[Темка Foxundor'a]

Под подолом правды. Часть 1.

 

 

Дело было после второй чарки. Ринаг сидел, покрякивая от удовольствия, с красным лицом и мутными глазками, поглаживая встрёпанную пегую бороду, и рассуждал о том, о сём. Сейчас его увлекла тема правды.

 

— Вот ты, Марулай, как думаешь, есть ли на свете ложь?

 

— Ну, наверное, — промямлил я, подозревая, что сукин сын устроил мне ловушку. Потом встрепенулся и добавил зачем-то, — конечно, есть! Ты мне тут не заливай!

 

— Э! — Ринаг поднял кверху свой заскорузлый палец, указывая наверх. На всякий случай я туда поглядел. Грязный потолок с мутными разводами и кое-где отвалившейся штукатуркой остался таким же, каким я видел его раньше.

 

— Вот скажи, если ты считаешь, что правда и ложь, они противоположны?

 

— Конечно, — ему удалось меня заинтересовать.

 

— Вот ты рассуди, правда без лжи быть может? А? Точно, может. А ложь без правды — она как-нибудь себя в ентом мире выражает? Да её б вообще не было!

 

— Ну ты мыслитель! — восхитился я, с вожделением поглядывая на бутылку с самогонкой. Та была наполнена чуть ли не наполовину, и мне уже хотелось промочить успевшее покрыться горчащей пылью горло.

 

—То-то и оно, — усмехнулся мой напарник, потянувшись к пустым кружкам. И тут словно демоны Нижнего мира меня за язык дёрнули — полез я с расспросами.

 

— Ну-ка, а вот ответь. Знаешь господина Хавлиуса с Каменного переулку?

 

— Как ентого ублюдка не знать-то. У него ж пруд рядом, в нём чуть ли не каждое утро девок утопших находят.

 

Я чувствовал, что победа моя близка.

 

— И как они там оказываются, а?

 

— Вот будто сам не в курсе. Хватают его холуи баб зазевавшихся по вечерам да и относят к нему. А там он с ними уж позабавится, да и горло перережет, — Ринаг сплюнул под стол, да косо — ему на живот, этакий бочонок пивной, угодило. Я не выдержал, заржал. Ринаг зло покосился на меня, цыкнул зубом.

 

— Ага! Значится, а ежели сказать, что енти бабы сами там топнут, то будет тебе ложь первостатейная! — я скорчил ехидную рожу, почувствовав, что мой собеседник в тупике. Но долго тот в раздумьях не был.

 

— Ты сам-то, дурень, подумай башкой навозной своей! Вот ты придёшь к Хавлиусу, хватанёшь его за манерный пиджачок, повытрясешь мелочь из карманов да заявишь, мол, он убийца, душегуб. Что с тобой случится тогда?

 

Тут уж пришла моя череда чесать затылок.

 

— Ясно что. Побьют меня слуги, собак ещё спустят. Могут и пришибить ненароком. А то ещё в суд подадут за клевету, во как. И чё?

 

— Вот потому-то лжи и нет. Иначе б Хавлиуса посадили, не тебя. Есть только правда, а она шлюха ещё та. Знаешь, к чему шлюхи тянутся?

 

— К деньгам, вестимо.

 

Ринаг даже рукой по столу хлопнул, гордясь моей догадливостью.

 

— От молодца! Понимаешь!

 

— Да чё там понимать, если Марфа-уродка за три гроша ноги перед всяким раздвинет… — протянул я озадаченно.

 

— Да не к тому я! — отмахнулся мой собеседник. — А к тому, что правда — шлюха, да ещё какая! Первосортная, симпатичная. Сиськи — во! Задница — во! И ву-у-умная… Потому только на богатеев и корячится. У кого деньги — тот и правду имеет, хе-хе. И посему Хавлиус прав, в пруду дуры всякие тонут. От любви несчастной, верно…

 

Я заартачился.

 

— А как же мы? Нам-то как жить?

 

Ринаг печально хмыкнул, голову повесил. Чуть слезу не пустил, клянусь Нижним миром!

 

— А никак. Это богатые живут, мы — существуем. И не отведать нам передка правды никак. Ну а нам что за печаль? Лишь бы не лезли всякие аристохраты енти, а уж мы найдём, как устроиться, — заключил он уже бодрее и разлил ещё по чарке.

 

— За что пьём?

 

— За то, чтобы хоть раз в жизни нам поиметь правду, — провозгласил я.

 

— Эх, достойно! — согласился со мной Ринаг и осушил ёмкость.

 

Я сунул в рот водянистый корешок самиу, начал жевать. Корешок был твёрдый, как камень. Зубы скорее расколешь, чем прожуёшь такой, но я попыток не оставлял: не зря мать в детстве говорила, что я упорный. Вон, даже до городского чистильщика дослужился. Работа мерзкая, но особливо не пыльная, а платили чуть больше, чем за торчание за станком круглыми сутками.

 

Нашу трапезу прервал тонкий детский голос, похожий на девчоночий. Ворвался в наш дом, разлился там юной хрупкостью, шмякнулся о стены, упал да там и остался.

 

— Дядь Рин, дядь Мар, там для вас работа есть. Полицейский сказал, чтоб пошевеливались, а то пожалеете, — мелкий оборвыш, словно нарочно в пыли вывалянный, чумазый, стоял в дверях. Его светлые волосы были покрыты застарелой грязью, а лохмотья жутко воняли.

 

— А, енто ты, Рик, — сказал приветливо Ринаг. Мы паренька жаловали. — Так что ты там говорил?

 

— Дядь, на площади Болтунов какой-то старик разорался. Мол, пора бы лорда Арэлла скинуть, а самим зажить в равенстве и достатке. Чо аристохраты все поголовно воры и кровопивцы, а народ сам ведает, как ему жить. Ну, его полицейский того… пристрелил, так-то. Ну, вам теперь там прибраться надо.

 

Мой напарник тяжко вздохнул, покосился на самогонку, на тарелку с самиу. Выматерился и медленно поднялся.

 

— Демоны с ними всеми, сволочами драными. Потопали, Марулай.

 

— И чего их всё стреляют? Правильно говорят же. Как бы хорошо стало, не будь полицмейстеров, лордов да королей. Ух, как хорошо! — произнёс я, выходя с ним на улицу. Рик увязался за нами.

 

— Ты бы это… потише, — Ринаг опасливо огляделся по сторонам. — Помнишь, что про правду тебе говорил? Вот это она самая. У них токмо.

 

— Ну шлюха, и что? Перекупить всегда можно. Они на деньги падкие, — я бросил мальчишке грош. — Посторожь покуда здесь. Мало ли кто тута шастает.

 

Оборванец кивнул, а Ринаг пошел запрягать в телегу нашу клячу, которую мы именовали Золотой. Цвет у неё и впрямь был бледно-жёлтый, не как у золота, а как у больного ветряной лихорадкой али у мочи после доброй пьянки.

 

— Да где ж мы такие деньги возьмём, — донёсся до меня голос напарника. И впрямь, где?

 

Лошадь упиралась. В сенях было тепло, уютно. В принципе, на улице тоже холода не ощущалось, но кто ж в здравом уме от какой-никакой, а кормёжки уйдёт? Наконец, с сопротивлением было покончено. Золотая заковыляла вперёд. Я устроился в телеге, улёгшись прямо в пахшее прелым сено. Ринаг был за возницу.

Вынырнув из задворок, мы поехали по широкой улице, мощёной самым настоящим камнем. Даже гордость брала — у других лордов, говорят, такого не было. Разве что король мог позволить себе более-менее приличные дороги. Сам я, ясное дело, других лордств не видывал.

 

С домов наружу выкидывались помои, у которых тут же начинали виться мухи и особливо голодные дети. Несло говном и мочой, разок я, высунувшись из телеги, заметил мужика, ссавшего в переулке на стену. Люди, ходившие пешком, были все поголовно бедные, оборванные. Те, у кого достатка хватало, покупали себе лошадь, а то и телегу, как у нас. У нас-то казенные были, но другие об этом не знали — я хоть приличным человеком себя чувствовал в сравнении с другими. Да и одежда у нас получше имелась, как-никак лордству служим. Выделялись безлошадные кареты аристохратии, именуемые одним мудрёным словом, но оно из головы выскочило. Эти кареты мчались, дороги не разбирая, — берегись, коли им попался на пути! От них исходил горячий пар, который и обжечь мог, ежели близко сильно подойдёшь. Говорили, техника особливая, а что за техника, никто не ведал. Ну да нам и не положено. И другим тоже, даже безродным богатеям. Только имеющим титул такие дозволялось иметь.

 

Мы достигли площади Болтунов. Не, её нормальное имя — Центральная площадь, ведь она как раз находилась в самом центре лордства Девонуар, но прозвище Болтунья за ней не зря закрепилось. Вечно там выступали — мудрецы между собой спор водили, пророки разных вер, из других лордств добравшиеся, свою религию навязывали. И безумцы всякие, куда же без них. Как тот дохлый старик. Он, к слову, быстро обнаружился. Лежал на неровной поверхности — кое-какие камни наружу выпирали — а из дырки в голове кровь сочилась. Ну, то есть когда мы подошли, она уже перестала, но раньше сочилась, судя по огроменной луже. Его обходили — ввязываться никому не хотелось, а то ещё и пособником объявят да тоже в расход пустят.

 

— Бери под мышки, я за ноги, и затаскивай, — скомандовал Ринаг.

 

— Чё? С хрена лысого я должен в его мозгах пачкаться? — я был глубоко возмущён и даже руки на груди сложил в знак протеста.

 

— Не ломайся, как целка. У нас ещё полбутылки самогона простаивают без дела. — Напомнил мне этот жирный скот. Мне пришлось согласиться с его доводами, и вместе мы затащили мертвяка на телегу. Золотая даже ухом не шевельнула — привыкла. Всхрапнула только от увеличившегося веса, когда мы залезли на облучок — я ж не псих, чтобы с покойником лежать!

 

— Ну, тронулись…

 

Золотая послушно затрусила к ближайшим городским воротам. Нас там знали и пропустили без нелепых придирок типа «эй, да у вас тут труп сзади! А ну-ка, ребята, вяжите обнаглевших засранцев!». А поначалу попадало. По рёбрам, по голове даже — удары подкованных сапог уж больно болезненны. Хоть бы выслушали сперва, сволочи…

 

За пару часов мы доехали до границы лордства. Выгрузили труп, подтащили его к забору. Полдень давно миновал, природа неспешно, но верно красилась в алый. Деревья шумели листвой, птички сладко пели — и мертвец со скорченной рожей. Всё удовольствие испортил, падаль! Я зло пнул старика.

 

— Эй ты чего? — Ринаг покосился на меня.

 

— Да так… тут красота, а он мёртвый… Мерзавец.

 

— Это верно, — ничуть не удивившись, поддакнул толстяк. Вот за что его уважаю, так это за то, что завсегда может притвориться понимающим.

 

— Ну что, кидаем?

 

— Молитву бы надо.

 

— А ты знаешь, какой он веры?

 

— Да и хрен с его верой. Святая Нельянна, покровительница мёртвых, подхвати ветром сего несчастного, вознеси к себе в райские кущи… — забормотал Ринаг. Я покачал головой. И на кой ляд святой понадобится дохлый старик. Но говорить ничего не стал, пусть напарничек отведёт душу-то. Небось в храмы десяток лет не ходил, а тут вроде как повод для обращения есть.

 

Закончив с формальностями, мы подняли на руках мертвеца и, ухнув, перекинули его через забор. Труп устремился вниз — в скрытую облаками бездну. Ринаг поглядел ему вслед, покачал головой.

 

— И как мы только в небесах держимся…

 

— Боги нас держат, как же ещё, — ответил я.

 

— К демонам Нижнего мира богов! — внезапно разозлившись, крикнул толстяк.

 

— Эй, ты чего? Смотри, как бы они за тобой не пришли. Ну, демоны то есть… — я испуганно вжал голову в плечи.

 

— Да, погорячился. Только вот подумал — а если боги ни при чём? А дело всё в технике. Ну, как безлошадные кареты. Тоже паровые. Этак прислушаешься ночью, и чудится, что из-под земли что-то тихонько свистит, — шлёпнул губами Ринаг.

 

— Помнишь, что ты мне про правду заливал? Не нашего ума енто дело. Пар, не пар. К нам правда не притопает, бедные мы для неё. А свистят… демоны и свистят. Заманивают.

 

— Вот тут верно сказал, — с этими словами напарник стянул с себя портки и помочился прямо в пропасть. Хохотнул:

 

— Пусть знают, скоты, как праведную душу совращать.

 

Тут он погорячился. Ну, с праведной-то душой. Но спорить я не стал.

 

 

 

 

[Графические новеллы, комиксы, стрипы]

Тяф, как вы в них разбираетесь? Я слабо себе представляю, чем они друг от друга отличаются. Эмо и готы, Marvel и DC.

[Ограничение модераторства в подфоруме M[FR]]

А чёрт его знает.

Флуда я не увидел вообще. Более того, замечания Феникса даже в какой-то степени оправданны. Конечно, дальнейшие его высказывания можно назвать грубостью — равно как и действия Цернона, — но в том-то и дело, что можно. Да ещё и существует эта самая иерархия...

 

Всё, что я знаю, так это то, что я бы очень не хотел прекращения работы над M:FR. Вот так. Может, стоит решить дело полюбовно? Серьёзно, не дети малые же.

 

Выкладывание личной переписки в общий доступ — это не комильфо. И в том, и в другом случае.

 

[Гномья живопись]

Чёрт, хотел попросить нарисовать Шнобби, но понял, что такой колоритный персонаж должен остаться только в воображении — едва ли кто-то в силах передать облик бравого капрала.

[Темка Foxundor'a]

Вечера.

Спорить со своим единственным читателем может быть чревато, но я попробую.

Все-таки описания перегружены причастными и деепричастными оборотами. Предложения огромные и тяжелые. Думаю, стоит над этим поработать

Это не баг, а фича. Таки я как читатель предпочитаю тексты, в которых преобладают большие предложения. Память позволяет, к счастью. А синдром раздражённой точки — чувство ущербности предложения, которое будто бы оборвано на середине и должно быть продолжено, — преследует меня даже при чтении не моих текстов.

Как вам такой вариант:

Потеря нарочитой неправильности от использования настоящего времени вкупе с прошедшим и удаление некоторых тропов текст выразительнее не сделали. Возможно, кому-нибудь и стало удобнее, но мне режет глаз переписанная часть.

Допустим, так:

Короткие предложения должны рубить, ошеломлять. В этом их предназначение — не описание, а экспрессивность. Использование маленьких предложений вообще не подходит с тем описанием, что я дал девушке. То есть пришлось бы переписывать всё — из-за чего?

Разумеется, и маленькие предложения могут использоваться для описаний. Но для этого нужно быть твёрдо уверенным в том, что дело выгорит. Мой исходник кажется... изящнее, что ли. Не тяжеловеснее, а именно изящнее. Вот такие фломастеры мне нравятся.

[Темка Foxundor'a]

Свет фонаря.

