выработки энергии? Не превратились ли люди в чудовищ, паразитирующих на страданиях тех, кого должны оберегать? В своё время дебаты касательно гуманности энергостанций нового поколения велись во всех слоях общества, проводились опросы. Публично общество осуждало эти чудовищные меры, но анонимные голосования упорно подтверждали: никто так не дорог человеку, как он сам. Мартин мучился и пребывал в полнейшей растерянности, лишь усиливавшейся со временем. Дошло до того, что он не смог держать ручку, когда захотел порисовать, чтобы отвлечься от внутренних терзаний. Руки продолжали подрагивать, покрывались липким потом. Мартин мыл их, но липкость возвращалась, отчего-то ассоциируясь с кровью тех, кого он принимал в качестве Взноса. С трудом дождавшись окончания рабочего дня, Мартин дошёл до дома, поел, почему-то надеясь, что сомнения уйдут, убитые отупляющей сытостью, и начал было читать, но не смог сосредоточиться над книгой, в которой очередной американский герой повергал в прах силы, угрожавшие Американской Республике.

Мартин, шатаясь по квартире, что было довольно трудно, учитывая её размер, пытался успокоить себя, но пробуждённые воспоминания не желали уходить, оставляя блаженную серость забытья. Он бесцельно вышагивал по спальне, с потерянным видом разглядывая грязные облупившиеся стены и потолок с отвалившейся штукатуркой. Наконец, он перешел на кухню, где сел на шатающийся табурет, закрыл лицо руками. Лица, многочисленные лица детей, они не уходили. В мозгу пульсировало: “Убийца! Убийца! Убийца!”. Когда он перешёл от обычного тупого молчания толпы, не желавшей думать, к поддержке системы? Где живут твари, выедающие душу, оставляя вместо неё дыру, принимавшую всё, как есть?

Судорожно вздохнув, он открыл глаза, до этого зажмуренные, и отсутствующим взглядом мазнул по кухне. Грязь, в которой он жил, словно червяк, прогрызший гнилое яблоко, облепила его, словно в надежде поглотить, сделать частью себя физически, как давно сделала это морально. Огрызок гордости раненой крысой заметался в этом облаке нечистот, но безуспешно. Мартин не заметил, как прокусил себе губу. Солёный привкус на губах заставил его частично прийти в себя. Он впервые взглянул на себя — как порой глядел на него бес, шепчущий ему на ухо о ничтожности Мартина. Одинокий, никому не нужный человек, сидящий в захламлённой комнатушке, осознал, что этот бес — он сам. Молодой, полный сил и желания изменить мир, сделать его… лучше?

Пустота. Без стремлений, без инициативы. Выжравшая изнутри всё и требующая ещё. Мартин почувствовал, что не он один такой. Никто в этом мире не являлся больше человеком. Призраки в вихре притворства, мимолётные видения.

“Кто ты?” — прошептала пустота.

“Никто. Я никто. Мираж в мире чудовищ, считающих себя людьми”. — Безучастно ответил ей Мартин.

“Ты тот, в ком проснулись старые убеждения. Отринь их, прими пепел новой морали, имя которой — я.” — пустота на мгновение отобразила в себе негатив президента, который выпустил закон об учреждении Государственных Банков и энергостанций.

С украденным у Мартина ехидством она пошевелила песок и грязь, ставшие сутью нового человека.

“Я помогу. Вкус старой жизни вернёт тебя в сегодняшнюю”. — Пустота скрылась в уголках сознания Мартина.

Мужчина встал. На окоченевших, плохо сгибающихся ногах подошёл к шкафу, где хранилась бутылка с бренди, достал её. Медленно открыл. Волшебный запах, чем-то неощутимо напоминавший солнце, поплыл по комнате. Мартин глубоко вдохнул, вбирая в себя этот запах. Со слегка кружащейся головой он наполнил первую попавшуюся чашку бренди, пригубил его. Первый глоток обжег горло, Мартин закашлялся. Но тут же пришедшее тепло медленно поползло откуда-то из живота, смывая сомнения, страхи и тревоги затянувшегося дня. Мысли очистились, голова окуталась приятной мутью, забравшей все воспоминания. Образ улыбающегося ребёнка потускнел, смазался и исчез. Послевкусие пришло, мягко обволакивая его нёбо, даруя ощущение блаженства. Медленно, растягивая удовольствия, допив бренди, он убрал бутылку обратно, потом чуть пошатывающейся походкой пошёл в спальню, где завёл будильник пораньше — мистер Уильямс не любил опаздывающих — и с улыбкой человека, у которого совесть была чиста, словно у младенца, сел читать историю Одного Американского Героя.

 

 

А это продолжение "Рассвета". Не знаю, в какой раз я говорю, что скоро продолжу его, но пока только пятая часть. Увы-увы, маленький кусочек. С другой стороны, я реализовал всё, что хотел написать в ближайшее время, так что, если на меня не навалятся дела/не сломит лень, шестая часть появится сравнительно быстро.

5

 

 

Домой я возвращался на мобиле. Вполне очевидно, учитывая то, что при одной мысли о перемещениях меня начинало трясти от сдерживаемых рвотных позывов. В голове было пусто, а во рту — сухо. Я закрыл глаза, откинулся на сиденье и, представив себе крошечный шарик, почему-то фиолетовый, стал покачивать его в сознании. Фиолетовая точка на чёрном фоне — туда-сюда. Меня увлекло это занятие — создавать воображаемые маятники намного проще, чем расследовать убийства. Зачарованный, я следил за ним, в какой-то момент отпустив вожжи и отдавшись на волю провидения — на волю равномерных, усыпляющих колебаний.

Вероятно, я слишком увлёкся и потому пропустил мгновение, когда мобиль изменил свой курс, направившись куда-то выше и правее. Встрепенувшись, я запросил у бортового компьютера информацию. На зелёном цифровом полотне выскочили ехидные буквы, образуя мерцающие слова, складывающиеся в предложение.

 

«Пользователю Ud-Q устройства локальных перевозок El-KoM от семнадцатого числа девятого месяца 1378 года Эры Вечной Жизни не был предоставлен допуск, разрешающий покидать область действия, на которую распространяется положение AAA-b».

 

Итак, я умудрился забыть про военных. А вот они никогда ни про кого не забывали. Или это очередное нововведение, направленное на повышение безопасности? Как бы они не захлебнулись в ней. Всё-таки AAA-b — это всего на одну ступень ниже уровня охраны Парламентского собрания.

Мобиль продолжал лететь, приближаясь к узкому, но необычайно высокому небоскрёбу — этакой башне. Вспомнилось, что раньше, когда-то очень давно, города были крохотными и ограждались стенами, проведёнными от одной башни к другой. В этих башнях жили караульные, стоявшие на часах. В учебнике так и было написано — жили в башнях и стояли на часах. Чёрт знает, зачем им это понадобилось. История всегда казалась мне скучной — пыльная наука о мёртвых людях и забытых событиях.

Я ожидал, что в одной из стен откроется проход, но вместо этого мобиль, набрав высоту, вознёсся над небоскрёбом и аккуратно приземлился на плоской крыше, расчерченной фосфоресцирующей разметкой.

 

Встречающих в поле зрения не наблюдалось — аборигены были то ли ленивыми, то ли попросту невнимательными. А возможно, военные хотели заставить меня ждать. Я вздохнул и вышел наружу — во власть порывистого ветра, толкнувшего меня в грудь так, что я согнулся. Воздуха не хватало — сказывалась большая высота, поэтому приходилось дышать учащённо и поверхностно. В глазах на миг потемнело. Наверное, я выглядел забавно.

Засунув мгновенно окоченевшие руки в карманы — слабая защита, надо признать, — я огляделся. Отсюда — с вершины гигантской вышки — в хорошую погоду, должно быть, просматривалась вся рабочая площадка. Но сейчас, в сгустившемся плотном тумане и при заходящем солнце, от которого торчал самый краешек, красивший мглу в багровый оттенок, виднелись лишь верхушки отделений, опоясанные холодными металлическими огнями, подобными отраженному от скальпеля доисторического хирурга свету. Лучше всего просматривался корпус корабля — вытянутая навстречу небу рельефная громада, далёкая и неподвижная, как все мечты человечества, лелеемые десятилетиями и веками, взращиваемые в метафизических оранжереях умов философов и затем безжалостно вытаптываемые при встрече с реальностью, имя которой — человек обыкновенный. «Рассвет» стоял, теряя свой лоск, ржавея и превращаясь в труху несбывшихся желаний, дрянную смесь, которую нам скармливали под видом изысканного блюда. Космолёт был надгробием — из тех, что раньше ставили на могилах, — искрошенным, потрескавшимся из-за небрежности устанавливающих его пьяно ржущих рабочих и буйства плещущих едких вод времени.

Щурясь от недостатка света и бьющего в лицо ветра, я смотрел на звездолёт. Вслед за уничижительными мыслями пришел стыд — ворвался в сердце, распалил его горячей волной протеста, принуждая раскаяться и стереть возникшие было образы из памяти. В отличие от других проектов людей, «Рассвет» был уже почти готов. Старания миллиардов не ушли в песок забвения. Народ со всей Земли вложил в строительство частичку себя. Несмотря на многочисленные ошибки правительства, несмотря на вертикали, звездолёт возведён и скоро оторвётся от планеты, неся в своём чреве первых поселенцев — пионеров, покорителей космоса. И даже интриганы из Парламента, даже они наверняка гордятся — если не результатом общих усилий, то хотя бы своим участием. В конце концов, они тоже люди. В конце концов, разве я не желаю победы человека над космосом… и над самим собой? Липкая, цепкая горечь не желала отпускать. Я чувствовал себя отравленным неверием.

Позади меня раздался скрежещущий звук трущихся друг о друга камней. Я обернулся — поднимался маленький участок площадки, открывая взгляду скрытый ранее лифт. Я притопнул ногой, коснулся крыши ладонью — ощущения были, как от камня. Интересное решение — замаскировать углепластик под натуральный материал. Я разогнулся и сложил руки на груди.

Створки лифта разъехались в сторону, освобождая дорогу двум людям. Шагнувший первым был неинтересен — обыкновенный солдат с мускулистыми руками и крошечными глазками, пялившийся в точку поверх моей головы. Удивительно, как он вообще мог что-то разглядеть. Второй — мужчина в серой офицерской униформе, единственным украшением которой являлись манерные парадные пуговицы. Жесткий воротник подпирал его голову, не давая как следует вращать ею, ботинки поблёскивали отполированной чернотой. Гладко выбритое лицо без малейшего следа щетины, нос с горбинкой и мешки под глазами завершали образ породистого законника, действующего строго по Уставу и ведущего себя с оскорбительной вежливостью.

 

Офицер подошел ко мне, оставив солдата у лифта. В силу привычки ли, ещё каких-то причин разреженность воздуха нисколько его не стесняла. Я приготовился к высокомерной снисходительности, обычной среди подобного люда.

 

— Добрый вечер. Карл Митчелл, лейтенант третьего ранга Сухопутных Вооруженных Сил Объединённой Земли. Могу я узнать ваше имя?

 

Он произнёс своё звание с некоторым пафосом, отчётливо выделяя заглавную буквы каждого слова. Но потом его серьёзность куда-то улетучилась, он дружелюбно ухмыльнулся, демонстрируя белоснежные ровные зубы. Улыбка ему шла.

 

— Стивен Уотсон, глава Отдела Контроля Аллентауна.

 

Я ожидал, что его улыбка станет издевательской или вовсе исчезнет, но он просто кивнул и, сняв перчатку, протянул руку.

 

— Приятно познакомиться.

 

Я, замешкавшись, пожал её. У Карла было сильное рукопожатие уверенного в себе человека.

 

— Нам лучше пройти внутрь. Тут довольно холодно, — сказал он и нарочито поёжился. Я что-то пробормотал, но Карл уже не слушал — он развернулся к лифту,

оставив меня раздумывать в одиночестве о том, что чудеса всё-таки иногда случаются — не ссучившийся военный, подумать только!

 

 

— Джей, проверь пока мобиль мистера Уотсона. А мы спустимся вниз для осмотра.

 

Рядовой скривился, как будто ему вместо виталиса в глотку запихнули кислоты, дружелюбно похлопав при этом по спине, но тем не менее нашел в себе силы козырнуть. В чём им никак не откажешь, так это в дисциплине.

Пара секунд в кабине лифта, а затем — плавная остановка. Прислушавшись, можно было услышать тихие пощёлкивания — компенсатор боролся с инерцией, грозящей размазать нас по стенкам. Судя по тому, что вышел я целым и относительно невредимым, достижения человеческого гения ещё на что-то годились.

В глубинах вышки было на удивление безлюдно. С другой стороны, военные всё-таки охраняли корабль, а не это конкретное здание. Митчелл вёл меня, шагая с той неспешностью и опасной плавностью, которая как нельзя лучше выдавала в нём человека тренированного. За всё время, что мы рыскали в коридорах, нам попалось всего десять-пятнадцать солдат, приостанавливавшихся на секунду для того, чтобы отдать честь, и затем продолжавших свой путь в никуда. Я устало смотрел, как они идут мимо, их лица сливались в одно — многоглазое и многоносое, расплывчатое, искажённое. Порой мне казалось, что мы ходим по кругу. На полу была постелена безвкусная пятнистая ковровая дорожка, приглушавшая шаги. Ослепляющие лампы и хлопающие двери — двери и лампы! Действительно, заколдованное местечко.

Когда мы дошли до кабинета — или куда там меня тащили — Карла, я готов был заснуть прямо на тянущемся в бесконечность половике. Зайдя в помещение, я огляделся в поисках стула, на который можно было рухнуть. К счастью, таковой имелся — напротив стола, за который уселся Митчелл.

 

— Итак, — сказал он, — вы прибыли сюда для получения пропуска наружу.

 

Я развалился на стуле, оказавшемся довольно жестким, и зевнул.

 

— Строго говоря, я сюда не прибывал. Меня вынудили.

 

— Что поделать, — развёл руками Карл, — общие меры безопасности существуют для всех. И, кстати, я так понимаю, что вы попали на объект без предварительного осмотра. Как вам удалось?

 

Я ошибся. Это не был его персональный кабинет. В чёртовой комнате сидел, по меньшей мере, ещё с десяток военных. Они смотрели на нас. Кто-то громким шепотом поинтересовался, что тут делает штатский. Ему так же громко ответили, что тут проходят проверку те, кто летит на мобиле — а почему этот конкретный штатский не воспользовался перемещением, это уже другой вопрос. Я занервничал и сел прямо.

 

— Всё-таки я начальник Отдела Контроля. У нас свои методы, — ляпнул я и тут же, сообразив, что портить отношения с единственным потенциально нормальным человеком здесь мне не с руки, поправился:

 

— Я расследовал одно дело и убедил дежурного, что мешать мне не стоит. Возможно, вы слышали. Убийство Купера Картера. Один… дежурный обещал, что пришлёт рапорт.

 

— О. Теперь понимаю.

 

В кабинете приглушенно заговорили — друг с другом, больше не обращая на нас внимания. Стало не то чтобы шумно, но оживлённо.

 

— А как вы узнали, что я не проходил досмотр? — поинтересовался я.

 

— Я и не знал. Так, догадка. Но вернёмся к нашим делам. Выкладывайте свои личные вещи, можете прямо на стол, — произнёс Карл и, достав портативный терминал,

начал что-то быстро печатать.

 

— Все? — удивлённо спросил я.

 

— Да.

Минутой спустя карманы моего пиджака оказались вывернуты, а на столешнице валялась целая куча всего того, что я бы предпочёл скрыть от глаз посторонних. Собственно, для меня все люди были посторонними.

 

— Рой, обыщи мистера Уотсона.

 

Ко мне подошел один из военных, парень с выпяченной губой и хмурым лицом. Он поводил по моему телу детектором — небольшой ярко-зелёной палкой — и неожиданно нежно, почти не касаясь, прощупал одежду. Сказал хрипло:

 

— Чист, сэр. Это всё? — в его голосе легко угадывалась скрытая надежда. Ещё бы, я ведь был «тем парнем из Отдела, которые все поголовно сволочи и мудаки», а он был бравым солдатом. Не сомневаюсь, будь его воля, я бы торчал в этой вышке-тюрьме всю ночь.