 

 

Поздние сумерки опустились на город по-осеннему внезапно. Ветер гонял опавшую листву по пустым улицам, дороги оживлялись редкими машинами, мчавшимися подобно растревоженным гудящим шмелям и ослеплявшими редкого прохожего ярким светом фар. Уличные фонари изредка мигали, некоторые погасли совсем. Пронизывающий холод заставлял кутаться в одежду, приглушенно ругаться, сетуя на непогоду, и шагать как можно скорее в тёплое помещение ночного бара, чтобы пропустить стаканчик горячительного в шумной, невнятно орущей компании. Непроницаемое чёрное небо завораживало своей глубиной и чистотой — будто гигантская рука прошлась по небесам, брезгливо смахивая с поверхности мутную грязь облаков и тусклое крошево звёзд. В небе можно было утонуть — достаточно лишь посмотреть вверх, чтобы потерять себя в бесчувственной громаде космоса, в котором с лёгкостью помещаются миллионы крошечных кусочков пыли размером с Землю. Никто не смотрел вверх.

 

Рядом с шоссе стояла девушка. Не девушка — девчушка лет четырнадцати-пятнадцати, съёжившаяся и оттого выглядевшая ещё младше, с несколько неправильными чертами лица. Её тонкие, неумело накрашенные губы слегка подрагивали, будто она собиралась заплакать. От мороза девчушка раскраснелась, её зубы постукивали, она растирала щёки руками, пощипывала мочки ушей, дышала на ладони, но это не помогало. Детская угловатость до конца не исчезла — острые коленки, выступающие ключицы придавали ей трогательный вид, усиливающийся, когда она с трудом начинала прохаживаться на высоких каблуках около единственного светившего фонаря на своей стороне дороги — другие не работали. Густые тёмные волосы растрепались, она без конца пыталась пригладить их, собрать в кучу. Одета она была не по погоде — лёгкая красная куртка без карманов, открывавшая горло и часть груди, маленькая сумочка тигриного цвета, дешевое пошлое кольцо с дутым камнем на безымянном пальце правой руке и неприлично короткая мини-юбка, обнажавшая худые ноги с тонкими щиколотками. Этот наряд вкупе с не сформировавшейся до конца фигурой порождал одновременный коктейль из порока и жалости, вызывал в душе чувство сострадания и странного, запретного вожделения. Девочка была красива юной неиспорченной красотой высоких бровей, вздёрнутого носика и карих глаз с прятавшими в них золотистыми крупинками. Она приоткрыла свой ротик, став похожей на беззащитного галчонка, которого так и хотелось прижать к груди, чтобы защитить, согреть и шепнуть нечто удивительно глупое о том, что всё будет в порядке, и оглушительно чихнула, шмыгнула носом. Обняв себя за плечи, она прислонилась к фонарю, топнула ножкой от скуки. Ничего не происходило.

 

Девочка вздрогнула, когда в круг холодного, бездушного света фонаря въехала машина — тёмно-алая, изящная, затонированная, представительная. Блеск лобового стекла заставил девчушку моргнуть, тихо зашуршали шины, машина остановилась. Заднее стекло чуть опустилось. Девочка подошла поближе, снова поёжившись — уже не от холода. Цепкий взгляд сидевшего человека на заднем сидении ощупывал её фигурку, прикидывал что-то на невидимых весах. Время текло, девочка дрожала всё сильнее, но не шевелилась — замёрзшая, испуганная. Наконец, решение было принято. Стекло опустилось ещё, послышался низкий, с ленивой ноткой, голос:

 

— Пойдёшь. Залазь.

 

Дверь распахнулась, и девчушка мышкой скользнула внутрь машины. Там было тепло, там были мягкие удобные кожаные сидения, там витал едва уловимый запах сигар и хорошего бренди — там было неуютно. Она взглянула на него — на краснолицего мужчину средних лет, от которого исходил аромат алкоголя и качественного парфюма, с едва проступившей сединой и небольшой щетиной, на мужчину с заметным брюшком, который даже полупьяный и вальяжно развалившийся на месте умудрялся сохранять солидный вид, — и поспешно отвернула голову. Мужчина сказал в пространство:

 

— К отелю.

 

Машина тронулась. Девочка только сейчас заметила шофёра, его многогранную фуражку и потёртый чистый костюм — заметила и посмотрела в зеркало заднего вида. Взгляды водителя и девчушки пересеклись — в его взоре она прочла мимолётную симпатию и сожаление, быстро исчезнувшие, когда он отвёл глаза, смотря теперь только на дорогу.

 

Густое молчание в салоне автомобиля было нарушено, когда мужчина спросил:

 

— И как докатилась до жизни такой?

 

Спросил и зевнул — ему было неинтересно, весь разговор был затеян, чтобы развеять скуку. Но девчушка не поняла этого. Она сначала со стеснением, а затем всё охотнее говорила:

 

— Ну, мы жили вместе — я, папа и мама. Ссорились иногда по пустякам, но жили дружно. А потом мама с папой стали ругаться. Сперва тихо, чтобы я не слышала, но под конец громко, так, что даже соседи слышали. Полицию вызывали, нам штрафы выписывали. Я стала… школу пропускать. Становилось всё хуже, папа даже ударил как-то маму. Долго просил у неё прощения, на коленях стоял. И вроде как всё стало налаживаться, но… Однажды папа ушел. Мама сказала, что у него есть кто-то ещё и он убрался к своей новой семье. Долго ругалась. Долго плакала. Долго пила. Но, в конце концов, успокоилась, и мы зажили уже вдвоём — я и мама. Маме приходилось много работать, чтобы содержать нас. Я тоже пыталась устроиться, но никуда не брали. А потом, потом у мамы нашли что-то. Какую-то болезнь, — голос девочки прервался. Чувствовалось, что с уходом отца она смогла смириться, но болезнь матери шокировала её. — Денег много надо. Она лежит в больнице, бледная, постоянно говорит, что всё будет хорошо. Её так залечили, что волосы у неё выпали. Она не может работать, а страховку выплачивать не хотят, говорят, не подпадает под условия.

 

Она замолчала. Вздохнула. Он посмотрел на её коленки, властно положил руку на её ногу, погладил. Девчушка дёрнулась.

 

— Продолжай.

 

— Я хотела найти нормальную работу, — продолжала она, опасливо косясь на руку мужчины, — но даже когда узнавали, почему мне нужны деньги, отказывали. Все были такие озабоченные своими делами, просто отмахивались от меня. Я совсем отчаялась. Если заниматься какими-нибудь газетами или подрабатывать в кафешках, этого на себя-то не хватит, а мне ведь ещё на маму собирать приходится. И, — она понизила голос, — одна подруга предложила мне заняться вот, — отвращение на её личике читалось слишком легко, — этим.

 

Девочка разгорячилась; её глаза заблестели, рот горько искривился, и вся она приобрела такой умилительный вид детской раздраженности, полной нерастраченной энергии и непосредственной кипучести, румянец заиграл на её нежных щёчках, и глаза прищурились, когда она смотрела невидяще вперед и говорила, говорила, говорила… Говорила обо всём — о своей обиде на отца, о жалости к матери, о надеждах, планах, мечтах. Она выплёскивала самое себя в порыве поделиться с кем-нибудь всем, что накипело на душе. И замолкла лишь тогда, когда шофёр сообщил:

 

— Приехали.

 

— Выходи, — флегматичный тон мужчины отрезвил девочку. Она встрепенулась, поникла. И, взглянув на неё, можно было увидеть, как её горячность сменялась тупой покорностью марионетки. И её живое лицо застывало, становилось отстранённым и вялым. Она взялась за дверную ручку ослабевшей, снулой рукой. Мужчина вышел из машины. Он не видел этого превращения и не желал его видеть.

 

 

[Темка Foxundor'a]

4

 

 

Нота сюрреализма проскользнула в этой картине — мертвец и его убийца в окружении рукоплескающей толпы. Зрелище, которое ценят по достоинству, — изящество чистой работы.

 

— Что, вашу мать, здесь происходит?! Почему вы хлопаете?! Совсем… — я закашлялся. Ярость душила меня, не давала вырваться речи, застревающей в горле жгучими давящими комками.

 

Аплодисменты стихли. Я оказался в перекрестье множества ничего не выражающих взглядов. Кто-то пробормотал пару невнятных слов. На лица людей начали наползать поспешные маски сочувствия. Публика подалась назад, несколько учёных выскользнуло из неё, поправляя халаты и спрятавшись под плащом озабоченности своей работой. Толпа расходилась.

 

Вскоре Ларс Холл, глава биохимиков «Рассвета», остался наедине со мной, Сэмом, лежащим Россом и людским потоком, возобновившим своё хаотичное на первый взгляд движение. Любопытные взоры ещё не знавших о трагедии скользили по трупу, натыкались на стоявшего рядом Ларса и исчезали стыдливыми призраками, когда

научники старательно отворачивали головы и ускоряли шаг.

 

В моём теле пульсирующим шаром блуждала энергия, выплёскиваясь краткими фонтанчиками в будоражащих порывах. Я окликнул учёного, стараясь, чтобы мой голос прозвучал как можно спокойнее. Едва ли это удалось.

 

— Ларс Холл? Бывший помощник Джорджа Росса?

 

— Интересно, хоть кто-нибудь вызвал врача? Неужели его так и оставят здесь, пока не придут чистильщики… — сказал мужчина, не слыша — или не слушая — меня. В его голосе не было злорадства или триумфальных ноток — напротив, слышалось неприкрытое огорчение и какая нелепая жалость чудилась в глубинах мурлыкающего баритона.

 

— Ларс Холл?! — повторил я. Остатки терпения испарялись в обжигающем огне злобы.

 

— Да? — он повернулся ко мне.

 

— Вы арестованы по подозрению в убийстве вашего начальника.

 

— С чего вы взяли, что это был я? — уверенность его ровного тона взбесила меня ещё больше.

 

Сэм хмыкнул.

 

— Наверное, это потому, что ты его кокнул, чтобы самому стать боссом здесь, а? И не отпирайся.

 

— То, что он мёртв, а я стал руководителем отделения, говорит только о том, что он мёртв. А я теперь руководитель, — почесав бородку, заметил Ларс.

 

— У нас есть основания полагать, что вы причастны к смерти Джорджа Росса, — обтекаемые формулировки спасали от подробностей. Меня уже слегка потряхивало от сдерживаемого крика. Мерзкий, паршивый день.

 

— С чего бы это? Беднягу скосил сердечный приступ. Очень не повезло. Джордж в последнее время не посещал врача, а работа у нас жутко нервная. Особенно сейчас, когда «Рассвет» готовится отчалить в космос. К тому же я заметил, что Джордж стал каким-то дёрганым.

 

Ещё бы ему не стать дёрганым. Ты же прикончил за пару недель несколько его коллег.

 

— Сердечный приступ в наше время? Не смешите, Хо… мистер Холл. — Взведённые до предела нервы визжали. Сдерживаться удавалось с большим трудом. Я закусил губу так, что почувствовал на языке солоноватый привкус.

 

— Как я уже говорил, он довольно долгое время уклонялся от визитов к врачу, — парировал Ларс.

 

Что это? Направленный импульс? Для такого нужны оборудование и неслабая точность настроек, ведь существует риск зацепить не того. Медленный яд, и впрямь

действующий на сердце? Тогда он должен очень быстро распадаться в крови. Вряд ли Ларс позволил бы найти хоть какие-то следы того, что смерть не случайна. Или Холл говорит правду, и Росс, напуганный до полубезумия и дрожавший в ожидании своей участи, попросту не выдержал. Не стоило ему задерживать с посещением больницы. И мне тоже.

 

Я вздрогнул, заметив, что моя ладонь сжалась кулак так, что ногти впились в кожу. Я попробовал разжать конечность, но она словно окаменела, изредка подрагивая.

Боль постепенно усиливалась.

 

— И, тем не менее, вам придётся проследовать с нами в участок. Для снятия показаний.

 

Ларс с любопытством смотрел на мою руку. Даже потянулся, как будто собираясь коснуться, но в последний момент остановился.

 

— Сочувствую. Вам нелегко приходится, верно? Но допросы, грозящие остановкой работы отделений, запрещены. А я теперь здесь главный, как бы грустно это не прозвучало. Без меня никак.

 

Он вновь взглянул на тело рядом с ним. Я хотел было сказать, что снятие показаний — это вовсе не допрос, но не успел открыть рот, чтобы изречь очевидную ложь, как Ларс прервал меня.

 

— Верите ли, нет, но мне действительно жаль его, — шепнул он вдруг, доверительно склонившись ко мне. От его дыхания пахло кофе.

 

— Тогда зачем? — спросил я, зачарованный его внезапной искренностью. Люди Эпохи Вечной Жизни предпочитали ложь. Они сделали её своим культом.

 

— Мы все делаем своё дело. — сказал учёный. Снова присел на корточки и прикрыл веки Джорджа: — И ваше заключается в поимке преступников. А здесь таковых нет.

Я обмяк. Тело ощущалось как надутый до предела воздушный шарик с полупрозрачными натянувшимися боками, готовый лопнуть от легчайшего касания — и разорвавшийся на клочки, когда его резко ткнули иглой. Эмоции ушли, уступив место опустошению, душным сковывающим одеялом придавившим мою голову и грудь.

 

Лишь боль в руке напоминала, что я ещё живу. Постоянная. Усиливающаяся. Нестерпимая.

 

Я с трудом пошевелился, нащупал пачку с сигаретами в кармане. Маленькая палочка с почти неуловимым запахом устроилась в уголке рта. Я порылся в поисках зажигалки.

 

— Ты снова за своё! Сколько можно, Стив? — покачал головой Сэм.

 

— Ты вообще когда-нибудь затыкаешься? — в карманах её не было.

 

— Я всего лишь пытаюсь заботиться о твоём здоровье. Врачи, знаешь ли, могут быть теми ещё шарлатанами. А ты куришь чаще, чем успеваешь проходить чистку… — бурчание толстяка стихало.

 

Я скорее поверю в целительную силу выстрела из корабельного импульсника в голову, чем в заботу тех, кто находится со мной в одной вертикали.

 

Рядом со мной вспыхнул крошечный голубоватый огонёк. Ларс протягивал мне прямоугольничек с горящей наверху точкой.

 

— Хотите закурить?

 

Кивнув головой, я поджёг кончик сигареты, затянулся и выдохнул первый клуб дыма. В голове прояснялось. И хотя состояние неестественной расслабленности сложно назвать прояснением, но это неплохая альтернатива тянущей головной боли.

 

— Пока у вас нет доказательств моей причастности к гибели Джорджа, вы не можете просто так ворваться в моё отделение и пригрозить мне арестом. Если я окажусь в одной из, не сомневаюсь, уютных камер Медной Вышки, работа тут прекратится. Цепь случайностей подкосила руководящий состав биохимиков, а назначить нового главу, пока прежний задержан, нельзя. Противоречит… — Ларс остановился. Я знал, что он хотел сказать. Противоречит правилам игры. Вертикали — это ведь всего лишь одна Грандиозная Социальная Игра. Современный аналог древней забавы — рулетки, придуманной одним этносом ещё до Объединения.

 

— Противоречит закону, — закончил фразу учёный и засунул руки в карманы халата.

 

Неплохой синоним.

 

Сигарета в моей руке тлела, я машинально стряхивал пепел на пол, попадая местами на спину Россу. Был ли вообще смысл продолжать разговор? Холл не выдаст ничего заслуживающего внимания. Я посмотрел на дисплей хронометра — скоро вечер. Пока я выберусь из комплексов «Рассвета», уже наступит ночь. Проверка досье нынешнего главы оперативников — дело полезное, но приблизит ли оно меня к главной цели — убийце Купера? Сомневаюсь.

Колючий терновник, обвившийся вокруг моей правой руки, ослабил свою хватку, позволив мне разжать ладонь. На пол упала пара алых капель, разбившихся при столкновении с землёй неровными кляксами. Царапины, оставшиеся после давно не стриженных ногтей, слабо кровоточили.