 

— Да, ты свободен. — Отозвался Карл и, махнув рукой, отпустил Роя.

 

Тот отдал честь, стрельнул глазами в мою сторону и пошел к своим. Не удивлюсь, если у Митчелла скоро появятся проблемы. У нормальных людей в обществе скотов всегда есть проблемы. До тех пор пока нормальные люди сами не становятся скотами.

Карл показал на верхний предмет из кучки на столе.

 

— Что это?

 

— Сигареты, — ответил я, вздохнув.

 

— Стандартные, «изломанные», «белые»?

 

— Без наркотических примесей. Исключая никотин.

 

Офицер снова принялся печатать в терминале.

 

— Это?

 

— Универсальное противоядие. Категории 7-23, — я ощущал себя дураком. В современном мире редко кто не носит при себе такого флакончика, а отдуваться мне.

 

— Ясно. Насколько я знаю, есть, по крайней мере, три яда, от которых оно не защищает.

Не знаешь, что сказать, — промолчи. Отличный совет, как по мне.

 

— Это?

 

— Импульсная зажигалка. Серийного номера не вспомню, к великому сожалению.

 

Офицер поднял голову, оторвавшись от своего занятия.

 

— На территории объекта любые импульсоиспользующие вещи запрещены, — напомнил он и кашлянул. Не оглядываясь на военных, я мог бы побиться об заклад, что те сверлят меня многообещающими взглядами, прикидывая, кто будет носить мне в камеру еду, ставя её на пол в коридоре так, чтобы я не мог достать подноса.

 

— Продолжим. Это…

 

— Хронометр многофункциональный…

 

Нудное описание предметов продолжалось ещё долго, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что могло приключиться со мной, будь на месте Карла кто-то менее лояльный к Отделу. Иногда я поражаюсь своей везучести — это быстро проходит, когда начинает болеть рука. Наконец, офицер демонстративно отставил в сторону терминал и кивком разрешил мне забрать вещи.

 

— Думаю, осмотра мобиля уже завершен. Вы помните его номер?

 

Я помотал головой.

 

— Не беда, думаю, Джей излазил его вдоль и поперёк. Уж он точно припомнит.

 

Карл встал.

 

— Я провожу вас к выходу, если не возражаете.

 

Я не возражал.

 

Возвращались мы так же, как шли к кабинету, — молча. Я, получив небольшую встряску, больше не зевал и смотрел по сторонам, но дорогу так и не запомнил. Когда мы вышли на крышу, к нам подошел тот самый солдат, что должен был обыскать мой мобиль.

 

— Всё в порядке, сэр. Может… — он не договорил.

 

— Никаких «может», Джей. — тяжелый взгляд Карла заставил рядового вытянуться по стойке смирно. — Ты знаешь номер мобиля?

 

— Так точно, сэр. — выпалил тот и проговорил по буквам. — El-KoM, сэр.

 

Митчелл вбил номер в терминал. Я и не заметил, как он взял его со своего стола.

 

— Вот теперь всё. Вас больше не побеспокоят, — сказал он, обращаясь ко мне.

 

На этот раз я первый протянул руку. Пожав её, он пожелал мне удачной дороги, добавив на прощание:

 

— «Рассвет» на небосклоне!

Услышать это выражение второй раз за день и снова от военного — это что-то да значит. Я поинтересовался, где Карл услышал высказывание. Впервые за наше недолгое знакомство на лицо мужчины наползла тень сомнения. С остекленевшим взглядом он сказал:

 

— Странно, не помню. Как-то все начали говорить. Да и важно ли это? — он встряхнулся, как мокрая собака, — мы же все патриоты. Главное, чтобы «Рассвет» наконец взлетел! Люди не напрасно ждали столько времени, жертвуя ради этого некоторыми удобствами. Мы покорим космос! Это будет великий день.

Я согласился с ним. Где-то в душе шевельнулся червячок недоумения: слова офицера до ломоты в костях, до противного зубного скрежета были похожи на те, которыми я убеждал себя, глядя на космолёт час ранее.

 

Карл Митчелл, зайдя вместе со своим подчинённым в лифт, исчез в недрах вышки. Я постоял, уставившись на место, где только что находилась кабина. Ни единый шов не выдавал того, что крыша не монолитна. Морозный воздух врывался в мои лёгкие хрустальным крошевом, сковывая меня изнутри. Царила тьма, огни площадки напоминали колючие точки равнодушных звёзд, о свет которых можно было поцарапаться — до того чуждыми, неприятными они смотрелись в обрамлении бархатистой ночи. Или это я был здесь лишним? Со стороны «Рассвета» несло помоями людских эмоций — грязным, сметающим красоту природы валом, в котором, захлёбываясь, барахтались отдельные безумцы, которым хватало ума или глупости отстраниться на время от обыденной жизни. Вот чего мы достойны — утонуть в своих нечистотах, сгорая в интригах, карабкаясь по головам и пожирая наскучившую жвачку бессмертия.

 

У меня перехватило дыхание. В голове с шумом, искрясь и вспахивая цинично-бессмысленную пустоту беснующимися вихрями, сталкивались две идеи — два противоположных по сути потока, боровшиеся за меня и против меня. Истекающий слизью эгоизма и бесстыдной рассудительности образ меня-одиночки смеялся над этим миром, втирая в сухую каменистую почву остатки беспричинной гордости за человека, выставляя того добровольным кретином, способным смотреть лишь на себя и — хуже того — видеть при этом не свою обрюзглую кривую рожу, а то, на что ему хотелось бы любоваться, причмокивая от удовольствия влажными губами. Этот бесёнок тыкал в меня своим заскорузлым пальцем и, ухахатываясь, орал: “Ты тоже! И ты тоже!”

 

Ему противостоял мерцающий, антропоморфный силуэт, должный, вероятно, характеризовать всё лучшее, что было когда-то у человечества. Он спокойно твердил, не обращая на соперника никакого внимания, что слепое отрицание всего есть болезнь сугубо неоперившихся юнцов. Взрослым людям следует помнить, что «Рассвет» готов, что Парламенту лучше знать, что делать, что люди в массе своей счастливы и делать из них монстра — сущая чушь. Он говорил и говорил, его слова стали повторяться, а он всё произносил их, с каждым разом всё больше въедаясь в душу и вызывая на языке вкус желчи.

Я сплюнул — густая, вязкая слюна с неохотой упала на псевдокаменное покрытие небоскрёба.

 

— Боже, что за дерьмо у меня в голове? Безмозглое деление на белое и чёрное — этого ещё не хватало! Парням, выпускающим виталис, надо написать на упаковке, что употребление вызывает задержку подросткового периода. Лет на сто с лишним, — я содрогнулся. — Особенно когда твоя светлая сторона вполне могла бы получить работу в министерстве общественной пропаганды.

 

Настроение было паршивое. Ночь и чистый воздух настраивают людей на философский лад, но, честно говоря, от такой заплесневелой и абсурдной философии я предпочёл бы отказаться. Я вспомнил офицера Митчелла — ему такое и в голову не пришло бы, наверное. А вообще, приятно быть редким свидетельством того, что солдатики не безнадёжны. Наверное.

 

— Вот такими должны быть военные, — пробормотал я и сел в машину. Хронометр не показал наличия жучков. Мобиль оторвался от крыши и начал движение — до поры медленное, неуверенное. Я мельком подумал о том, что стоило бы завязать с самокопанием, пока не получил заслуженный нервный срыв, но не успел обдумать мысль как следует — навалившаяся усталость заставила закрыть глаза, и я свалился в поверхностный, беспокойный сон.

 

 

6

 

Проснулся я от пронзительного сигнала, означавшего, что мобиль достиг точки назначения. Шея затекла, и, по правде говоря, телу тоже было несладко, но выходить не хотелось. С другой стороны, спать в машине на парковочной стоянке — это отнюдь не лучший метод избегания проблем. А существует ли вообще в нашем мире место, где можно скрыться от приставучих демонов, которые так и норовят вцепиться поглубже, выдрать кусок сердца и оставить после себя пустоту разочарований? Исключая разделочный стол медика, вытряхивающего из тебя гормон для производства виталиса, естественно.

 

Нельзя сказать, что небоскрёб, в котором располагается моя ячейка, какой-то особенный. Отнюдь, он не отличается ничем примечательным: таких по всей Земле миллионы. Улей из углепластика, набитый под завязку людьми — вот и всё, что про него можно сказать. Тусклый неоновый свет указывал мне путь, ложась под ноги грязно-серебристыми каплями, пачкавшими пол. Рядом мелькали человеческие силуэты, прохожие останавливались, нервно хлопали себя по карманам рабочих комбинезонов или халатов, проверяя, не забыли ли чего, их озабоченные лица морщились иногда гримасой недовольства, когда люди понимали, что забыли что-то в спешке. Я взглянул на экран хронометра. Выходило, что через часа два начнётся следующая смена. Аллентаун — город, подчиняющийся неслышному механизму часов строительной площадки, город, служащий ему, приносящий положенные жертвы и совершающий каждый день паломничества почти в полном составе, исключая занятых в сфере услуг.

 

Динамики, установленные на потолке каждые двести футов, ожили. Настойчивый шепот, прерываемый лишь гомоном торопящихся, начал скороговоркой выводить свою гипнотизирующую песню. Реклама нового бара удовольствий, где каждый найдёт извращение себе по вкусу, сменилась выступлением Председателя Парламента, который твёрдо, как и подобает лидеру Объёдинённого государства, заявил, что подготовка «Рассвета» к полёту практически завершена и что всё идёт по плану. Потом передача оборвалась, вместо неё пошёл звуковой сигнал, пробирающий до костей своей пронзительностью: намёк на то, что пришла пора рабочим выходить из ячеек и добираться до ближайшей комнаты перемещений. Людской водоворот всколыхнулся на миг, но быстро упорядочился, целенаправленно устремившись в одну сторону — к сожалению, противоположную от той, куда надо было мне. Когда меня пихнули в третий раз, бросив в качестве извинений невнятное бормотание, я решил отойти к стене и немного подождать. В голове почему-то вертелась фраза «лидер Объединённого государства», пришедшая недавно на ум и настойчиво бьющаяся в стенки черепа. Я уже давно замечал за собой некую двойственность суждений: с одной стороны, Земля давно обзавелась обществом концентрированных эгоистов, замкнувшихся в себе и поставивших целью поиск власти и наслаждений, которая эта власть даёт. Это было логично, ведь проводить вечность, даже смертную вечность, чертовски скучно, если не иметь про запас что-нибудь вроде путеводной звезды. Для многих этой звездой стала работа, точнее, деньги, которые она даёт. Чем выше ты стоишь в иерархии, чем больше у тебя силы, тем больше денег, на которые можно приобрести удовольствие. Учитывая же, что некоторые успевали прожить несколько жизней по меркам прошлой Эпохи, повседневные наслаждения для них опреснялись; требовалось что-то новое, что-то щекочущее нервы, что-то дорогое и извращённое настолько, чтобы суметь пробудить в окостенелой душе хотя бы слабый отклик. Но рано или поздно деньги кончались, и ты не мог позволить себе новую игрушку — пока не получишь новую должность, новые кредиты и новые ощущения. Кое-кто взбирался очень высоко, так высоко, что власть для них сама становилась удовольствием; но и это проходило, когда песочные часы времени переворачивались вновь. Когда я представляю, что творится в головах у тысячелетних старцев из Парламента, мне становится не по себе: внутри у них должна была остаться только труха, склизкая гниль памяти.

 

С другой стороны, нездоровый энтузиазм, который многие проявляли к звездолёту. Не все, но многие искренне верили в него, в абсурдный символ, созданный человечеством в попытке вернуть надежду на не искаженную безвременьем жизнь. Я и сам грешил подобным. Он ничего не изменит, но отчего-то так приятно полагаться на него, молиться, как раньше молились Богу, от которого ныне остались только древние ругательства да истлевшие святые книги — костяк, очищенный за века падальщиками, блестящий в свете больного, окутанного ядовитыми облаками Солнца, покинутый всеми, кроме вездесущего ветра.

 

Этот энтузиазм мог согревать, но он нёс и нелепую уверенность в тех, кто возглавлял нас — кто единолично правил нами, — уверенность в живых мертвецах, давно забывших обо всём, помимо развлечений для себя и редких подачек для народа, дабы тот не думал бунтовать. Впрочем, мы заняты собой, всегда слишком заняты и слишком равнодушны для чего-то, не касающегося впрямую нас.

 

Поток людей достаточно поредел, и можно было спокойно идти. Динамики вновь забубнили навязчивые слоганы, к которым я не прислушивался. Моя ячейка была уже совсем рядом, когда я наткнулся на знакомого — Джереми, механика по внешней обшивке, живущего по соседству. Его радушное лицо озарилось в улыбке, когда он увидел меня и замахал рукой, подзывая.

 

— Привет, Стивен. Что-то последнее время я совсем тебя не замечаю. Так и пропадёшь скоро на работе с концами! А ведь ты так и не пришел на представление, зря, между прочим. — Он манерно закатил глаза, на миг скривился в притворном негодовании, потом снова ухмыльнулся. Он был необычайно подвижен и, признаюсь, утомлял активной жестикуляцией.

 

— Джер, не сомневайся, когда-нибудь я непременно приду. Однако, как видишь, работа… — Я пожал плечами. Его «представления» состояли из накачивания сильными наркотиками и повальных оргий, до чего я в ближайшие лет десять точно не созрею.

 

— Ох уж эти твои отмазки! Знаем мы всё… Закурить не найдётся? — Я протянул пачку, он придирчиво осмотрел её, хмыкнул:

 

— Чистые… Консерватор.

 

Однако же ловко выудил сигарету и зажёг её кончик.

 

— Кстати, оцени моё новое приобретение. Подцепил у Вауля, в том паршивом местечке. Удивительно, как там могла найтись такая роза. Верно, дорогая?

У ног Джереми стояла на коленях симпатичная зеленоглазая девушка, чьи тёмные, отдающие рыжиной волосы свободно спускались на изящные плечи. Руки она держала на ключицах, склонив голову. Экстравагантная одежда — наряд непорочной Евы — привлекала внимание снующих туда-сюда людей. Мой сосед, казалось, искренне упивался этими жадными, брошенным украдкой взглядами. Я покачал головой.

 

— Ты не ответила. Проклятье, сколько можно тебя воспитывать! — Джереми дал девушке хлёсткую пощёчину, отчего её голова безвольно дёрнулась в сторону, и бедняжка едва не повалилась на пол, оглушённая.

 

— И как ты только таких находишь?

 

— Ох, Стив. Будь ты чуть менее погружён в свои, — мужчина потряс, очевидно, болевшей после удара ладонью и затянулся, — в свои делишки, задания… Кстати, скверная сигаретка. Не хватает «белителя» или чего пожестче. Совершенно не расслабляет… так вот, о чём я? Будь ты меньше завален кипами бумажек, ты бы знал, что Вауль уже неделю с лишним привечает мазохистов. Эта крошка выполняет всё, что ни прикажешь. Потрясающая штучка! И совершенно бесплатно, только кормить надо. О, насчёт кормёжки… мне же на работу пора, а я тут с тобой болтаю. Ну, бывай!

 

Джереми докурил сигарету и осмотрелся в поисках места, где был встроенный в стену дезинтегратор. Но потом, вспомнив о чём-то, мужчина повернулся к девушке и сказал:

 

— Руку.

 

Он потушил сигарету о протянутое тонкое запястье; она вздрогнула.

 

— Открой рот.

 

Девушка повиновалась, и Джереми, кинув туда окурок, приказал съесть его.

 

— Будь я проклят! Я уже почти влюбился в неё, — подмигнул он на прощание и удалился, разрешив наконец своей спутнице подняться на ноги. Заглянув в её глаза, я увидел стоящие там слёзы и дикий, нечеловеческий восторг.