 

— А вот и бригада. Поздно они спохватились, — прокомментировал Ларс возникший позади меня шум. Я повернулся. Три человека в жёлто-синих спецовках шли к нам. Первый, мужчина со странными серыми, будто припорошенными пеплом волосами на висках, широко расставив в стороны руки, что-то говорил суетящимся учёным, словно поставившим себе цель загородить проход врачам. За старшим доктором двое помощников тащили дребезжащую каталку, на которой лежало что-то чёрное.

Прорвавшись к нам, медики остановились. Один из них, потянувшись, зевнул, с равнодушным застывшим лицом махнул своему напарнику и схватил тело Джорджа за ноги. Второй развернул чёрное нечто, оказавшееся мешком.

 

— Что происходит? Почему нет обследования тела? Где анализ и освидетельствование смерти? — происходящее напоминало парадоксальный сон, в котором люди — куклы с перекошенными от потёкшей краски лицами, — театрально заламывают руки и в притворном отчаянии падают на колени, будто бы сдерживая душащие их рыдания. И сквозь это отчаяние смутной химерой проглядывает издевательское торжество падальщиков. Я моргнул. Размытая пелена, стоявшая перед глазами, исчезла, сменившись отчётливой резкостью. Не было кукол — были каменные бесстрастные идолы, от которых веяло холодком безразличия ко всему, что не касалось

напрямую их.

 

Старший медик пожал плечами.

 

— Не впервой, чай! Тушку потом расчленят, а что до подтверждения смерти… ну, вы видели, как он загнулся? Вот и ладно. Закидывайте, парни!

 

Возникший было щит отчуждённости внутри меня дал первую трещину, позволяя чувствам непрошеным языком пламени прорваться наружу.

 

— Сэм. Где. Наши. Люди. В этом. Грёбаном. Отделении?!

 

Толстяк смешался.

 

— Ну, мои не любят тут бывать. Знаешь, у нас не лучшие отношения с военными. Они тут заправляют, как-то так.

 

— Что значит «не любят»?! Это их чёртов долг! Они ОБЯЗАНЫ тут быть!

 

Теоретически военные должны обеспечивать внешнюю безопасность и устранять любые намёки на вредительство изнутри, а Отдел — заниматься вертикалями. Как оказалось, всё обстоит совсем не так.

 

— Ну, не шумите, мистер. У отделовских и впрямь не задалось тут, — обратился ко мне главный медик. Его серые виски снова бросились мне в глаза. С опозданием до меня дошло: это была седина. Я ни разу в жизни не видел седых волос.

 

— А вот и господа военные, — сказал доктор. Его помощники к тому времени успели засунуть Росса в чёрный мешок и перетащить тело на каталку; теперь они о чём-то тихо болтали, посмеиваясь.

 

Два массивных человека в одинаковых униформах, поглощающих свет и выглядевших миниатюрными чёрными дырами на фоне остального мира, с одинаковыми лицами, отражавшими напряжённую работу одной имевшейся у каждого извилины, не заморачиваясь, растолкали мешавших им и приблизились к нам.

 

— Какие-то проблемы, Фред? — спросил один из них мощным голосом.

 

— Никаких, я как раз уже заканчивал. Эй, обалдуи! Почапали, что ли. Солнце ещё высоко.

 

С этими словам главный медик с последовавшими за ним помощниками вступил в людской поток. Теперь тот огибал врачей, будто боясь прикоснуться к мертвецу.

 

Скоро троица исчезла из виду.

 

— Что происходит? — я решил выяснить ситуацию.

 

— Ну, уже ничего. Всё закончилось. А вы кто, мистер?

 

Предостерегающий взгляд Сэма канул в никуда. Он вздохнул и отошёл куда-то за мою спину.

 

— Я Стивен Уотсон, глава Отдела Контроля. И я хотел бы знать, почему здесь грубо нарушается протокол оформления убийства, а также причину, по которой моим

людям запрещён сюда доступ. — сказал я.

 

— О, вы из Отдела? — гоготнул второй солдатик. — Прошу прощения, мистер… Уотсон. Никакого убийства не было, был несчастный случай, ага. А что касается ребяток из…

 

Он умолк, когда первый военный пихнул его в бок.

 

— А что касается людей из Отдела Контроля, то мы не запрещали им допуск. Они проходят общий обыск наравне со всеми, а затем вольны делать что угодно. — закончил он мысль второго.

 

Прекрасно, я поторопился. Извилина у них одна на двоих. И досталась она первому. Общий обыск наравне со всеми. То есть пока обычных рабочих чисто символически прощупывают на предмет запрещённых вещей, мои подчинённые проверяются до последнего волокна псевдоткани. Психологическое давление в счёт не берётся.

 

Сэмюель кашлянул, но я не придал этому значения.

 

— Несчастный случай… хм, а если я в этом сомневаюсь? В любом случае, таков порядок, и не вам нарушать процедуру составления протокола… господа.

 

Первый военный хмыкнул.

 

— Вам следовало самим это сделать. В конце концов, Отдел для того и нужен, чтобы предотвращать убийства. Он ещё работает? Значит, все смерти на площадке случайны. Вот и всё.

 

Итак, либо я признаю отсутствие оперативников Отдела на территории площадки «Рассвета» и получаю увольнение за полнейшую некомпетентность, либо соглашаюсь с версией о сердечном приступе.

 

— Отдел Контроля не только предотвращает убийства, но и расследует уже случившиеся, — облизнув губы, сказал я.

 

— Расследуйте на здоровье. Было бы кому… — колко заметил военный. Он оказался не таким уж тупым.

 

— И вы сейчас мешаете нам, знаете ли! — подал голос Сэм.

 

— Мы? О, мы искренне извиняемся. И уходим. Незачем создавать помеху вашей работе. Мы ведь делаем одно дело, не так ли? «Рассвет» на небосклоне!

 

Кивнув на прощание, солдаты ушли. Их высокие фигуры ещё долго возвышались над другими.

 

Я заозирался по сторонам. Ларса нигде не было.

 

— Где Холл?

 

— Ну, я пытался намекнуть тебе, но ты был занят с этими, так что… он шмыгнул в толпу и куда-то смылся, — толстяк виновато улыбнулся.

 

Неважно. Уже ничего неважно. Я снова проверил время и вздохнул.

 

— Езжай в офис, посмотри другие контакты Купера за последние дни. Нарой информации по Холлу. И… — я задумался, — найди у себя людей понадёжнее. У нас должен быть повод задержать Ларса.

 

Подозрительные намёки учёного заслуживали проверки.

 

— Повод? — переспросил Сэм.

 

— Да, чёрт тебя дери, повод! Это когда ты вскрываешь проклятую ячейку и подкидываешь туда какую-нибудь запрещённую хрень! — взорвался я. Твердолобость главы оперативников довела меня.

 

— Тише, тише, — засуетился толстяк, повертел головой, отыскивая любопытных, обернувшихся на крик. Вспышка злости прошла незамеченной, — я понял. А ты куда?

 

— Домой. Спать. К дьяволу всё, — зевнув, подвёл черту я. Мне нужно отдохнуть, иначе Льюису некого будет препарировать.

 

— Не рановато ли? — Сэм поджал губы. Его показная манерность порой действительно смешила.

 

— Когда я прорвусь через кордоны ублюдков в форме, уже будет ночь. Если повезёт.

 

Этот день вымотал меня до предела. Долгий и насыщенный, он взахлёб пил мои силы, оставляя лишь пустоту и апатичную понурость. Бессмысленные метания, окончившиеся ничем, добили остатки стойкости духа. Видение уютной кровати с мягким податливым одеялом, пахнущим грёзами, захватило меня, и я не мог противиться этой завлекающей иллюзии. Ведь итог известен; так зачем трепыхаться?

 

 

[Темка Foxundor'a]

Пепел. (Не про "Рассвет")

 

 

Плоское нарисованное небо застлано слоистыми пепельно-багровыми облаками, скрывающими умирающее солнце. Дождь, ещё совсем недавно низвергавшийся с небес плотной завесой, размывавшей дороги и уменьшавшей видимость до пары шагов, теперь лениво моросит. Сильный ветер бьёт в лицо мокрыми брезгливыми шлепками, отталкивая назад и заставляя прикрыть глаза. Размытая земля течёт потоками грязи, подминаясь под ногами. Ботинки моментально становятся мокрыми, в них противно хлюпает. Деревья шелестят редкими листьями, протестующе скрипят, сгибаясь под ударами воздушной стихии. В воздухе носится запах ушедшей грозы.

 

В висках стучит кровь, рука невольно поднимается в тщетной попытке закрыться от порывов ветра, насквозь пропитанная влагой одежда тянет вниз, леденящий холод впитывается в каждую клетку тела, стирая воспоминания о тёплом нутре машины, где он сидел совсем недавно. Капли воды стекают вниз по лбу, попадают в глаза или достигают крупного пористого носа и висят там мутными жемчужинами, пока он не встряхнётся по-собачьи. Зубы громко стучат от озноба и таящегося в теле сковывающего страха. В руке крепко — мёртвой хваткой — зажат пистолет. Он не знает, как тот называется, кем сделан — ему хватает тянущей вниз тяжести, придающей слабой, мнимой уверенности в собственных силах, тающей в наступающей темноте вечера.

 

Покинутые дома мрачными чернеющими силуэтами выступают из тени, когда он подходит ближе. Какой-то неясный звук пугает его — он неумело вскидывает пистолет, дрожа, водит им в разные стороны. Палец на спусковом крючке дёргается, пляшет. Ничего не происходит. Он опускает оружие.

 

— Боже, д-дай мне сил. Боже, с-сохрани меня и мою с-семью, — запинаясь, пробормотал Саймон. Позади была Хелен и две малютки — Ева и Долли, ждущие его в машине, безоружные и одинокие. Им нужны были припасы. Без еды, медикаментов и топлива нечего было и думать о том, чтобы удрать от настигавшей их угрозы.

 

Брошенные в спешке здания напоминали изломанные зубы великана — гигантская пасть, только и ждущая момента, чтобы сцапать, проглотить неудачника, решившего забраться туда. С нависавших крыш вниз стекали целые струйки, разбивавшиеся на асфальте со звуком, от которого Саймон поминутно оглядывался — ему чудилось, что за ним, скрытый завесой падающей воды, крадётся кто-то, выгадывая секунду, чтобы вцепиться мужчине в спину. Стараясь дышать как можно тише, Саймон пробрался к окраине крошечного городка-призрака. Носившийся между зданиями ветер протяжно завывал, ни один фонарь не работал, Саймон не разбирал дороги. Он отшатнулся, когда наступил на что-то мягкое. С замершим сердцем обойдя препятствие, мужчина продолжил свой путь

 

Саймон вышел из дворов. Оглядевшись по сторонам, он приметил дом, который, судя по очертаниям и размерам, принадлежал довольно обеспеченной семье. Пригнувшись, мужчина пересёк широкую скользкую дорогу и подошел намеченному зданию. Тронув ручку, он убедился, что дверь не заперта. Аккуратно приоткрыв её, он скользнул в образовавшийся проём. Внутри было относительно сухо, сырость пока не нащупала лазейки, чтобы расцвести мерзкой плесенью и влагой по всем помещениям. Саймон начал было искать выключатель, но тут же одёрнул себя — на свет могли прийти они. Он прислушался. Царила тишина, прерываемая только ветром и дождём снаружи. Он сделал шаг — заскрипела половица, пронзительно и душераздирающе. Саймон вздрогнул и встал как вкопанный. Минуту ничего не происходило, и мужчина, расслабившись, прошел из прихожей в гостиную.

 

Он увидел пару стеллажей с тоненькими книжечками, несколько картин, массивный пухлый диван, повёрнутый к плоскому телевизору, висевшему на серой от синеватой черноты стене, и древний комод с витыми ручками. Справа была лестница с прямыми перилами и ступеньками, на которых лежал ковёр. Посередине комнаты находился стеклянный столик с брошенными на него мелочами — парой ручек, листками, фотографиями и смятой двадцаткой. Воровато оглянувшись, Саймон сунул деньги в карман. Сбежавшим жильцам они уже не пригодятся.

 

Пошарив в комоде и не найдя ничего интересного, мужчина повернулся к коридору, ведущему, как он надеялся, на кухню. Громкий шорох наверху сковал его, заставил оцепенеть. Шорох повторился. А затем — грохот чего-то упавшего. Кто-то неспешными шагами, нарочито вдавливая в пол пятки, подошёл к лестнице, принялся спускаться. До ушей Саймона донёсся слабый ритмичный хрип, переходящий в посвистывание. Мужчина онемел. В голове билось: «Беги! Прячься! Целься!» Обрывки мыслей теснились в сознании, тело несколько раз дёрнулось, подчиняясь каждой команде. Саймон остался на месте. Рука с зажатым в ней пистолетом начала подниматься. Мужчина постарался прицелиться: руку мотало из стороны в сторону, она ходила ходуном, живя собственной жизнью. Саймон обхватил одну руку другой, вспоминая, как правильно стрелять. Все наставления, которые однажды дал ему в порыве благодушного опьянения друг-охотник, тут же выветрились из мозгов, оставив после себя смутный намёк на то, что Саймон делает что-то не так. Вдруг подумалось — как он там, друг? Где он теперь? Жив ли ещё?

 

Неизвестный приближался. Его густая тень, видная даже в полумраке, увеличивалась. Запах зловония, гниения плоти наполнил комнату душным, бьющим в нос облаком. Позывы рвоты заставили Саймона согнуться пополам. Когда он, наконец, встал, то увидел напротив себя труп. Труп стоял на месте и рассматривал мужчину своими глазами — одним гноящимся, с мутно-матовым белком и почти исчезнувшим зрачком, и другим, желтоватым, покрытым сеткой красных лопнувших капилляров. Его молочно-синеватое лицо с ввалившимися щеками, язвенным носом и порванными губами заставило Саймона слабо пискнуть. Мертвец склонил голову с ещё густыми волосами, продолжая глядеть на человека, трясущимися руками нацелившего на него оружие.

 

Саймон помнил — твари могли быть быстрыми. Но этот… это не шевелилось. Мужчина сделал шаг назад — он предпочёл бы убежать, ведь выстрел привлёк бы внимание других мертвецов. Если он, конечно, был бы успешным. Вздумай пистолет дать осечку или сам Саймон промахнуться, вещи типа поднятия тревоги очень быстро перестали бы быть важными. Только бы тварь не вздумала кричать

 

Ещё шажок. И ещё. Рот мертвеца приоткрывается, показываются гнилые шатающиеся зубы, труп с сосущим всхлипом втягивает в себя воздух и…

 

— Здравствуй, — прошипел-прохрипел мертвец.

 

Пистолет в руках Саймона дёрнулся в очередной раз.

 

— Ты… ты говоришь? Господи, спаси и сохрани!

 

— Да. С трудом. Но говорю. Воздуху сложно. Проходить через. Гортань.

 

Мужчина постарался унять дрожь.

 

— Н-ни разу не слышал, чтобы другие такие болтали.

 

— А много. Ты нас. Встречал? — постепенно речь ходячего трупа становилась отчётливее, паузы уменьшались.

 

— Нет. Парочку, когда уже уезжали. Но они… они напали не на нас. Там было много других. Господь защитил нас.

 

Мертвец скривил лицо в пародии на улыбку, отчего его кожа на левой щеке лопнула, показав белоснежную кость и немного бледно-розоватого мяса. Саймона передёрнуло.