 

Каждый развлекается в меру своих желаний и возможностей, и никто не вправе останавливать то, что творится по обоюдному согласию. Свобода человека состоит в том, что он может использовать свою жизнь, своё тело так, как захочет. Ведь главное — это избежать токсичного плевка скуки. Интересно, как низко смог бы я пасть, не будь у меня донимающей беспрестанно болезни? Да и это ли останавливает?

 

Я остановился около своей ячейки, порылся в пиджаке. Удостоверение личности завалилось в подкладку псевдоткани, зачем-то самовольно расползшейся, так что я провозился чуть дольше, чем это было нужно, но, в конце концов, заветная вещь была извлечена и приложена к сканеру. Тот отозвался коротким писком, полыхнул зелёным, и дверь бесшумно ушла вбок, обнажив внутренности моего жилища. В прихожей было темно: датчик движений снова барахлил. Я похлопал в ладоши, в руке отдалось болью. Зажёгся свет.

 

В гостиной, в которой почти не бывали гости, датчика не имелось, и потому мне пришлось пробираться почти на ощупь, ориентируясь только по памяти и скудному освещению из другой комнаты. На полпути резко запищал хронометр, и я от неожиданности дёрнулся, задев ногой столик. Зашипев от боли и помянув недобрым словом скупость, не позволившую мне приобрести нормальный выдвигающийся из пола стол, я запрыгал на целой конечности и чуть не грохнулся на него, потеряв равновесие. Когда я смог добраться до выключателей — потрясающая планировка не раз заставляла в случаях, подобных этому, желать мучительной жизни архитекторам, — моё душевное равновесие можно было описать одним словом: взвинченное. Включив, наконец, проклятый свет везде, где только можно, я сходил на кухню и налил воды в стакан, вернулся. Не глядя, хотел рухнуть в кресло. Короткий смешок. Я подскакиваю, выливаю половину содержания стакана на грудь, пытаюсь отыскать врага, залезшего в мой дом, — о том, что это мог быть кто-то ещё, и задумываться не стоило. Новый смешок прозвучал явственнее первого, и голос, раздавшийся со стороны кресла, сказал:

 

— Хорошей ночи, Уотсон.

 

— А… что? Твою… О-о… Льюис?! Какого… то есть что вы здесь делаете, мистер Льюис?

 

На меня из кресла добродушно взирала полупрозрачная фигура моего начальника. До этого момента он почти сливался с окружающей обстановкой, хотя раньше я в нём способностей хамелеона не замечал — разве только гадюки. На крайний случай, паука.

 

— Решил навестить человека, который допустил смерть члена Парламента, — толстяк прищурился. — Первую смерть с начала Эпохи. О, ты кажешься удивлённым. Не стоит. Присаживайся.

 

Он указал на стул для тех редких посетителей, которые всё-таки ко мне попадали. На редкость неудобный, он предназначался для создания у сидящего чувства дискомфорта благодаря тому, что колени визитёра находились почти на одном уровне с его лицом. И ещё стул был жесткий.

 

— Ты, кажется, хотел попить или что-то в этом роде. Не стесняйся, я подожду.

 

Он великолепно умеет выводить из себя и заставать врасплох. Настоящий гений.

 

Я достал из коробочки виталис. Чарльз наблюдал со мной с улыбкой доброго дядюшки. Отчего-то мне перехотелось принимать таблетку; разыгравшаяся паранойя воссоздала картину того, как мне подбрасывают яд и я, приняв его, лежу на полу, конвульсивно дёргая ногами, в то время как Льюис с неизменной ухмылкой и ледяными глазами наблюдает за этим. Но я пересилил себя.

 

— Приказ о твоей казни после завтрашнего суда у меня на столе.

 

Это заявление заставило меня поперхнуться водой и начать судорожно откашливаться.

 

— Я не подписал его. После небольшого разговора мы решили, что ты исправишься. Было бы грустно терять человека из-за оплошности… Пусть и сопровождаемой другими промахами. Ситуация на объекте по-прежнему не радует, даже если забыть про последние события.

 

Я глубоко вздохнул, попытался успокоиться. Немного выдержки мне бы точно не помешало. Сегодняшний день уже успел сорвать маску спокойствия; отдавать ему ещё и остатки достоинства я не намеревался. Если, конечно, не успел их лишиться сейчас.

 

— По какой причине меня хотели убрать? — Я поставил стакан на злосчастный стол.

 

— Некомпетентность. И заодно демонстрация, что проступки людей на государственной службе не остаются без наказания. Но, — Льюис прикрыл ладонью рот, — я

ничего не говорил. Ведь до всего этого должен был быть суд. И кто знает, какой приговор он бы вынес? Тем не менее, это была лишь возможность. Нереализованная возможность.

 

— Благодарю за… понимание в отношении моей жизни, — комок в горле никак не хотел исчезать: он по-прежнему терзал меня.

 

— Не стоит. Ты ведь мой человек, Уотсон. Мой.

 

Я хотел сказать, что человек не может быть “чьим-то” — у нас свободное государство, — но вовремя одумался и вместо этого стал растирать шею.

 

— Дело до сих пор ведёт Отдел? Вы действительно верите в наши силы.

 

Очевидный плюс — никто не лезет в твои дела, кроме начальства, но это зло давно известно и привычно.

 

— В твои, Стив, в твои. Но, к сожалению, кое-кто не так оптимистичен. Военный коронёр будет заниматься расследованием наравне с тобой. Вы ещё встретитесь, уверен. В конце концов, ему надо вникнуть в курс дела. Может, вы даже устроите что-то вроде соревнования, от исхода которого будет зависеть многое. Весьма многое.

 

Довольно прозрачный намёк. Как мило. Интересно, что он поставил на мою победу? Деньги для них — мусор. Своё собственное существование, место в Парламенте, что, впрочем, одно и то же? Да, Чарльз получит немало удовольствия, наблюдая за нашим тараканьим бегом под хрустальные переливы классической музыки и выдержанный бренди вместе со своим неведомым соперником, у которого на плечах покачиваются погоны. Вот толстяк сказал что-то другому, чьё лицо скрыто в темноте, они засмеялись, глядя, как беспомощные крохотные фигурки мечутся в лабиринте зеркал, наталкиваясь друг на друга и озираясь по сторонам в море отраженного света… Имеет ли для них смысл результат, или важнее сам процесс созерцания за беготнёй ничтожных однодневок? Я посмотрел на руки начальника, лежащие на подлокотниках кресла. Они были неподвижны, потом зашевелились спугнутыми птицами. Толстяк перехватил мой взгляд, и мне показалось, что в глубине его блестящих глазок скрыта насмешка. Невозможно понять, испуган ли он в остатках истлевшей души, или скрытые сигналы тревоги — не более чем очередная игра? Он стар; он опытен; он полубог, соорудивший Олимп из останков своей человечности. Не хочу тягаться с ним. Хочу спать, снова спать и никогда не просыпаться.

 

— Думаю, я знаю кое-что, что может помочь тебе в поисках, — произнёс Чарльз.

 

— Да?

 

— Скажи-ка, тебе никогда не казалось, что контроль над таким количеством людей, какое проживает сейчас на Земле, — Льюис прервался, завозился в кресле, хотя его призрачная ипостась едва ли могла ощущать неудобство, — несколько трудноват? А уж если принимать в расчёт их… особенности жизни, быт и склонность к разного рода поступкам, ведущим к скорейшему улучшению своей жизни, то кажется, что они ещё те негодяи. Однако же Парламент вполне управляется своими силами. Отдел и военные регулируют в основном мирную жизнь, несмотря на то что многим может казаться, что нынешнее правительство ведёт их в пропасть.

 

А разве это не так?