 

— А я вот атеист. Считал себя атеистом. А теперь наверху. Лежит Библия. Всегда легче, когда веришь в замысел. Того, кто выше. Легче сдерживаться. Хотя без разницы. В какого именно Бога верить.

 

— Сдерживаться? — переспросил Саймон с ноткой просыпающегося любопытства. В конце концов, мертвец не звал своих сородичей и даже не нападал.

 

— О да. Постоянная. Непрекращающаяся ярость. Ненависть ко всем. Ко всем живущим. Остальные тоже умеют. Разговаривать, я думаю. Просто не хотят. И даже сейчас. Я хочу впиться. В твою шею, грызть её, рвать, почувствовать. Фонтанчик крови. Бьющий мне в лицо. Ощутить тепло ещё недавно жившего тела, — под конец труп захрипел, его руки, прежде висевшие вдоль тела безвольными плетями, согнулись в локтях, ладони сжались, сдавливая невидимое горло.

 

Саймон побледнел, его ноги задрожали, никак не желая оставаться на одном месте.

 

— Так что же… мешает?

 

Его нежданный собеседник молчал. Его руки вновь опустились — он успокаивался.

 

— Я человек. Был человеком, по крайней мере. Позвольте представиться, — собеседник Саймона склонился в глубоком поклоне, этакой насмешке над самим собой — кланяющийся труп!

 

— Уильям Филипп Моррис к вашим услугам. Доктор экономических наук. Бывший, подозреваю.

 

— Э-э, Саймон. Можно просто Саймон.

 

— Вот и познакомились. А что ты тут забыл?

 

— Ищу припасы. Топливо, еду, лекарства. — про семью Саймон упоминать не стал.

 

— Я тут недавно поселился. С топливом тут негусто. Зато остального много. Думаю, я могу помочь. У меня наверху небольшой склад. Собирал, что находил.

 

— О, это прекрасно! — сказал Саймон. Лёд недоверия не был разрушен, но уже потрескался. Хоть Уильям и стал мертвецом, он остался человеком, даже несмотря на внешний вид… и запах. По крайней мере, он умел говорить, что уже немало.

 

— Куда дальше отправишься? — спросил бывший доктор.

 

Мужчина задумался, опустил пистолет. Почесав в затылке, сообщил:

 

— Да в любое большое скопление людей. К цивилизации.

 

Мертвец рвано закашлялся. Только через несколько секунд до Саймона дошло, что это был смех.

 

— Цивилизации! Цивилизация мертва. Каждый сам за себя. Склоки. Новый каменный век не за горами.

 

— Думаешь? — с недоверием поинтересовался мужчина.

 

— Конечно. Человечество — океан. А ходячие мертвецы — буря на поверхности. Буря пройдёт не скоро, но пройдёт — мы сгниём. А вот на поверхность. На поверхность выплывет грязь. Самые паскудные, самые скверные представители. Рода человеческого почувствуют себя как рыбы в воде. И поднимут голову мерзавцы. Те, кто готовился. Над кем смеялись — выживанцы, пророки новых религий. Едва ли правительства. Сумеют справиться. Государств уже нет. Апокалипсис — это не очищение. Это воздвижение всего отвратительного. Что есть у человека, на трон. Персональный ад человечества. В каждом таятся мелкие пороки. Скрытые извращения. И сейчас они возьмут верх над налетом цивилизованности. Человек — зверь со скрытой звериной сутью, как Земля. Это гигантский шар магмы, облачённый. В тонкую оболочку из камня.

 

Саймон протестующе покачал головой, нахмурился.

 

— Нет-нет! Ты человек, и ты поборол даже свои новые страсти. Я человек, и я не хочу убивать — я хочу спасти жизнь себе и своим близким. И остальные, едва ли они жаждут другого.

 

Снова кашель.

 

— Это люди. А я говорю о зверях. Которым нужен один толчок. Чтобы сорваться в пропасть. И они опаснее всех ходячих трупов, вместе взятых. Потому что они хитрее. И они куда более жестоки.

 

Человек переступил с ноги на ногу.

 

— Единицы, которых быстро изничтожат военные.

 

— А военные. Они что? Неужели ни один генерал. Не мечтает о собственной маленькой стране. Где можно править единолично? — спросил Уильям.

 

Саймон, которому успел надоесть этот пустой спор, махнул рукой, нетерпеливо отбрасывая все доводы собеседника.

 

— Ерунда. Человек не животное. Но хватит об этом, где, ты говорил, припасы?

 

Мертвец замолчал и показал пальцем наверх.

 

Когда Саймон, нагруженный кучей пакетов, мешков и узелков, вышел из дома, Уильям шепнул ему своим хрипящим голосом:

 

— Удачи. Она всем нам пригодится. И берегись других трупов. Они не такие добродушные.

 

— Спасибо! Надеюсь, у тебя всё будет хорошо, — сказал в ответ Саймон и побежал к своей машине, в которой его ждали жена и две дочки.

 

Три дня спустя Саймона застрелили бандиты, поставившие заставу на шоссе. Его жену Хелен перед тем, как пустить в затылок пулю, изнасиловали, а Еву и Долли прогнали прочь, и они прожили всего на день дольше — их нашли ходячие мертвецы.

 

Уильям был сожжен месяцем позже группой религиозных фанатиков, провозгласивших своей целью очищение мира от заразы и установление господства их Бога.

 

 

 

 

 

[Skywind (MorrSkyrim)]

Господа алхимики, что надо делать в случае такого позора?

Есть, конечно есть. =_=

Но всё равно, гуар - не тот совсем.

А разве нужно что-то делать?

 

Skywind уже давно стал не переносом Вварденфелла на движок Skyrim'a, а именно что своим видением старой игры. Отсюда вытекает три варианта поведения:

1) Каким-то образом повлиять на процесс работы, намекнув на Lore-составляющую. Догадываюсь, что попытки были и они не слишком-то удались.

2) Категорически надуться и не признавать Skywind как Вварденфелл.

3) Принятие. Обойти острые моменты, кое-где пойти на уступки.

 

Но в любом случае факт остаётся фактом: Skywind выйдет независимо от мнения лороведов. Да, он будет отличаться от оригинальной игры. Вполне вероятно, что сие есть не очень хорошо. Но увы, реальность жестока.

 

Или вариант с переубеждением таки имеется?

 

[Конкурсы для писателей и поэтов]

Будет ли проводиться в ближайшем обозримом будущем конкурс по TES-миниатюрам? И если будет, то в этом году?

[Black Desert]

Система прыжков, ассасин крид теперь и онлайн:

Он и был online ещё с Brotherhood'a.

[Пепельный Престол]

Не придирайся:) Неплохо написано. Я бы тоже почитал продолжение.

А как повышать уровень работ, ежели тебя иногда не подпинывают в правильном направлении?

Ты кстати, тоже хорош, свою историю про наше незавидное будущее и терминальную стадию карьеризма не дописал.

Так это только начало же.

 

Простите-простите, а что там за история про карьеризм??

Загляни в мою тему.

[Пепельный Престол]

Забавный рваный стиль. Удачно прописаные моменты, когда с лёгкостью скользишь взглядом по тексту, чередуются с явными недоработками, о которые спотыкается глаз.

[Делаем Катсцены в Creation kit. [Туториал]]

Не скажу, что прямо впечатлился кат-сценами. Они, мне кажется, в TES излишни. А вот сама локация любопытна.

[Флора и фауна Вварденфелла]

Кстати, в той книге из ESO выделяются семейства и близкие виды. Значит ли это, что в Нирне существует некое подобие эволюции и его обитатели как минимум сумели доказать ее существование?

1) Что за книга?

2) К примеру, род гуаров делится на виды гуаров-пони, гуаров-единорогов, гуаров обыкновенных и прочее. Вероятно, эти виды возникли под давлением определённых обстоятельств. Чем не эволюция?

Тогда непонятно только когда это все успело эволюционировать.

Эволюция — явление непрекращающееся.

[aL]

С новой охотничьей территорией! Спасибо за M:FR, так-то.

[Темка Foxundor'a]

Виртуозно. При чтении в голове возникают картины происходящего. И очень живые, проработанные персонажи.

Спасибо за отзыв. Над персонажами и бился.

харизматичный, но зачуханный - смертельно болен, не может переносить перемещения и зависим от сигарет, которые ненавидит. От души поиздевались Вы над своим героем, Foxundor

Искренне надеюсь, что не переборщил, пытаясь создать живого героя. Потому что на другом конце палки лежит sympathetic Mary Sue, чего хотелось бы избежать.

Самый настоящий фантаст, однако!

и ещё раз спасибо. Учусь потихоньку.

 

Меня даже несколько смущает это Вы. Нет, если так удобнее... но я лис простой, без претензий.

 

Когда сохраняла себе.

?

[Темка Foxundor'a]

1

 

 

Я посмотрел на свою правую руку. Та слегка подрагивала, пальцы сотрясались мелкой дрожью. Я положил руку на стол, но это не помогло. Сжав ладонь в кулак, я перехватил взгляд собеседника, мгновение назад пристально изучавшего мою непослушную конечность. В карих глазах мужчины не читалось ничего, кроме сочувственного понимания. Ни проблеска насмешки.

 

— Гарри, ты знаешь, почему я тебя вызвал.

 

Короткостриженный блондин, сидящий напротив меня, сумел лишь чуть переменившейся позой и выражением лица показать свою полную неосведомлённость. Я внутренне позавидовал такому актёрскому мастерству. Впрочем, за те годы, что он прожил, иного ожидать и не стоило.

 

— Сэр? — вопросительная интонация удалась ему особенно хорошо. — Не имею ни малейшего понятия, сэр.

 

Я положил руку на досье, лежащее передо мной так, что находившемуся напротив меня мужчине были видны слова, напечатанные на обложке. Там было написано “Гарри Райт”. Надо отдать должное моему визитёру — он ничуть не изменился в лице, прочитав своё имя.

 

— Сегодня ночью твой непосредственный начальник, Андриан Хилл, был найден мёртвым около двери в собственную ячейку. Причина смерти ещё устанавливается, но, похоже, что это был несчастный случай. Крайне неудачное падение, — последняя фраза была излишней.

 

Гарри чуть склонил голову.

 

— О, — произнёс он после недолгого молчания. — Мне очень жаль. Мистер Хилл был выдающимся человеком и прекрасным руководителем.

 

— Да, несомненно. — Я помедлил. — Третья смерть за полтора месяца. Во всех случаях непосредственным кандидатом на повышение являлся ты. Совпадение?

 

Райт сцепил руки в замок, чуть склонившись ко мне.

 

— Это намёк? Да, цепь трагических случайностей позволила мне продвинуться по службе, но я бы никогда… — на протяжении всей фразы его голос наполнялся умеренным, ни в коем случае не переходящим грань негодованием, — Никогда не стал бы совершать… такое. Поверьте, сэр, я ничуть не в восторге от подобных событий.

 

Я откинулся в кресле. Левой рукой достал пачку сигарет, вытащил одну. Правая рука ещё немного тряслась, когда я послал импульс зажигалке. Глубоко затянувшись, я выпустил клуб дыма.

 

— Сэр? Если позволите, я бы предпочёл, чтобы вы не курили при мне. Я не люблю запах табака.

 

Ровный голос, ни следа раздражения. Не стоило и пытаться поймать его на таком.

 

— Увы, я всё же продолжу. Но вернёмся к причине, по которой я вызвал тебя. Мне крайне не нравится, что сотрудники Отдела Контроля продолжают умирать один за другим, как мухи. Да, случайности выше нас, но не всегда дело заключается в одном лишь случае, не так ли?

 

Блондин кивнул головой, пристально глядя мне в глаза. Никаких эмоций, полнейшее спокойствие и безмятежность. Рядом с ним я ощущал себя стопятидесятилетним младенцем.

 

— Как вам угодно, сэр. Но я не властен над судьбой, поэтому могу лишь надеяться, что подобного больше не произойдёт.

Мне не оставались ничего иного, кроме как выдохнуть очередное дымное облачко, постаравшись сделать из него кольцо. Искусство пускания колечек было для меня недоступным искусством, в чём я лишний раз и убедился. Всматриваясь в получившееся убожество так, будто оно способно было поведать мне правду о смерти Адриана, я проронил:

 

— Что ж, я тоже на это надеюсь. И буду пристально, очень пристально следить за обстановкой в дальнейшем, — хотя я и без того знал, почему умер Хилл, — А ты… ты заинтересовал меня. Я пригляжу за твоей работой.

 

Секундная лёгкая улыбка мелькнула на лице Гарри.

 

— Я польщён, сэр. Вы оказываете мне честь, сэр. Не мог на такое и рассчитывать.

 

Сделав ещё одну затяжку, я перевёл взгляд на левое ухо блондина. Нехитрый приём, но действенный. Некоторые приходили в смущение, когда их собеседник вдруг начинал смотреть отрешенным — словно сквозь них — взором. На новоиспечённого руководителя аналитической группы это, впрочем, не оказало никакого действия.

 

— Удачного дня, Гарри. Не смею задерживать.

 

Райт поднялся из-за стола, слегка поклонился — скорее, обозначил кивок, и, аккуратно поправив бежевый плащ, вышёл из моего кабинета. Звук его шагов, давно пропав из зоны слышимости, продолжал набатом стучать у меня в голове. Я докурил сигарету, бросил окурок в компактный дезинтегратор мусора, выполненный в виде старомодной позолоченной пепельницы, изображающей русалку, держащую в руках раковину. Короткая вспышка — и пепельница пуста.

Закрыв глаза, я минуту посидел так. Голова чуть кружилась из-за первой сигареты за сегодня и постоянного недосыпа. Потом, встряхнувшись всем телом, я открыл досье и начал просматривать его с самого начала.

 

“Гарри Райт, мужчина. Родился 10 июля 982 года Эры Вечной Жизни в городе Аллентаун. Блондин, средний рост, карие глаза. Отец…”

Проклятье. Ему почти четыреста лет, и он только сейчас решил продвинуться по службе. Сидел себе тихо и незаметно, а теперь с чего-то вздумал стать “летуном”. Зачем? Почему? Да ещё и в самом Отделе Контроля…

 

Четыреста лет. В два с лишним раза старше меня. И был до недавнего момента мелкой сошкой. Такие не останавливаются сами. Раз уж он решил рискнуть, то наверняка метит на моё место. И его от кресла начальника местного Отдела уже отделяет лишь пара кресел.

От перспектив становилось совсем безрадостно. Посмотрев на правую руку, я приглушённо выругался. Злосчастная конечность дрожала, и мне никак не удавалось утихомирить её. С трудом закрыв папку с биографией человека, только что побывавшего у меня в кабинете, я встал. Полумрак комнаты прекрасно сочетался с моим настроением. Шкафы с документами замерли тёмными призраками. Единственным источником освещения была лампа на столе, дававшая света ровно столько, чтобы комнату нельзя было назвать погружённой во мрак. Я нажал на кнопку в столе, включая верхний свет. Зря я пытался нагнетать обстановку. Этого парня такими фокусами не проймёшь.

 

Я подошёл к стене, при моём приближении ставшей прозрачной. Солнце почти полностью скрылось за серыми облаками, густой туман не давал рассмотреть всё как следует. Временное окно позволяло различить лишь другие небоскрёбы — грандиозные сооружения из металла и преобразованного пластика, пиками устремлявшиеся в небо. Между величественными зданиями, по идее, должны были мелькать маленькими каплями мобили, но разглядеть их представлялось нереальным. Где-то вдалеке вырисовывался громадный силуэт чего-то поистине монументального. Даже белёсое одеяло мглы не могло полностью скрыть его — “Рассвет”. Величайшее достижение человечества со времён изобретения виталиса. Космический корабль, способный доставить человека к свету иных звёзд.

Аллентаун — маленький городок по меркам Объединённой Земли, но близость космодрома и сопутствующих ему заводов делала его одним из важнейших мест на этой планете.

 

Я прислонил переставшую дрожать ладонь к нечёткому контуру гиганта. Некоторым символам не требуется величественное название. Они являются вещью в себе.

Убрав руку с пластика окна, я отвернулся, позволяя ему снова помутнеть, превращаясь в ничем не примечательную стену. У каждого в этом городе были свои обязанности. И мои заключались в том, чтобы люди в Аллентауне и на самом космодроме не увлекались, перемещаясь по вертикалям.

 

Наручный хронометр пискнул, напоминая про время. Я мельком глянул его, достал из потайного кармана костюма небольшую баночку. Открыв её, я вытряхнул маленькие капсулки себе на ладонь. Всего семь штук. Скоро нужно будет брать новые. А тут ещё этот Райт. Я бы совсем не обрадовался, обнаружив одним прекрасным днём в одной из пилюль вместо виталиса яд.

 

Проглотив одну таблетку, я убрал остальные, спрятал пластиковую коробочку вместе с её драгоценным содержимым. Сколько мороки у меня из-за этих крох…

С виталиса началась Эра Вечной Жизни. Последствия долголетия стали проявляться очень быстро. Возникшее перенаселение затопило города, а невозможность продвинуться по службе — куда стремиться, если ты всё равно не сможешь подняться выше по рангу из-за бессмертных, не желающих уступать свои уютные кресла? — и невозможность решить проблему растущего голода побудили правительство Объединённой Земли выпустить один незначительный на первый взгляд закон — закон о вертикалях. Рабочие места разделялись на разные сектора. При уходе вышестоящего сотрудника служащий чином ниже автоматически получал занимаемую предшественником должность. В любом случае.

 

За пару месяцев количество смертей от несчастных случаев превысило все мыслимые показатели. Это позволило частично решить проблему перенаселения, но участившиеся случаи открытого устранения заставили правительство сформировать отдельный орган для раскрытия подобных дел — Отдел Контроля. Впрочем, в нём самом подобные казусы были отнюдь не редкостью. Ближайшим примером мог послужить яркий взлёт недавнего мелкого клерка — Райт, ещё одна причина для головной боли. Будто иных недостаточно…

 

Вертикали, а также ужесточение законов вплоть до смертной казни за малейшие проступки позволили хоть как-то регулировать численность населения. Однако все эти репрессии имели за собой ещё одну цель — в человеческом теле при смерти выделялся гормон, необходимый для производства виталиса.

 

Я сел обратно в кресло, мельком просмотрел досье Райта ещё раз и, вздохнув, отложил его в сторону. Слегка надавил пальцами на закрытые веки, разминая глазные яблоки. Боль, сравнимая с болью от попавшей в глаз песчинки, и не думала прекращаться.

 

Раздавшиеся рядом с дверью шаги возвестили о том, что кто-то подходил к моему кабинету. Кто-то аккуратно — на грани слышимости — поскрёб косяк, затем, набравшись смелости, постучал. Я помассировал виски, лениво гадая, что могло понадобиться визитёру.

 

— Войдите!

 

В распахнувшемся дверном проёме возник мой помощник. Растрёпанная причёска и запавшие глаза придавали ему нездоровый вид, а врождённая бледность вкупе с худощавостью выдавали сидевшую в нём смертельную болезнь. Впрочем, он был совершенно здоров, а о случаях смертельных заболеваний и вовсе не слышали уже почти два тысячелетия.

 

— Сэр, отчёт, сэр. И у вас встреча с мистером Льюисом через полчаса, сэр. Вы просили напомнить, сэр.

 

Если есть на свете вещи хуже, чем угроза моей жизни со стороны всяких выскочек, то именно они со мной и случились: плохая ситуация на подконтрольном участке и встреча с начальством. Зачастую эти ситуации ходят рука об руку.

 

— Конечно, Перси. Спасибо.

 

Я даже не пытался скрыть недовольства. Перси, немного постояв около стола, с робостью спросил:

 

— Что-то ещё, сэр? Чаю или кофе, сэр?

 

Я махнул рукой, показывая на дверь.

 

— Нет, обойдусь. А теперь, если ты позволишь… — такой мерзкой интонации не ожидал я сам.

 

— Простите, сэр. Ухожу сэр. — Первой реакцией человека, впервые встретившего моего помощника — конечно, после вопля “оно живое?!” — стала бы жалость. Такое забитое существо ещё поискать надо. Неудивительно, что он сумел убрать всех мешавших ему. На людей, подобных Перси, зачастую не обращаешь внимания.

 

Он был прекрасным помощником. Более того, Перси, в отличие от “летунов”, предпочитавших взлетать по вертикали так быстро и высоко, насколько это вообще возможно, относился к “приспособленцам”. Те сидели на одном месте по несколько лет, привыкая к новой обстановке и присматриваясь к своей следующей жертве.

Зато их работа отличалась такой аккуратностью, что комар носа не подточит. Почти все, кого Отдел Контроля ловил, были из “летунов”. В самом же Отделе сдавать своих вообще считалось моветоном — если они не слишком зарывались. Проклятый Райт. Два кресла до меня.

 

Радовало только то, что “летуну” придётся прикончить Перси, чтобы добраться до меня. А мой секретарь, несмотря на кажущуюся робость, был далеко не прост. Какое счастье, что он ещё минимум года полтора не станет пытаться совершить что-то… неудобное для меня.

 

По мере прочтения отчёта за последний месяц мне становилось всё хуже. Количество происшествий на строительной площадке увеличилось на двадцать процентов. И это были не стандартные “Дженкинс подавился кофе, запивая кусочек печенья” или “На голову парня из бригады номер семь упал кусок углепластика”. Умирали чины, опасно близкие к высоким.

 

К запуску “Рассвета” число желающих получить награду за успешно проделанную работу стало зашкаливать. Под конец папки пошла откровенная мокруха, и я с отвращением захлопнул отчёт. О, мне ситуация была известна. Но получение такого яркого свидетельства отбивало всё желание продолжать чтение.

 

Боясь за свои жизни, руководство, ответственное за возведение космолёта, прятало чертежи и другие разработки в надежде хотя бы так выиграть смертельную гонку. Без толку. Видные физики и инженеры постоянно пропадали, с ними происходили разнообразные досадные случайности. И так происходило всё время строительства. В итоге естественный отбор взял своё — к власти на площадке пришли самые хитрые, но не умные. Звездолёт, который человечество могло бы закончить ещё около тысячи лет, стоял, ветшая и ржавея. В его конструкцию вводились изменения, обновлялись некоторые части. Чертовски медленно, но упрямо люди занимались своим делом — не забывая о себе. А я должен был сдерживать их. Попытка заткнуть прорвавшую дамбу руками и то оказалась бы удачнее.

 

Сейчас же дело пошло по нарастающей. И вот с этим я должен отчитываться перед Льюисом.

 

Спрятав порочащие меня как начальника Отдела Контроля Аллентауна бумаги в стол, я вызвал пульт управления кабинетом. Пару минут спустя мне всё же удалось настроить местную антенну на приём. Никогда не любил механические штучки.

 

Льюис предпочитал являться ко мне самолично, хотя и использовал только частичный перенос. У него не было времени на полную транспортировку, говорил он. Если порой у меня и появлялось желание задушить кого-нибудь собственными руками, так это начальника.

 

Я закурил, ожидая, когда сигнал подтвердится и мужчина сумеет переместиться ко мне. Тонкие струйки дыма уходили к потолку, рассеиваясь, перед своеобразной смертью порождая причудливые образы.

 

Раздавшийся совсем рядом от меня голос заставил меня невольно подскочить в кресле, чуть не выронив сигарету.

 

— И этим вы занимаетесь на работе, Уотсон? Пялитесь в потолок?

 

Сохранить лицо в такой ситуации не представлялось возможным.

 

— Поверьте, мистер Льюис, это далеко не всё, чем мне приходится заниматься.

 

— О, не сомневаюсь, — маленькие глазки толстяка напротив меня сощурились от удовольствия. Сквозь Чарльза Льюиса, генерального директора Отдела Контроля и одного из членов Парламента Объединённой Земли, вполне можно было разглядеть стену напротив. Частичный перенос, он такой.

 

— Итак, начнём? — лысый боров даже не удосужился выслушать мой ответ, — как обстановка на объекте “Рассвет”?

 

Я почувствовал, как мелкой дрожью затряслась моя рука. Только не здесь, только не сейчас…

 

Ехидная улыбка Льюиза сводила меня с ума.

 

— Как обычно. Люди суетятся, люди строят, люди ссорятся. Штатный режим, — бой ещё не был проигран, но всё шло именно к этому. Слишком большое преимущество у него было с самого начала.

 

— Ссорятся? О, но ваша работа как раз и состоит в том, чтобы предотвращать. Предотвращать, — толстяк посмаковал это слово так, словно это было отличное блюдо, — проблемы.

 

Меня всегда удивляло, что с современными возможностями Чарльз не исправил себе внешность. В отличие от моей неизлечимой болезни, убрать лишний вес и нарастить волосы было делом одного часа. Мне оставалось лишь теряться в догадках. Возможно, подобное отречение было признаком, по которому угадывался один из Парламента. Чисто теоретически высший орган власти Земли был выборным, но с установления Эры Вечной Жизни голосований не проводилось. А ещё в Парламенте ни разу не менялся состав. В безумной круговерти вертикалей это говорило о многом.

 

— Стараемся изо всех сил. Наш Отдел хорошо работает в постоянно изменяющихся условиях, и нам удалось…

 

Враньё с невинным лицом удавалось мне просто прекрасно. Но обмануть тысячелетнего интригана? Хотя, возможно, виновата моя рука. Мне пришлось спрятать её под стол, но это не помогло.

 

— Двадцать процентов… — протянул Льюиз. Я поперхнулся на полуслове. — Двадцать. Проклятых. Процентов. В которые входят чистые убийства. А количество задержанных снизилось.

 

Крыть было нечем.

 

— Весь мир пристально следит за грядущими событиями, — почти ласково продолжал генеральный директор, — А вы… вы не справляетесь. Знаете, что случится, если уберут кого-нибудь из генерального отдела? Нынешние кретины “два плюс два” сосчитать не способны, а кто придёт на их место? — его голос повышался, — Или вам напомнить, что случилось около трёхсот лет назад в схожей ситуации?

 

Я помотал головой. Мутная история со взрывом одного из участков из-за халатности работников. Её не освещали, но тогдашнему главе Отдела пришлось очень и очень несладко. Когда-то давно я пообещал себе, что пущу импульс в лоб, если проколюсь настолько. Иначе будет гораздо, гораздо хуже.

 

Чарльз пошевелил пальцами, посмотрев на мою левую руку. Я опомнился, когда увидел почти прогоревшую сигарету. Торопливо затушив её и кинув в пепельницу, я перевёл взгляд обратно на Льюиса.

 

— Щекотливая ситуация, Уотсон. Люди начинают разочаровываться в идее космических полётов. Лучше бы вам сделать всё как надо. Человечество не должно отвести восторженных взглядов от “Рассвета”. Но, если эти взгляды вдруг станут… иными, у нас всех появятся трудности.

 

Внезапная мысль молнией проскользнула в моей голове, ошеломив настолько, что заставила беспокойную ладонь замереть на секунду. Генеральный директор… боялся. Вот так вот просто. Пытаясь скрыть этот факт от всех, в том числе и от себя. Если люди забудут про “Рассвет”, то куда они будут смотреть? На общество, в котором нужно постоянно оглядываться через плечо? На нехватку еды? На… правительство, допустившее такое?

 

Парламент, эти кукловоды — что с ними станет? Этот вопрос заставил меня криво усмехнуться. Льюис не удивился столь резкой смене настроения. Или сумел скрыть это.

 

— Помни, Стивен. Парламент наблюдает. Мы рассчитываем на этот корабль.

 

Продолжая улыбаться, я ответил, глядя, как толстяк начал растворяться в воздухе.

 

— Я запомню… Чарльз.

 

Блаженный момент ответного выпада. Лицо генерального директора скривилось, когда я назвал его по имени. Самодовольные ублюдки и через тысячу лет остаются самодовольными ублюдками. Этого в них не изменить.

 

Льюис исчез, оставив меня в гордом одиночестве. Руку слегка потряхивало, изредка по ней проскальзывали вспышки боли, но я был доволен собой. Мне всё же удалось нанести ответный удар — по правде говоря, ничтожный укол, но когда тебя громят в пух и прах, то начинаешь радоваться ничтожным победам. Невольно потянувшись к сигаретам, я остановил себя. Очистка крови от никотина была штукой болезненной, поэтому стоило притормозить. Вместо этого я закрыл лицо руками, давая отдых усталым глазам.

 

В сущности, ничего плохого в вертикалях не было. Если, конечно, если ты не глава Отдела Контроля. Всего лишь адекватная реакция на приобретённое бессмертие, отличный способ регулирования населения. И всё равно слишком много людей. Вот тут и выходит на первый план “Рассвет”. Но до него ещё надо дожить…

Наверное, прошло не меньше пяти минут, прежде чем я каким-то шестым чувством ощутил, что в кабинете находится кто-то посторонний. Перси стоял в дверях. Вид у него был такой, будто он прямо сейчас свалится в обморок. Мой помощник всегда выглядел запуганным, но не до такой степени. Сердце ёкнуло.

 

Перси с трудом начал говорить, трясясь мелкой дрожью:

 

— Я-я-я-я… не хотел говорить, по-пока ми-мистер Льюис был здесь. Он всё-всё-всё равно узнает, но…

 

Я похолодел. У моего секретаря был вид смертника.

 

— Купер мёртв. Найден убитым в своей квартире, с-сэр.

 

Я обратился в камень, весь липкий от пота. Мысли замерли, в мозгу стучало “Боже”. Даже рука замерла, словно в предвкушении…

 

— К-какой Купер? Т-тот самый? — я стал вторить Перси в заикании.

 

— Д-да. Купер Картер, сэр. Сэр. Сэр. — помощника заклинило.

 

…чтобы содрогнуться в приступе конвульсий. Боль в ней усилилась, став почти нестерпимой.

 

Новости хуже придумать было нельзя. Даже весть о сердечных приступах, поголовно подкосивших всё руководство площадки, звучала бы не столь скверно.

 

—Мы в дерьме. По уши в целом море дерьма, — я чуть не выронил пачку, доставая сигарету левой рукой. В груди ощущался целый пласт льда, в горле застрял комок.

 

К дьяволу контроль никотина. Приговорённым к смерти всегда положена последняя сигарета.

 

 

2

 

Сухой щелчок импульсной зажигалки, голубая вспышка, озарившая на мгновение всё вокруг себя. Затянувшись так глубоко, что закружилась голова, я поднялся. Прошёл мимо застывшего истуканом Перси, бросил, остановившись на секунду около помощника:

 

— Что с перемещением?

 

— С-сэр, канал к ячейке Купера н-не проведён.

 

Можно было догадаться. Да и полная транспортировка длилась бы чересчур долго.