 

— Ответ прост: прелесть людская заключается в том, что они… мы все в душе — рабы. Пресмыкающиеся перед высшими, хотящие, чтобы за нас решали другие. Но основное стремление раба — встать повыше, возвыситься над другими невольниками, властвовать над судьбами. Так было всегда. К примеру, вертикали работают именно по этому признаку. В своё время нам долго пришлось думать над тем, как стабилизировать ситуацию. В те времена стоял голод, шли локальные войны, местечковые драки за управление жизнью и смертью… первые поставки виталиса. Такое продолжалось долго. И только с приходом вертикалей человек позволил надеть на себя смирительную рубашку, смирился и с удовольствием отдался на волю цепей, сковавших ему руки. Ведь, в сущности, свобода — мерзкое понятие. Свободы не существует; мы всегда должны, мы всегда обязаны… Свобода — горный пик, где дует пронизывающий ветер, от которого спирает дыхание, свобода — это бескрайняя равнина одиночества, где каждый сам за себя, но где нет других — они далеко, в своих собственных грёзах. И человек бредёт день ото дня по жесткой земле, стирает в кровь ноги, но продолжает шептать, даже упав лицом вниз, и подтаскивает тело истерзанными руками ближе к своей цели. Цели нет; всё, что есть, — это равнодушные холодные песчинки, взметаемые живым мертвецом. И обломанные ногти, и кровоточащие от земли в них глаза, — всё напрасно. Потому что свобода с давних пор ассоциируется у человека с выбором — с выбором власти, с помощью которой он повлияет на мир. Глупый мираж. Люди ищут рай, не сознавая, что он существовал только в начале времён, когда Адам и Ева не имели собственной воли; когда Господь был их единоличным хозяином, владевшим телами и душами. Вот тогда люди были счастливы. В золотой клетке. Вот в чём состоял гений Бога — он даровал людям счастье посредством цепей; и только первородный грех сбросил их. Но альтернативы нет, ибо бородатый дурак не предусмотрел, что дух свободы, принявший облик змея, обманет его. И по сей день люди мечутся, выбирая между неволей и фантазией, обретшей иллюзорную плоть, чтобы посмеяться над их мучениями.

 

Чарльз говорил убеждённо, страстно: я впервые видел его таким. Он нёс чушь, рассуждал, окутанный дымом стухшей философии; но хуже всего то, что он позволил вырваться своему безумию. Парламент наверняка заражён им, и все они сошли с ума от старости и вседозволенности. И это было страшно, потому что у них хватило сил на то, чтобы оживить бледную тень, приспособить к реальности, руководствуясь нелепыми идеалами, превратить в рабов всё население Земли, хуже того — в добровольных рабов, в радующихся рабов, в преклонённых рабов.

 

— Конечно, у нас не было цели сделать всё так, как в райских кущах. Народу было побольше, но вышло и без того неплохо. И вот — каждый, буквально каждый, самодовольно надуваясь от распирающей его уникальности, прыгал в вертикали, с лёгкостью отвергая старые притязания и заменяя их на получение власти над другими.

 

Льюис остановился, закрыл глаза и продолжал уже так:

 

— Потом случилось много чего. Но с течением времени мы стали замечать, что становится всё больше отщепенцев, тоскующих о потерянном. Казалось бы, новое поколение должно бы привыкнуть к подобному раскладу, но даже среди молодёжи имелось немало бунтарей. В основном среди писателей, поэтов, художников — тех, для кого вертикали звучали пустым звуком. План Парламента находился под угрозой провала: ренегаты соблазняли других, а те — послушное стадо, палка о двух концах, — слушали и внимали. И тогда один из нас выступил с речью, в которой говорилось, что человек не может вечно обманывать себя. Если мы не хотим повторения — изгнания из райского сада, — нам следовало дать землянам цель. Ни деньги, ни власть, ни удовольствия не подходили — это волновало тела, а болезнь постигла умы. Тогда мы поняли: пусть это будет некая возвышенная идея. Нечто такое, что не стыдно показать другим, хвалясь патриотизмом, но между тем и искренние чувства тоже необходимы.

 

Толстяк замолчал.

 

— «Рассвет»?

 

— Да. Звездолёт строился медленно, и внимания на него никто особо не обращал. С поколением взрослых провернуть трюк не удалось, но дети удивительно хорошо поддаются тренировкам. Достаточно ввести кое-какие обучающие игры и давать прослушивать во время полуденного сна записи, тихо шепчущие всё, что нужно. И расчёт на то, что рано или поздно старички вымрут, а их места заменят правильно воспитанные люди, оправдал себя. Да, не полностью. До сих пор есть много таких, кто в душе ненавидит Парламент, затаился на дне общества, но готов прыгнуть ядовитой змеёй, едва только правительство даст слабину. Если кто и мог совершить такое преступление, то только они. Молодые, особенно из богемы, тоже после пары сотен лет начинают задумываться, как то, что вертится в их головах, соотносится с реальностью, почему имеется гигантское противоречие между увиденным и сказанным. Но они пассивны; по большей части впадают в депрессию, кончают жизнь самоубийством и представляют собой отработанный материал — так, мусор. Их много было и много будет. Так что не стоит искать среди тех, кому меньше трёхсот.

Назойливый барабан стучал в голове; от этого звука холодило кровь, конечности онемели, а сердце словно замерло. Я не мог шевелиться. Все мои метания, противоречия, все мои мысли — либо не мои, либо предсказаны задолго до моего появления на свет и отброшены, как бесполезная шелуха. Миллиарды верящих в завоевание человечеством космоса отмечены специальными бирками, занесены каталог и пронумерованы. Каждый шаг согласовывается с голосом в сознании, который покровительственно шепчет, когда можно пошалить, а когда стоит придержать желания в узде. Мы пойманы в ловушку, устроенную людьми, искренне считающими, что для нашего же блага лучше быть в рабстве; хуже того, их слова подтверждаются: за редким исключением человек счастлив. У него есть кров над головой, занятие и возможность возвышения, присутствует даже цветастая обёртка надежды. Во мне нет своего.

 

Кажется, я что-то лихорадочно шептал. Воздух в ячейке сгустился, было трудно дышать. Предметы на мгновение задрожали, приобрели размытые очертания, будто вся Вселенная готовилась рассыпаться в мелкое крошево и так уйти в бездну.

 

Меня отрезвил взгляд Чарльза — довольный, слегка подёрнутый истомой. Толстяк знал, что так будет. Он развлекался. А правда ли то, что он рассказал мне? Почему я уверен, что Льюис не придумал всё это? Его любимое развлечение — бросить подопечного в льдистую бурю сомнений и глядеть, как та разрывает сознание несчастного на тысячи кусочков. Начальник был стар. Он успел дойти в поисках удовольствий до грани, резко пересечь её, а позже вернуться, не найдя там ничего стоящего.

 

Если нам внушали, что «Рассвет» изменит нашу жизнь, то где гарантии того, что Парламент не подстраховался, заодно запрограммировав людей на послушание? Где гарантии, что во мне, в моём подсознании не сидит жучок? Он может источить его червоточинами, затихнуть на время, а затем выползти в самый неподходящий момент и перехватить контроль, стирая мою личность и заменяя её на ту, что более подходит планам правительства. Я не могу доверять себе.

 

— Думай, Стивен. Думай хорошенько о том, что я сказал тебе. Я абсолютно уверен, что ты в состоянии сделать из нашего разговора выводы. Посмотрим, куда они заведут тебя. — Чарльз стремительно превращался в добропорядочного начальника; из его голоса исчезла горячность и пыл фанатика. Он взглянул на свои часы,

притворно охнул:

 

— Поглядите-ка, сколько времени. Я очень запоздал, пора поторопиться. До встречи, Уотсон.

 

— Сэр… пока вы не ушли… я хотел задать вам один вопрос.

 

— Да-да? — Оживился он.

 

Я медленно проговорил:

 

— Перемещение. Я вас не заметил, пока вы не подали голос. Насколько мне известно, раньше частично переместившиеся никогда не становились невидимыми. Новая разработка?

 

Толстяк расплылся в широкой улыбке и не ответил. Я ждал, пока он не скажет что-нибудь, но через пару секунд меня ошарашило: Льюис медленно таял в воздухе. Ног уже не существовало, равно как и половины туловища. Последней исчезла голова с приклеенной к ней ухмылкой. Этот жест напомнил мне нечто, но, сколько я не старался вспомнить, ничего не выходило. Заключительная издёвка: несомненно, обычные транспортёры не способны на придание невидимости, да и возвращение осуществляется мгновенно. Чарльз в очередной раз показал мне, сколь многого я не знаю о секретах Объединённой земли.