 

— Мне нужен мобиль. Хотя, — Перси был умён, но не всегда ум нужен для именно для умных поступков. Не стоило дразнить его такой удобной возможностью, — я лучше сам. А ты пока заблокируй кабинет… и, пожалуй, весь офис. На все звонки отвечать, что я уже выехал, понял? И ещё раз: никаких перемещений.

Секретарь кивнул, начиная потихоньку оживать. Я хлопнул его по плечу, отчего Перси чуть не упал.

 

Мне совсем не хотелось превращаться в упаковку виталиса. А это означало, что мне придётся крутиться, как ужу на пресловутой сковородке. И непременно найти — отыскать, вытащить из-под земли, если потребуется, — козла отпущения. Иначе им сделают меня.

 

Когда Льюис всё-таки пробьётся в мой офис, я уже начну работать на месте убийства. Если повезёт, даже найду бедолагу, которого удастся обвинить во всём. Но всё же люди из Парламента будут недовольны. Дьявольски недовольны.

 

Я вышёл из главного офиса, тут же свернув в боковой коридорчик. Комплекс Отдела Контроля Аллентауна тянулся на сорок с лишним этажей небоскрёба двадцать семь, в простонародье называемого Медной Вышкой.

 

Быстрым шагом я прошёл мимо поста, отделяющего кабинеты высших чинов от помещений основного рабочего персонала. Свернув пару раз вправо, я спустился по длинной лестнице, всегда мотавшей мне нервы своей плохой освещённостью и пугающей безлюдностью. Словно кто-то невидимый наблюдал за тобой, прячась в тёмных уголках, перекрестье множества взглядов, изучающие прикосновения чего-то неощутимо-мерзкого заставляли тело содрогаться мелкой дрожью. Здесь часто падали.

 

По спине ползали мурашки, липкий пот, появившийся после известия о смерти Картера, холодил кожу. Руку дёргало, словно она решила избавиться от бесполезного придатка — остального тела.

 

Парковка с мобилями располагалась уровнем ниже общественных помещений. Их я миновал с бешено стучащим сердцем и гудящей головой, в необъяснимом страхе предчувствий. Другие сотрудники Отдела попадались всё реже, несущественными тенями проносясь мимо меня. Как только я убедился, что поблизости никого не осталось, я бросился бежать.

 

Сотни мобилей каплевидной формы блестели в тусклом свете множества ламп. Машины выглядели одинаково, и в этом был их плюс: никто не стал бы тратить своё время, укладывая сюрпризы в каждую.

 

Я прошёлся вдоль одного из рядов. Мой выбор остановился на мобиле, стоявшем поближе к основному выходу. Мельком проглядев данные хронометра, я кивнул: аппарат оказался программно чист.

 

Прежде чем открыть дверцу, я бросил на ручку платок, заранее отойдя в сторону. Не стоило забывать про старый трюк с направленным разрядом импульса. Ответной реакции не последовало, и я сел в машину.

 

Конкуренция заставляет даже нехитрого на выдумку человека изворачиваться, придумывая всё новые способы действенного продвижения наверх. Учитывая, что начальство тоже отнюдь не страдало тягой к суициду, выливалось всё это в подобие игры, в которой победителем мог стать только один.

Некоторые становились сущими параноиками. Искали в еде яд, а в своей ячейке — прослушивающих жучков. Более того, люди порой таскали с собой ручные импульсники, даже невзирая на запрет на ношение и хранение личного оружия для всех, кроме военных, занимавшихся преступлениями, не связанными с вертикалями. В идеале, Купером тоже должны была заняться военка, но на деле от неё было ещё меньше пользы, чем от Отдела.

 

Что до меня, то я полагался на универсальное противоядие и встроенный в хронометр локатор, отслеживающий различные электронные штучки. А что до импульсников… гораздо эффективнее их подкидывать.

 

Пока я разбирался с системами контроля полёта мобиля, у меня было время попытаться связать всё, что я знал о погибшем, в единое целое.

Купер был государственным контролёром. Не очень-то важно звучало, сказать по правде. Но проблемы, как обычно, крылись в деталях. Например, даже полностью построенный и готовый к полёту “Рассвет” не полетит, пока контролёр не даст добро. Не Парламент, не инженеры — именно контролёр. На протяжении всего строительства Картер был мелким добавлением ко всеобщей неразберихе, но именно на его плечи Парламент возложил обязанность представлять интересы правительства здесь, в Аллентауне. Именно Картер отчитывался — официально — о ходе строительства “Рассвета”.

 

С Купером я пересекался всего пару раз, но мне хватило. Никогда не считал себя впечатлительным человеком, но ледяной взгляд цепких и внимательных глаз контролёра пару раз снился мне в кошмарах.

 

Я вздрогнул, когда мобиль, завибрировав на секунду, подал сигнал о готовности к полёту. Запоздалой мыслью пришло воспоминание о сигарете, которую я начал курить, когда выходил из кабинета. В руках ничего не оказалось, и я с невольным вздохом принялся выводить мобиль с места парковки — из головы выскочило, куда я мог её деть. Скорее всего, выронил, когда бежал.

 

Одна из стен исчезла, и я подвёл мобиль к тому месту, где она только что была. Убедившись, что та на самом деле испарилась, я на максимальной скорости проскочил нестабильный участок. Как много людей погорело на том, что во время выезда подобные стены материализовывались обратно, рассекая машины вместе с незадачливыми водителями, страшно подумать. Несчастные случаи в современном мире повсюду…

 

Итак, Купер мёртв. Он был напоминанием, которое Парламент постоянно держал перед человечествем.

 

«Люди выйдут в космос, и мы сделаем всё, чтобы помочь им. Но не забывайте, кто тут главный», — ненавязчивое послание правительства прослеживалось в СМИ, сквозило повсюду, убеждая, заставляя верить себе. Это было правильно. Люди идут в космос, Парламент приглядывает за работой и иногда, как пастух, подгоняющий овец, слегка меняет направление деятельности. Теперь собака пастуха мертва, и овцы, уже давно мечтающие о заветном пастбище с молодой зелёной травкой, но давно уже не видящие ничего, кроме сена, начнут разбредаться.

 

Купер мёртв. На постройку корабля это не повлияет, но Парламент не сможет — да и не захочет — назначать нового контролёра, пока ответственный за смерть старого не будет найден.

 

Мобиль разгонялся, следуя забитой в память программе. Сероватая дымка расступалась перед мчащейся в пространстве каплей железа и пластика, сдвигаясь позади неё, словно желая стереть из этого мира любое упоминание, любую улику того, что тут кто-то был. Туман был напитан солнечными лучами, жадно всасывал их, не давая пробиться к земле, оттого он казался подсвеченным изнутри, молочно-желтоватой ватой облеплял небоскрёбы, мимо которых мчался мобиль, стремясь проникнуть внутрь, поглотить, растворить в себе всё, что сумели сделать люди. Туман был вампиром, искрящимся и одновременно тусклым, его щупальца полупрозрачными завитками касались поверхности машины перед тем, как в испуге отдёрнуться от неё.

 

Картер жил в небоскрёбе номер одиннадцать, находящемся совсем близко от площадки “Рассвета”. Я закрыл глаза, постаравшись устроиться поудобнее. В кабине было тесновато.

 

На ум пришёл мой предыдущий начальник — Даррел. Мы с ним ладили. Я не пытался его убрать, а он относился ко мне как к сыну, которого у него не было. И так продолжалось, пока он не ушёл со службы, пожав мне на прощание руку и заявив, что он стал слишком стар для подобной работёнки. Пятьсот с лишним лет отнюдь не сказались на его умении соображать. Наверное, поэтому он и уволился. Насколько мне было известно, он отказался от виталиса и теперь доживает остаток своей жизни в каком-то маленьком приморском посёлке.

 

Начальник Отдела Контроля города Аллентауна — звучит здорово, если не забывать о ситуациях вроде этой. Люди обожают всё усложнять. Человечество с нетерпением следило за возведением “Рассвета”, и каждый инженер, каждый рабочий на площадке хотел приблизить миг полёта корабля. Но вместе с тем в душе любого жил маленький бес, постоянно донимающий вопросом — а чем я хуже его? Почему я подчиняюсь, а он руководит? И этот бесёнок раз за разом побеждал патриотичную пылкость строителя будущего.

 

Смертность персонала, обслуживающего “Рассвет”, была до потрясения высока. На месте Парламента я отменил бы закон о вертикалях хотя бы в пределах этого округа.

 

Купер мёртв. Это политика.

 

Я стал ненавидеть политику, едва познакомившись с парой людей, — если этих тысячелетних интриганов можно так называть — заседающих в Парламенте. Свяжись с ними — и у тебя нет должности, ячейки и будущего. Что ещё хуже — ты получишь будущее, которое станут контролировать они. Впрочем, а что происходит сейчас?

Пронзительный писк известил меня о том, что мобиль подлетает к небоскрёбу, где жил контролёр. Я взял управление на себя и завёл машину на парковочное место, благополучно миновав исчезнувшую при моём приближении стену.

 

Меня встретили двое в форме Отдела. Первый был неприметным человечком с лицом, словно вылепленным из пластилина — постоянно в движении, но эмоции как-то плавно перетекают одна в другую. Второй — лысый здоровяк с закатанными по локоть рукавами рубашки, так, чтобы можно было увидеть волосатые мощные руки. Как ни странно, говорить стал именно громила.

 

— Сэр, квартира Картера на пятнадцатом уровне. Пройдите до конца парковки, там будет лифт. Как подниметесь, сверните направо и минуйте маленькую арку.

 

— Кто там?

 

— Фишер, сэр. В принципе, вы не заблудитесь, на каждом углу наши люди…

 

Я махнул левой рукой, в нетерпении отбрасывая всё, что хотел сказать мне здоровяк.

 

— Да-да, я уже понял.

 

Направившись в указанном направлении, я миновал ряды машин-капель и добрался до пневмо-лифта. Двери исчезли, и я вошёл, нажав на кнопку, подписанную цифрой “15”. Пол чуть содрогнулся, появилось секундное чувство неземной лёгкости — и всё. На месте.

 

Колючие звёздочки ламп усеивали потолок, тусклыми маячками указывая пути, по которым каждый день проходил бурлящий людской поток. Сейчас же коридоры были пустынны, не считая нескольких молчаливых людей в спецовках, призраками проскальзывающих мимо меня и останавливающихся лишь за тем, чтобы кивнуть и произнести “сэр”. Вечное “сэр”. Когда-то подобное обращение и впрямь грело мне душу.

 

Около ячейки собралась небольшая толпа. Оперативники, техники и медики с аппаратурой, несколько аналитиков, разглядывающих гладкие стены с таким задумчивым видом, что сразу становилось понятно: ничего толкового в ближайшее время от них ждать не стоило. От переговоров стоял негромкий гул — обсуждение смерти государственного контролёра казалось занятием поинтереснее расследования.

 

Непрофессиональность — болезнь Объединённой Земли.

 

Вертлявый мужчина в форме, сидевшей на нём, как тряпьё на доисторических чучелах, — я видел картинки в детстве, — увидел меня первым и сразу же метнулся вглубь сборища, ужом проскользнув в ячейку. Почти сразу же оттуда вышёл полный человек, который подбежал ко мне, ухватив за рукав пиджака, отчего моя рука дёрнулась, точно её пронзили током.

 

— Стив, ты уже здесь, да? Прекрасно, просто прекрасно, — горячий шепот толстяка эхом отдавался в гудящей голове; его маленькие усики забавно шевелились, когда он говорил. — Чёрт, не прекрасно, конечно же! Я имею в виду, ну, прекрасно, что ты подошёл так быстро, но вся ситуация — в ней нет ничего хорошего, да. Смерть наступила приблизительно пять часов назад, обнаружена, когда персонал обслуги пришёл на ежедневную уборку, эти сволочи, они ничего, ничего, проклятье, не говорят. Я не знаю, молчат, скоты, я уж и так и этак, грозил, а они ничего — представляешь? Молчат, но, может, это потому что они, да? Я не знаю, Стив, не знаю, и…

Его речь, сбивчивая и сумбурная, становилась всё стремительнее. Я оборвал его, осторожно высвободившись от его цепкой хватки:

 

— Боже, да закрой ты рот! Почему мне не сообщили, как только обнаружили тело?

 

— Так, так… так я велел доложить в офис прямо тотчас. — захлопал глазами Сэмюель, глава отдела оперативников и по совместительству мой… не сказать, чтобы друг. Приятель, немало забавляющий меня своими почти клоунскими манерами. Я даже позволял ему обращаться ко мне по имени. Да что там, он даже на своём месте оказался только благодаря мне. Но сейчас его болтовня лишь раздражала.

 

Мысли вернулись к проблеме, в глобальном плане куда меньшей, чем смерть Картера. Райт. Два кресла. Сэм — один из людей, мешающих — пока — добраться Гарри до меня. Это если «летун» не решит помочь Перси…

 

— Что теперь будет? Ну, с “Рассветом”? С нами? — спросил Сэмюель.

 

— “Рассвет” — в заднице. Мы — в заднице. А я — в самой глубокой заднице этого паршивого мира, — более ёмкого определения я не нашёл.

 

Я направился к дверям в ячейку; Сэм последовал за мной своим фирменным перекатывающимся шагом. При нашем приближении толпа чуть расступилась, освобождая проход.

 

— А с чего бы тебе быть там? Ты же не виноват, это даже не связано с вертикалями!

 

— Проклятье, Аллентаун — мой участок, а это убийство. Отдел же ими занимается, а? Должен, по крайней мере. А у нас тут — труп. Первостатейный, — в голове пульсировал маленький огонёк, своим жаром вызывая непреходящую головную боль.

 

Ячейка Картера была в меру роскошной: несколько изящных ваз со слегка увядшими цветами, удобная мебель и до неприличия яркие малиновые стены — из-за такого бьющего в глаза оттенка я почувствовал себя неуютно. Должно быть, жить тут ещё хуже. Или Купер был ещё тем извращенцем.

 

— Ну и что?

 

— А то, что на меня повесят всех собак, если я не смогу найти кого-нибудь вместо себя!

 

Чёртова политика. Полно скрытых ям со скорпионами, только и ждущими удобной возможности, чтобы впиться в ногу, если провалишься к ним. По крайней мере, пока лучшего кандидата на столь незавидную участь, чем я, было не видно. Чёртова политика.

 

— Можно всё свалить на уборщиков. Они…

 

— Просто заткнись, — сказал я, доставая сигарету.

 

Он бывал забавным. Но сейчас я задался вопросом, насколько тупым может быть человек, прожившим сотню с лишним лет. В конце концов, в версию про прислугу не поверит даже рядовой гражданин. Имея бессмертие, не так уж сложно нажить немного ума, даже несмотря на все усилия правительства по предотвращению этого.

Огонёк на конце сигареты запылал красным, от него вверх пошёл слабый дымок. Я вдохнул в себя сладковатую взвесь, покосившись на Сэма. Мутный взгляд был мне ответом. Очевидно, глава оперативников являлся одним из немногих, с кем Парламенту повезло. Уникальный человек.

 

Около углепластикового столика, стилизованного под дерево и стекло, лежал на боку государственный контролёр. Неестественная бледность контрастировала с алым цветом крови, узкие струйки которой прочертили ручейки от левого уха и глаза, видневшихся мне. Лужица натёкшей на пол жидкости успела застыть. Около Картера суетились три человека, со всех сторон изучая труп приборами, назначение которых я сейчас не смог бы вспомнить, даже если бы к моему виску приставили импульсник и потребовали напрячь мозги.