 

Я достал сигарету, но при взгляде на неё меня замутило. Убрав пачку обратно в карман, я пошёл готовиться ко сну. Но даже лёжа под тёплым и невесомым одеялом, я никак не мог выкинуть из головы картинку с чёрным, влажно поблёскивающим жуком, живущим в мозгу каждого и дёргающим за волокна нервов всякий раз, когда паразиту приспичит порулить человеком. Солгал ли Льюис, когда говорил о подобном контроле? Он был великолепнейшим интриганом, без малейшей фальши рассуждающим о красивых и не очень словах, но где в его речи крылась истина? Единственное, что смутило: он говорил слишком прямолинейно, слишком понятно, как будто боялся, что до меня не дойдёт. Толстяк вначале нервничал, потом вдруг стал исступлённо выкладывать тайны Парламента, словно те ничего не стоили. Зачем ему врать? Зачем говорить правду? Чтобы вывести из себя. Он наслаждался неуверенностью других; должно быть, только это ещё радовало его воспалённое сознание.

Разболелась голова. Я понял, что не усну, если не приму снотворное. От него снились кошмары, но это было лучше, чем бессмысленные терзания, лишающие сил и ошмётков энергии. Кислая горечь от таблетки растеклась по горлу, и на глаза тут же упала тёмная штора. Я едва успел лечь на постель, прежде чем иссечённый древностью Морфей пришёл за мной, чтобы отвести в развалины своего царства.

 

 

 

 

И, наверное, на этот год я норму выполнил. На будущий год мне остаётся непотребство сверху, начатые было "Отражения" и упоротость про единорога. Что-то из этого получит развитие. А может, займусь чем-то новеньким. В любом случае, спасибо, что читали.

 

 

Конец Спокойствию Нирна, или Поиск Единорога.

 

 

Введение, будни библиотекаря и нежданные визитёры

 

 

 

Пыли было много. Она заставила меня хорошенько прочихаться, пока я водил мокрой тряпкой по длинной пустующей полке стеллажа. Книги, которые я для этого дела свалил в кучу, осуждающе взирали на меня своими потёртыми обложками. Я уже извинялся перед ними, но надменность не позволила им сдаться так быстро. Даже уговоры не помогали: книги — штуки упрямые. Возможно, это связано с тем, что их характеры навеки пропечатаны на их страницах. Я чувствовал, что мне предстоит хорошенькая взбучка, когда я соберусь поставить книги на место. Как минимум, они выпадут у меня из рук пару раз, а может, ещё и по ногам пройдутся. Я предпринял последнюю попытку договориться по-хорошему.

 

— Вы же понимаете, что это для вашего же блага? Кому охота лежать в грязи? Готов поспорить, не вам.

 

Книги не отвечали. Они не желали слушать библиотекаря, самовольно решившего положить их на пол. Будь я осведомлён о последствиях, я бы принёс им стул и поеденный молью пледик. Книги не любят сырости.

 

— Не хотите, так не разговаривайте! Самодовольные, написанные дураками брошюрки. Я к ним со всей душой, а они… — бормотал я, тем не менее, косясь в сторону книг. Те не подавали виду, что заметили мои выпады. Ну и отлично.

 

Старинное здание Главной и Единственной Библиотеки Виндхельма жило своей малозаметной для всех непосвящённых жизнью. Я следил за порядком и иногда, когда книгам хотелось внимания, читал их. Порой выбирался в город, чтобы закупиться едой. Собственно, больше ничего не происходило: норды не слишком-то уважали книги, а те платили им той же монетой. Последний раз ко мне заходили, чтобы воспользоваться туалетом, и это было… Дай Талос памяти… Года два назад. С тех пор сюда никто не наведывался.

 

Я осознавал, что ко мне относятся как к чудаку. На рынке меня подкармливали и даже прилюдно жалели: мол, какой парень, а живёт в окружении плесневелых книжонок, которые давно пора бы сжечь. На эти разговоры я только качал головой и ничего не отвечал, усиливая впечатления окружающих. Пусть думают, что хотят, лишь бы давали поесть.

 

Тряпка окончательно почернела, и я окунул её в ведро, смывая грязь. Выжал, прошёлся ещё раз по полке. Чисто. Теперь нужно подождать, пока та высохнет, а потом можно поставить книги на место. Я содрогнулся, представив себе этот процесс. Мои ноги слегка задрожали, когда призрак «Всенирновой Энциклопедии Атронахов» скользнул по голеням, обрушившись всей своей пятисотстраничной массой на мизинец. Я был до зелёных скампов уверен, что тому не выйти из этой переделки, не пострадав.

 

Звякнувший у двери колокольчик пробудил меня от раздумий. Кто-то вошёл в библиотеку. Может быть, то был Читатель. Он мог попросить дать ему почитать что-то. Этим ведь и занимаются Читатели, верно? У меня ещё не было Читателей, да и откуда им взяться в городе, наполненном нордами, которым только и надо, что помахать топорами?! Невежественные дикари.

 

Я бросил тряпку, и та упала прямо на «Струну Сердца» Винеста Златокудрого. Я скинул кусочек ткани, нетерпеливо извинился перед книгой и помчался из глубин библиотеки к ворвавшемуся в глубину ветхого здания свету — открытой двери. Если я не успею, Читатель уйдёт. Тогда мне надо будет закрыть дверь, потому что я не без оснований предполагал, что библиотека готова развалиться в любую минуту — настолько стара она была, — и свет Магнуса может оказаться роковым пёрышком, сломавшим спину верблюду. Я мчался меж полками, едва успевая их огибать; пару раз чуть не сшиб свечи на треножниках, почти устроив пожар. К счастью, я вовремя избегал препятствий и успел предстать перед Читателем как раз в тот момент, когда он, недоумённо пожав плечами, собрался выйти из помещения.

 

— Уом шо-нбудь нжна? — Я сбил дыхание и потому говорил невнятно. В последний момент я хотел притормозить и выйти к Читателю степенно и важно, как библиотекари из других городов, но вид выходящего посетителя ввёл меня в подобие транса.

 

— А, что, простите?

 

— Вам что-нибудь нужно? — Отдышавшись, повторил я, заодно осмотрев вошедшего. Тот не тянул на Читателя. Длинные волосы, чёрный плащ, наверняка развевающийся на холодном северном ветру (выглядит стильно, пока не запутаешься в нём, разбираясь с парочкой разбойников. После такого выжившие обычно отказывались от длиннополых плащей, десятков кинжалов, развешенных на поясе и жутко мешавших движению, и выражения лица «Я-Тут-Самый-Главный»). Лицо у него было молодое, брови густые, а нос слегка подрагивал, словно мужчина — посетитель был мужчиной — постоянно принюхивался. Я глуповато хихикнул: возможный Читатель слегка напоминал крысу. В общем и целом, такому больше пристало кутить в трактирах, лапая служанок, нежели ходить по библиотекам.

 

Он чихнул, раздражённо зашмыгал и сказал:

 

— Ну и пылища здесь!

 

— Да, — подтвердил я.

 

— Ты ведь здешний библиотекарь? — Продолжил Читатель, резко сменив тему. Я задумался:

 

— Ну, строго говоря, не совсем. Город платит мне как… э-э-э… сейчас вспомню… Хранителю дома, Где Есть Бумага На Случай Лютой Зимы. Норды не любят читать, так что я тут кто-то вроде парня, заведующего растопкой. Вся фишка в том, что для этих северян признание тяжелой зимы является позором, поэтому они скорее замёрзнут насмерть, чем объявят её Лютой.

 

— Ясно, — почесал он затылок.

 

— Правда? Мне в своё время это показалось очень нелепым. Но кто я такой, чтобы осуждать вековые традиции?

 

— Да-а. Так вот… — мой собеседник явно не хотел прочесть книгу, так что я начинал подумывать, как избавиться от него.

 

— Меня зовут Сабинус. — Сказал он.