 

— Как спящий, право слово, — пробормотал Сэмюель.

 

Я вздохнул. Мертвецы редко когда напоминают живых. Особенно когда рядом телом поблёскивает кровь. Возможно, у Сэма просто стресс. Никто не может говорить столько чуши в такой маленький промежуток времени.

 

— Что с ним? — вопрос адресовался мужчине в белой рубашке. Тот отвлёкся от созерцания цифр на мониторе штуковины, напоминающей увеличенную раз в двадцать пуговицу.

 

— А? Сэр, как вы можете видеть, — мужчина сунул мне под нос какие-то графики, — в жертву произвели выстрел из ручного импульсного оружия неустановленного пока образца. Импульс превышал стандартный летальный в две целых семь десятых раза, из-за чего мозг потерпевшего подвергся дополнительной стимуляции, что привело к поражению…

 

Я отстранился и сказал:

 

— Проще и быстрее.

 

— Э-э-э, ему вскипятили мозги, сэр. В принципе, обычный заряд не вызывает такого эффекта, но тут явно перестарались. Возможно, злоумышленником предполагалось наличие защиты у жертвы.

 

— О, — откликнулся я. Рука дрогнула, напоминая о себе. Если от импульсников и существует защита или хотя бы практикуется лечение последствий, мне об этом не сообщали. Иначе я был бы уже здоров. Оружие, от которого не существует спасения, ведь импульсное оружие было изобретено до Эпохи Вечной Жизни. А наука с того времени так и осталась на месте. Учёным тоже свойственно честолюбие.

 

Не повезёт тому, кто умудрится угодить под заряд.

 

Кивнув эксперту, вернувшемуся к изучению тела, я сказал, обращаясь к Сэму:

 

— Кто-нибудь проследил его последние контакты? С кем встречался, для чего и так далее?

 

— Слежка за чиновниками, работающими непосредственно на Парламент, запрещена, Стив. — ответил толстяк.

 

— И?

 

Сэм почесал подбородок.

 

— Мы установили, что он недавно виделся с неким Джорджем Россем. Это глава биохимиков из отдела налаживания производства виталиса в открытом космосе. Ну, если… когда “Рассвет” полетит туда.

 

Рассеяно вращая в руках почти кончившуюся сигарету, я присел и потрогал пиджак Купера. Потянув за отворот, я перевернул труп на спину и прошёлся по карманам пиджака. Ничего.

 

— Что вы делаете, сэр?! Вы можете сбить молекулярный анализ поверхности тела! — воскликнул один из людей, стоявших около распростёртого теперь контролёра.

 

— Чёрт, а вы не могли сделать его раньше? У вас была на это куча времени!

 

— Гм, мы сделали первичный сбор данных, но…

 

— Что показывают приборы?

 

— Ничего, сэр, но…

 

— Тогда к дьяволу приборы, — ответил я, прощупывая подкладку. Не иметь тайника в наши дни просто невозможно.

 

Мужчина замолчал. Потом с некоторой робостью заметил:

 

— Мы успели провести комплекс исследований, но пока не проверяли одежду покойного на наличие различных излучающих…

 

Он не договорил, когда я резко отстранился от Картера, чуть не шлёпнувшись на пол.

 

— Проклятье! Почему вы сразу этого не сделали?!

 

— Никто не предполагал, что его будут обыскивать вручную…

 

Я поднялся на ноги.

 

— Проверяйте скорее. — тление сигареты в руке почти дошло до фильтра. Я затянулся в последний раз и, посмотрев на лицо Картера, вглядевшись в эту восковую

маску, искаженную и поплывшую, захотел бросить окурок прямо на контролёра. Мелочная месть за мои теперешние проблемы и пару давних ночных кошмаров. Справившись с внезапным порывом, я потушил сигарету о стол.

 

— Ну? — поинтересовался я.

 

— Чисто, сэр.

 

В принципе, раз меня не настиг какой-нибудь сюрприз в самом начале, вряд ли я напоролся бы на него впоследствии. Но нужно проверять подобные вещи. Моя правая рука послужила бы отличным примером к небрежению такому совету.

 

В этот раз мне повезло, и я сразу же нащупал уплотнение. Псевдоткань разошлась, и я извлёк из тайника спрятанную там вещь. Ею оказался платок.

 

— Мда, — прокомментировал я свою находку. Потом передал её в руки одного из суетившихся около тела мужчин.

 

Я отвернулся от трупа Картера и подошёл к Сэму, молча наблюдавшему за моими действиями.

 

— Знаешь, а в уплотнение спокойно могло влезть ещё что-то, — протянул я.

 

— Да? Например, что?

 

— Я бы поставил на записную книжку. Наверное. У государственного контролёра должно же быть что-то вроде ежедневника. Множество дел, всё такое…

 

— С чего ты вообще решил, что там было что-то ещё? — вытаращился на меня толстяк.

 

— Тело обрабатывали, чтобы скрыть все следы. У убийцы было время на то, чтобы убрать молекулярный след, но он не успел обыскать труп? Сомневаюсь. — я вышёл

из ячейки. Сэму не оставалось ничего иного, кроме как пойти за мной.

 

— Ну, наверное, ты прав. Да. Ты определённо прав. Вероятно, так всё и было, — закивал головой глава оперативников.

 

Чересчур глуп для аналитика и чертовски непрофессионален для оперативника. Интересно, если приложить его пару раз лицом о стену, он поумнеет? Может, тогда прекратится пожар в моей голове?

 

— А что теперь? — пошевелил усами Сэм, изображая усердие.

 

Я остановился, чтобы помассировать веки.

 

— Проведаем учёного, с которым встречался Картер. Кажется, его зовут Джордж?

 

 

 

 

3

 

 

Сэм причмокнул губами, выпятил их, становясь похожим на гримасничающую обезьянку весом под триста фунтов.

 

— Точно, он самый. А фамилия, значит, Росс. Отвечает за расположение фабрики по производству виталиса на «Рассвете», — толстяк даже высунул кончик языка изо рта, в напряжении пытаясь вспомнить что-то ещё, — я с ним не встречался, да и вряд ли такое вообще возможно. В смысле, что у нас общего? И…

 

— Можешь не продолжать, — остановил я своего собеседника, трогаясь с места. Парни из Отдела, торчащие около ячейки Купера, остались позади. Сэм подпрыгивающими шагами последовал за мной.

 

Мы дошли до лифта, зеркальный отблеск створок которого отражал свет ламп, множа неяркие огни.

 

— Кхм, ты собираешься ехать в комплекс на мобиле? — спросил Сэмюель.

 

— Точно.

 

— Как-то глупо. Ну, ты знаешь, все эти досмотры. Не говоря уже о том, что потеряться там легче лёгкого, много комплексов. Проще переместиться.

 

Я несколько раз постучал по кнопке вызова. Потом оглянулся на Сэма.

 

— Нам нужно быть там как можно скорее, а чёртово перемещение занимает не меньше часа!

 

Мой спутник потоптался на месте, потёр руки.

 

— А мы спешим? Ну, худшее уже произошло, да? И не стоит себя загонять.

 

Он помолчал, добавил:

 

— Тем более что эти проверки мобилей действительно долгие. Около транспортёров хотя бы не ставят офицеров. А от простых солдат можно и отболтаться.

 

Двери подъехавшего лифта распахнулись с приглашающим шипением. Я стоял на месте, глядя на открывшееся мне зеркало, висевшее на одной из стенок псевдометаллической коробки.

 

Действительно, куда торопиться? В груди теплилась подспудная надежда на то, что всё это сон, следы на песке, смываемые океаном реальности. Она и сейчас была там, внутри, билась вторым сердцем, гоняя по телу сладкое невежество. Отрицание существующего положения дел в угоду своим фантазиям заведёт только глубже в проблемы. Миражи шептали, что убийцу найдут по горячим следам, что он вообще остался около тела контролёра, ошиваясь неподалёку от людей Отдела. Пустые мечты.

 

«Рассвет» охраняли военные, вызывавшие у меня отторжение при виде одного их вида — эти камуфляжные формы, лица кирпичом, бритые затылки и неизменная вежливость. Тошнотворное зрелище. Бесполезные паразиты на теле человечества, вот кто они. Учитывая отношения между Отделом и военкой, можно было не сомневаться — эти лысые ребята постараются подержать меня подольше, дав мне время на то, чтобы изойти злобой. Но на другой чаше весов были транспортёры…

Частичным перемещением я не пользовался, а от полного — ощущения самые наимерзейшие. Чувствуешь себя перекрученной и выжатой досуха тряпкой. Говорили, что к этому чувству можно привыкнуть. Если это и так, то со мной подобного не произошло.

 

Створки послушного механизма скрыли от меня нутро лифта. Загорелась красным кнопка, означавшая, что кабина находится на этом уровне. И её свечение невольно завораживало…

 

— Здесь поблизости есть транспортёр? — охрипшим голосом полюбопытствовал я.

 

— Кажется, в минутах десяти пути отсюда. — сказал Сэм. — так я сюда и прибыл, собственно, — пояснил он, наткнувшись на мой недоумённый взгляд. Я задавал этот вопрос без особой надежды на ответ.

 

— Есть выпить? — я посмотрел в глаза Сэмюелю, который промычал что-то неразборчивое.

 

— Ну?

 

— Есть, есть, — он поколебался, но всё же извлёк откуда-то из складок своей необъятной одежды фляжку, казавшуюся на фоне мощных телес Сэма совсем крохотной.

 

Я отвинтил крышку и понюхал содержимое бутылочки. Пахло спиртом. Порывшись в карманах своего пиджака и достав из тайника колбочку с зелёной жидкостью, я на глаз постарался отмерить, сколько нужно добавить во флягу. Получилось где-то две капли.

 

Сэм взвился, когда я аккуратно, стараясь не переборщить, стряхнул немного жижи болотного цвета.

 

— Какого чёрта, Стив? Что за хрень?!

 

— Успокойся, всего лишь противоядие. Да-да, и не смотри на меня так. Кто тебя знает, может, у тебя есть выпивка специально для подобных случаев, а?

Глава оперативников попытался отобрать у меня ёмкость, но я отпихнул его в сторону и глотнул, чуть не поперхнувшись; по пищеводу промчался жидкий огонь, превращая мои внутренности в обугленные головёшки. Однако неприятные ощущения продолжались недолго, жжение утихло, сменившись приятным теплом. Я выпил ещё немного и отдал баклажку Сэму.

 

— С чего бы мне таскать с собой, мать его, яд?! С ума сошёл?

 

Я покосился на него, язвительно хмыкнул.

 

— А то ты не знаешь. А ещё можно носить с собой только… кажется, это был ром? Так вот, только ром с сюрпризом, а утром

принимать противоядие. Никогда ведь не знаешь, когда может пригодиться?

 

Щека Сэмюеля дёрнулась, он шумно сглотнул и утёр лоб, почему-то вспотевший.

 

— Не понимаю, о чём ты говоришь. Нет, ерунда. Бред, чепуха, чушь. — он зачастил, — нет-нет-нет. Я ни в чём не виноват. Они сами. Всё сами, я что мог поделать?! Проклятье, не смотри на меня так!

 

Порой ничего не выражающий взгляд творит чудеса. Сэм надулся, побледнел, по виску поползла капля, которую он безуспешно старался вытереть, но никак не мог попасть по ней.

 

Никогда не упоминай о том, что смерти могут быть насильственными. Неписаное правило, нарушение которого считалось дурным тоном, но часто давало такие интересные результаты…

 

Я вернул фляжку Сэму. Он опасливо покосился на ёмкость, точно та превратилась в обезумевшего скорпиона. Пробормотал что-то и аккуратно, двумя пальцами поставил бутылочку около лифта.

 

— Пора завязывать с пьянством, как думаешь? — сказал толстяк; естественный цвет лица постепенно возвращался на место, но закушенная губа показывала, что Сэм ещё не отошёл после моих невежливых слов — почти обвинений.

 

— И это был не ром, кстати. — добавил он. Я пожал плечами. Никогда не был особым ценителем алкоголя — у меня имелся свой демон.

 

Молоточки в моей голове, стучавшие целый день без передышки, остановились, взяв краткую передышку. Посчитав это хорошим знаком, я позволил подчинённому вести себя в помещение транспортировки, оставив позади по-прежнему горящую алым кнопку вызова.

Зал перемещений представлял из себя гигантскую комнату с низким потолком, в центре которой располагались пульты управления, соединённые с блоком питания — едва заметно гудящим чёрным кубом со множеством отверстий. От ящика в разные стороны расходились толстые разноцветные провода, в полуметре от блока «нырявшие» под пол, скрываясь из виду. Несколько десятков широких кругов, приглушенно отсвечивающих золотистым, придававшим коже болезненную желтизну, изредка гасли на секунду, а когда загорались вновь — в них уже находились люди, поспешно отходящие или отползающие — зависело от привычки к перемещениям — в сторону.

 

Нас встретила улыбчивая женщина в зелёной кофте; её пухлые губы были приоткрыты, отчего она имела удивлённо-наивный вид, подчёркивающийся мягким сахарным голосом. Я спиной чувствовал, как Сэмюель уставился на симпатичную фигурку. При желании я мог бы даже представить его масляный взгляд. Но такое зрелище я решил пропустить мимо себя.

 

— Что угодно господам?

 

— Попасть в отделение… э-э-э, биохимии на площадке «Рассвета», — проблема заключалась в том, что я понятия не имел, как же правильно назвать место назначения.

 

— Господа работают на стройплощадке? — удивительно, но её голос стал слаще, превратившись в некое подобие словесной патоки.

 

— Нет, но…

 

— Тогда я ничем не могу помочь господам. Это закрытый объект.

 

— Будешь меня перебивать, я тебя… — я осёкся. Собственно, а что я мог? Разве что арестовать за привлекательность.

 

— Мы работаем в Отделе Контроля. Я Стивен Уотсон, глава местного филиала. И нам нужно срочно — повторюсь, срочно! — попасть в комплекс.

 

Красотка хихикнула:

 

— Срочно — это не о перемещениях. Меня зовут Линда. Но могу я взглянуть на ваши удостоверения личности?

 

Получив две пластиковые карточки, Линда подошла к одному из пультов, скрылась за стойкой. Потом вышла и протянула удостоверения обратно.

 

— Всё в порядке, господа. Но, — женщина кашлянула, — у нас нет прямого контроля над внутренней сетью комплекса. Я могу перекинуть вас только в первичный сектор, откуда вы потом попадёте туда, куда захотите.

 

Я нахмурился. Прямого пути не получилось, а терпеть лишний час пытки мне совсем не хотелось. Но делать было нечего. Рука едва заметно задрожала, по ладони пронеслась волна боли, двинулась дальше, затухнув где-то в районе локтя.

 

— Мы согласны.

 

— Тогда пройдите сюда, пожалуйста.

 

Миновав несколько окружностей, в которых нечёткими призраками находились люди, проходящие процедуру перемещения, мы подошли к пустующему кругу.

 

— Встаньте в центр. Так, благодарю. А сейчас закройте глаза и постарайтесь не открывать их, пока не услышите сигнал.

 

Линда отошла к пульту, а я послушно прикрыл веки. И тут в голову ворвался странный вопрос, настолько неуместный в подобной ситуации, что я не смог удержаться и задал его:

 

— Сэм, а почему ты не подкорректируешь себе тело?

 

— Если просто убрать, ммм… лишнее, то вес возвращается через пару месяцев. А деньжат на убирание предрасположенности всё никак найти не могу.