 

— Так ты имперец? А меня Элберт. Легко догадаться, я из Хай Рока. Только вот живу в Скайриме. Так что ты хотел?

 

Сабинус выглядел озадаченным.

 

— Легко догадаться? Да, конечно… И… я хотел… Точно. Скажи-ка, ты доволен своей жизнью настолько, что ничего не хочешь изменить?

 

Я почуял подвох и стал припоминать, в каких случаях говорят подобное.

 

— Сектами не интересуюсь, в пирамиды не вступаю, — наконец нашёлся я.

 

Сабинус вытаращил глаза:

 

— Какие ещё пирамиды?!

 

— Финансовые. Но я и обычные не привечаю. Пыльно, холодно и много мертвецов.

 

— То есть почти как здесь.

 

Я огляделся. В библиотеке и впрямь сыро, темно и холодно. А уж пыли столько, что если бы её кто-нибудь купил, то я бы стал миллионером и разъезжал по городам на крашеном под золото жеребце. От краски у того зачесалось бы тело, и он скинул бы меня прямо на каменную мостовую, и не факт, что я бы остался с целой спиной. Бедные богачи, столько рисков ради такой глупой затеи!

 

— Но здесь нет трупов, — осторожно возразил я, начиная сомневаться в собственных словах. А уж когда в них сомневаешься, пиши пропало! Тебя уговорят на что угодно. Даже на приворотную мазь для вурдалаков и танец в бочке с дохлыми лягушками при свете Мессера.

 

— Элберт, да ты сам как мёртвый! Живёшь в доме-развалюхе, никогда почти не выходишь — вон, какая бледная кожа, — да про пирамиды болтаешь. Так и сойти с ума недолго. — Посетитель подозрительно прищурился. — Или ты… уже?

 

Я прикинул. Вроде бы по ночам не брожу неприкаянным духом, детей не пугаю, кошками не кидаюсь. Однако же есть немало людей, кто назвал бы меня психом.

 

— Я разговариваю с книгами. Ещё не совсем безнадёжно?

 

Сабинус махнул рукой.

 

— Э, батенька, да вы уже на пути! У меня дядя был, так же болтал, правда, не с книгами, а с камнями. А потом стал метать их в прохожих. Пришлось его… того.

 

— Убить? — Со страхом спросил я.

 

— Ты что! Напоить. У него вся дурь из головы и выветрилась. Конечно, он продолжал таскать в кармане камешек-другой, но больше не чудил.

 

Наш диалог зашёл в тупик, и я решил его расшевелить.

 

— Так что тебе надо?

 

Его ответ меня поразил:

 

— Тебя.

 

— За каким скампом, позволь поинтересоваться?

 

— Ну… я набираю группу на одно предприятие и решил, что ты можешь подойти.

 

Я понял, что сейчас начнётся часть про подвиг. Когда набирают команду, дело пахнет Приключением. Я мало что знал о Приключениях: только то, что в них участвуют безумцы, а зарплаты не никто выдавать не спешит. Не удивительно, что Сабинус выбрал меня; я сумасшедший, как кролик по весне. Вся суть Приключений в том, что у тебя есть команда друзей, которые изначально не друзья, но становятся таковыми за время странствий. Ещё авантюристы бродят по свету спасают несчастных, карают счастливых и, в целом, весело проводят время, пока не нарываются на сильного босса или отряд стражи, которому не по душе воровство куриц. Сказать по правде, не уверен, что кража куриц так необходима, но у меня есть справочник по Приключениям, и свериться с ним — дело пары минут.

 

— Предприятие?

 

— Поиск единорога.

 

Я принял отрешенную позу. В моей библиотеке не было ни слова о единорогах, разве что короткая сноска в «Мифических Существах», что эти однорогие лошади давно вымерли. Безнадёжное начинание. Поэтому идеально подходит для Приключения. Вот только нужно ли это мне? Здесь мой дом, а этого парня я вообще вижу впервые. Наверное, будь я чуть умнее, я бы вообще не стал раздумывать над такими вопросами, но я-то жил в библиотеке. Это накладывает свой отпечаток на человека, знаете ли. Как мне кажется, большое скопление книг с лёгкостью может высосать из любого весь его разум.

 

— Два вопроса. Первый — зачем тебе единорог. Второй — при чём тут я.

 

— Ну, на них никто не охотится. Так что если его поймать и показать учёным, то они отвалят кучу денег. Но я не этого хочу. Просто мой дед как-то видел одного и завещал своему сыну, чтобы тот нашёл единорога. Папаня был крутого нрава и послал старика, тогда он обратился ко мне. Я согласился. К тому же единороги приносят удачу. Да и прокатиться на таком было бы здорово. И наши имена восславят в веках, — на всякий случай прибавил он. Будто бы меня это интересовало.

 

— На них не охотятся, потому что их не существует. Да и… твой дедушка, случаем, камни не привечал?

 

— Нет, — сказал Сабинус. — Он был трезвенником и самым нормальным человеком на Нирне. Поэтому я ему верю. А что касается тебя… для нормальной группы нужен вор, воин, маг и священник. Я неплохо управляюсь с замками, ты колдун. Остаются только воин и храмовник, иначе ничего не выйдет.

 

— Но я не маг, — заметил я после паузы.

 

— Тогда что ты делаешь в библиотеке?! Ими заправляют либо маги, либо чудики! Оу…

 

— Ага, — сказал я.

 

Мой собеседник скривился, но его лицо быстро просветлело.

 

— Если у тебя есть свитки с заклинаниями (Есть, — подтвердил я), то ты вполне сойдёшь за мага.

 

— Я подумаю. Кстати, за признание о навыках взломщика тебе светит лет десять на рудниках.

 

— Но тут никого, кроме нас, не было, — произнёс Сабинус. — А ты вряд ли выдашь меня.

 

На этих словах он напрягся. Я успокаивающе замотал головой.

 

— Я нет, но вот книги могут и учудить что-нибудь этакое. Никогда не знаешь, что придёт им на ум.

 

Сабинус долго глядел на меня.

 

— Знаешь, — проговорил он наконец. — Я не ошибся в тебе.

 

— Я ещё не согласился.

 

— Неважно. Дам тебе подумать, пожалуй. Найдёшь меня в таверне «Огонь и Очаг», если захочешь что-то сказать.

 

На этих словах он развернулся и вышёл из библиотеки. Я как-то и не обратил внимания, что всё это время дверь была открыта. Никто не заглянул. Похоже, я забыл спросить его, почему именно я являюсь наиболее подходящим кандидатом для его Приключения. Может, я наследник какого-нибудь престола? Но, вероятнее, ни один из тех, кто мнит себя магом, даже слушать не стал бы Сабинуса, ибо их бесценное время не должны отнимать жалкие идиоты с абсурдными идейками. В чём-то я был согласен с гипотетическими волшебниками, потому что Приключение должно содержать цель, отличную от "я хочу единорога, потому что мне сказал дед". С другой стороны, чем данная задача отличается, скажем, от "я достоин владеть артефактом, дарующим божественную мощь"? Да ничем. Тем более на единороге можно покататься, а на артефакте — нет. Ещё артефакты нельзя покормить сахаром; в этом плане они предпочитают души невинно убиённых, а связываться с невинно убиёнными себе дороже — после смерти они превращаются в сущих страхолюдин. Я вздохнул:

 

— Единороги, значит… Вечно кто-то блуждает в сумерках своего разума, а отдуваться приходится нормальным людям.

 

Выдав такую красивую мысль, я порадовался за себя и отправился выставлять книги на полку. Та давно высохла. Едва я взял «Всенирновую Энциклопедию», она выскользнула из рук и упала мне на ногу — прямо на мизинец.

 

— Проклятые мстительные брошюрки, — выругался я, растирая повреждённую часть тела. Потом с тихим ужасом посмотрел на другие книги. Справочники, энциклопедии, словари и учебники магии ждали своей очереди. Затаившись, они неотрывно наблюдали за мной, ехидно шелестели страницами и, несомненно, радовались в глубинах своей бумажной сущности. Следующие полчаса меня ожидал сущий Обливион.