 

— Может, надо поменьше есть? — я не мог сдержать невольного смешка, хотя назойливое гудение и начавшееся давление на мозги не располагали к веселью. Вторая вспышка ломоты в руке заставила меня вздрогнуть.

 

Громкое хмыканье было мне ответом.

 

Если меня когда-нибудь спросят, что такое перемещение, то я отвечу — ад, созданный людьми для людей, выдаваемый за полезное изобретение. Как ещё можно назвать методическое растягивание тела в пространстве?

 

Меня трясло, тело залихорадило. В правой части головы медленной кляксой расползалось ощущение чужеродности. Казалось, я куда-то падаю, под ногами будто бы ничего не было. Чувство времени куда-то уплыло — я и впрямь видел, что оно медленно уменьшается в размерах, скрываясь где-то в неведомой дали. Рук и ног стало больше, но управлять ими было нельзя. Правую ладонь парализовало — я её не чувствовал. В мозгу проносились вспышки, раскрашивая темноту внутри меня в рельефные цвета. Чужое внутри головы завибрировало, вступая в резонанс с конечностями. Появилось сосущее ожидание чего-то неправильного, непоправимого. А потом я открыл глаза.

 

Никогда не мог сдержать себя.

 

Раздвоенность — вот что это было. Первый Я стоял на одном из уровней небоскрёба Купера, а второй Я смотрел на комнату транспортировок «прихожей Рассвета». Две пары глаз и два тела, отделённые друг от друга огромным расстоянием, на одно сознание. Зигзаги в поле зрения, чёрными полосами пробегающие в пространстве, исчезая вдали; запахи и звуки, множившиеся, кипучие и ускоренные, писк в ушах и непрерывное вращение, как если бы моя голова стала пресловутым рычагом, с помощью которого вся Земля пришла в движение, хаотичное и бессмысленное.

 

Две картинки наложились одна на другую, создав нечто абсурдное, текущее и вместе с этим не изменяющееся. Мелькающие с огромной скоростью искры, появившееся чувство распада, как если бы я превратился в пазл, который наконец собрали, полюбовались на него и сейчас перемешивали, и бесформенные фигуры доконали меня окончательно. Я всхлипнул, осев на пол… на полы. В глазах потемнело, — О, эта блаженная тьма после ослепляющего света! — и я отключился.

 

— Стив! Очнись, Стив! Да что ж такое, вставай уже.

 

Я пробормотал нечто неопределённое и потряс головой. Меня приподняли и начали трясти.

 

— Отпусти меня, пока я тебя на виталис не отправил, жирная ты свинья!

 

Мою измученную тушку тут же перестали удерживать, и я упал на пол, поприветствовавший меня выбившим весь воздух из лёгких ударом. Приземлился я на руку, отозвавшуюся такой болью, что я непременно бы заорал, если бы мог. Судорожно пытаясь вдохнуть, я завозился на земле.

 

— Кто-нибудь позовите врача! Ты, да ты. Шевелись. Что значит “нет никого”? Ну, хотя бы аптечка? Вы хоть что-нибудь знаете о нормах безопасности, тупоголовые ослы?!

 

Мне всё же удалось глотнуть воздуха, который тут же вышел захлёбывающимся кашлем. Я приоткрыл глаза; не считая небольшой мути, зрение было в порядке. Я предпринял попытку подняться. Меня кто-то поддержал, вытягивая вверх, и моё многострадальное тело приняло вертикальное положение. Собравшаяся вокруг небольшая толпа начала расходиться, оставив после себя лишь двух человек — мужчину в камуфляже с невыразительным лицом и женщину в длинной тёмной юбке. Пальцы женщины напоминали дёргающиеся паучьи лапы, загребающие пустоту судорожными движениями. Мельком оглядев помещение, напоминавшее то, откуда мы прибыли, только раз в десять больше, я вздрогнул от неожиданности, когда мне зашептали прямо в ухо, брызгая слюной.

 

— Что за хрень, Стив? Ты что вытворяешь?! — Я отшатнулся, резко дёрнувшись в сторону и чуть не упав.

 

— Бога ради, Сэм, прекрати! Я плохо переношу перемещения.

 

Толстяк с задумчивым видом почесал затылок, а я внутренне поморщился. Выставлять напоказ свои слабости опасно, особенно перед подчинёнными. Пусть и такими, как Сэмюель.

 

В некоторые вещи я так и не смог поверить полностью. Например в то, что к состоянию раздвоенности можно привыкнуть и даже обозвать таким безликим термином, как «частичное перемещение». Для меня одновременное существование в нескольких точках пространства всегда было странной магией, в суть которой вдаваться не хотелось.

 

— Сэр, вам лучше? — поинтересовалась женщина. Получив в качестве ответа утвердительный кивок, она сказала:

 

— Ваши документы, пожалуйста.

 

Внимательно изучив удостоверения, она передала их мужчине. Тот почти сразу заулыбался, как «летун», узнавший о том, что из-за отказавшей системы навигации мобилей в его вертикали погибло сразу три человека выше него.

 

— Отдел Контроля, значит… — с вежливой интонацией, внутри которой острым шипом пряталась едкость, протянул он.

 

— Господа, вынужден задержать вас. Регламент требует тщательного досмотра. Как вы помните, внутри комплекса «Рассвета» действует строгий запрет на импульс-содержащие вещи, наручные часы, целый ряд препаратов внешнего и внутреннего пользования…

 

Я прервал его разглагольствования.

 

— Мы расследуем убийство.

 

Военный — кто же ещё это мог быть? — развёл руками, показывая свою полную беспомощность. Широкая ухмылка на его лице бесила меня.

 

— Правила есть правила. Я ничего не могу поделать, так что пройдёмте в комнату для обыска и…

 

— Купер Картер, государственный контролёр, мёртв. Парламент в ярости, ты хоть можешь представить себе возможные последствия, приду… — я запнулся.

 

Разозлившись, парень мог наплевать на всё. — Придумай себе наихудшее последствие твоего препятствования расследованию. А потом забудь и просто пойми, что тебя казнят быстрее, чем я успею сказать «преступник скрылся»!

 

Честно говоря, я понятия не имел, как Парламент отреагировал на весть об убийстве. Хотя вряд ли там пришли в восторг. А ещё не было никакой поимки преступника. Маленькая ложь во избежание бессмысленных часов в помещении военки.

 

Мужчина нахмурился, усмешка сменилась задумчивостью, но потом, решив что-то для себя, он потёр переносицу и кивнул.

 

— Ладно. Но я буду вынужден записать этот случай как происшествие, выходящее за рамки моих полномочий. Отчёт в двух экземплярах будет доставлен в главный офис Отдела для подтверждения.

 

Я буркнул что-то, слушая военного краем уха. Моё внимание целиком переключилось на женщину, отчего та смутилась и её пальцы, ускорив свои движения, стали ещё больше напоминать паучьи конечности.

 

— Где находится участок биохимиков? Глава — Джордж Росс.

 

— Кажется, это где-то рядом с навигаторами и пилотами, но я лучше посмотрю по карте.

 

Она зашла за полупрозрачную стойку, быстро напечатала что-то на появившейся в воздухе панели ввода.

 

— Ошиблась. Рядом с инженерами системы жизнеобеспечения. — произнесла она, а потом добавила:

 

— Провести канал?

 

Меня чуть не вырвало, когда я представил себе ещё одно перемещение. Я сглотнул ставшую горькой слюну и замотал головой.

 

— Нет, не надо. Ни в коем случае. Мы лучше… на мобиле? Или пешком, если здесь недалеко.

 

Лицо женщины вытянулось.

 

— Простите, это… была шутка. Плохая шутка. Конечно, тут достаточно близко, часа полтора-два на мобиле. Парковка в той стороне. — она показала на одну из дверей.

 

— Можно даже внутри этого здания проехать по кольцу, не выбираясь на поверхность. Отделение биохимиков через три сегмента, как я говорила, после инженеров.

 

Если подняться высоко, выше, чем парят редкие птицы и летают мобили, то можно увидеть, что площадка «Рассвета» представляет собой монументальную окружность, состоящую из множества сегментов, в центре которой находится сам корабль. Окружность была подобна колоссальному морскому змею, сошедшему со страниц древней полуистлевшей книги, чтобы сжать в своих удушающих объятиях громаду звездолёта, не давая тому вырваться, подняться вверх, устремляясь к свету далёких звёзд. Внешний круг, созданный для второстепенных и незначительных задач, был гораздо шире и рыхлее внутреннего; между ними имелись только воздушные и подземные трассы.

 

— Спасибо за помощь следствию, — поблагодарил я, заканчивая диалог поднятой в прощальном жесте рукой. Делать здесь было нечего.

 

За дверью оказался коридор, ничем не примечательный. Хотя можно ли вообще отыскать пару различий в этих однотипных кишках?

 

Я двигался быстро, на грани бега. Организм уже почти отошёл от последствий перемещения, лишь изредка огрызаясь секундной слабостью и неприятным томлением в желудке.

 

— Эй, да подожди же меня, — пропыхтел сзади Сэм. Я оглянулся, не снижая скорости: толстяк, потешно перебирая ногами, переваливаясь с боку на бок, пытался догнать меня. И кто сказал, что в движениях полных людей есть своеобразная грация? Даже если это так, то точно не во время бега.

 

Сбавив темп, я позволил Сэмюелю нагнать меня. Дальше мы шли в одном ритме.

 

Перекрёсток с указателями. На одном из них изображена схематичная капля и буква «P» — парковка мобилей. Я свернул в ту сторону. Мимо прошли три мужчины в спецовках — рабочие-техники «Рассвета». Я уловил отрывок фразы, сказанной одним из них.

 

— …залетела. Вломилась ко мне с воплями, пришлось поучить уму-разуму! А ребёнка сдали в детдом, так что…

 

Остаток предложения потонул в хохоте, грубом, животном; я скривился. Низший класс, никаких манер. Одно слово, дикари.

 

Но идея с детскими домами была, пожалуй, одной из лучших среди тех, что Парламент претворял в жизнь. Тратить себя на этих мерзких личинок, ещё даже в человека не развившихся, — что за глупость! Пара строчек на листе отказа — и ты свободен. И что бы я без детских домов делал… Я и сам вырос в таком заведении. И никогда, разве что в раннем возрасте, не осуждал людей, поступивших так со мной; это было правильно. Ограничение свободы одних людей другими — вот это неправильно. И государство отлично понимает желания своих подопечных. Как всё же хорошо, что нами правит Парламент…

 

Последняя мысль, шальным выстрелом залетевшая в голову, заставила меня остановиться. Сэм воспринял паузу как передышку, склонившись и оперевшись руками о колени, тяжело вдыхая и выдыхая через рот.

 

Не знай я, что ещё в пятилетнем возрасте детям устанавливают микрочипы, блокирующие возможность гипноза, непременно подумал бы, что мной пытаются манипулировать. Уж больно последняя идея, подкравшаяся нежданным гостем, была для меня нехарактерна.

 

— Пошли, — позвал я толстяка, застонавшего так, будто его жарили живьём. Последнюю часть своих размышлений я задвинул в самый дальний угол разума, избавившись таким образом от смутной тревоги. Не до конца, но думать об этом стало как-то… лень. У меня были дела поважнее.

 

На парковке пришлось выбирать грузовой мобиль — обычный не вместил бы меня и Сэма. В консоли машины уже были забиты все основные точки доставки, так что мне осталось выбрать пункт назначения — отделение биохимиков — и откинуться в кресле, наслаждаясь полётом. Ну, относительно наслаждаясь.

 

— Стивен, я тебя умоляю. Ты можешь немного потерпеть?

 

Проигнорировав главу оперативников, я закурил. Дым выходил через воздухозаборники, но запах всё равно чувствовался.

 

— Конечно, могу. Я же не какой-нибудь зависимый торчок древности.

 

— Тогда… не хочешь остановиться прямо сейчас? — осведомился Сэмюель.

 

— Но я же не сказал, что собираюсь терпеть. — добавил я, пуская уродливое кольцо, тотчас смешавшееся в дымное облако.

 

Толстяк пробурчал нечто весьма нелицеприятное обо мне, умудрившись сделать так, что я уловил общий смысл, не расслышав ничего конкретного.

 

— Какой уж есть, — хмыкнув, отозвался я.

 

— То есть наркоман. Уже сколько чисток прошёл, а всё туда же — за эту дрянь.

 

— С каких это пор ты стал моей личной воспитательницей? Ах, не стал? Прекрасно, тогда дай мне провести мне время с пользой, — заключил я, стряхивая пепел на подставку.

 

— Это называется польза? Ты мог бы хотя бы попытаться что-то сделать. Может, проведёшь краткий анализ дела?

 

Проведёшь, а не проведём. Да, Сэм знал свои слабые стороны. По крайней мере, часть.

 

— Было бы что анализировать. Никаких данных. Пока, во всяком случае. — ещё одна пародия на колечко. Вряд ли на теле Купера что-то обнаружат.

Мобиль мчался сквозь тьму туннеля, изредка прерываемую большими пятнами света — группами ламп. Хотя в самой машине освещение присутствовало, воздух всё равно был наполнен предвкушением грядущей темноты, упоённой в своей самодостаточности — ведь, когда мобиль освободится, огни в нём погаснут, уступая место истинной хозяйке, временно смазанной и спрятавшейся в бледных кривых тенях, но терпеливо ждущей своего часа. А может, то был сигаретный дым, не спешивший покидать салон.

 

Иногда чёрная пелена снаружи мобиля частично спадала под натиском оранжевых, тускловато светивших огней других двигавшихся капель. Тогда система рассчитывала что-то в своих недрах, умная программа думала, стоило ли идти на обгон или лучше остаться на прежней скорости до следующей удобной возможности. В зависимости от этих вычислений мобиль чуть гудел, когда двигатель наращивал мощность и где-то позади исчезали красные точки, либо всё оставалось по-прежнему.

Первый сегмент объявил себя внезапным концом тьмы; со всех сторон полился свет — так казалось после царства темноты. Но после двух-трёх минут сегмент остался позади, и мы вновь погрузились во мрак.

 

Я успел выкурить ещё три сигареты, чем немало взбесил Сэма, нарочито кашляющего и вопрошающего, скоро ли я угроблю себе здоровье, если продолжу в таком же духе, когда мигающая строка состояния оповестила нас о том, что мы подъезжаем к нужному месту. Пробирающая до глубины души вспышка, и мобиль прибыл на парковку. Пристроив машину поближе к выходу, я вышел на рабочий уровень. Сэм плёлся за мной.

 

Отделение биохимиков напоминало муравейник, белоснежный и стерильный, с суетящимися людьми в халатах кремового цвета, которые, невзирая на скорый конец смены, носились туда-сюда с планшетами, теряя листы бумаги, сталкиваясь лбами и роняя кристаллы с важной информацией, хрустевшие под ногами учёных. Никто не смотрел вниз, все глядели прямо и чуть поверх голов, точно боялись захлебнуться в человеческом потоке, колыхавшемся беспорядочными волнами. Я едва успел зацепить одного паренька, уставившегося на меня мутным взором не понимающего человеческого языка примата.

 

— А, что? Джордж Росс? Он должен быть в своём кабинете. Поднимитесь вон по той лестнице, сверните три… нет, четыре раза вправо… или влево? Ой, да какая разница, там ведь всё по кругу. Хотя постойте, надо спуститься, конечно! Да, по лестнице. На два уровня. Как парковка? Что, она точно там? Ну, я перемещаюсь, так что… Чёрт, да поищите же вы, у меня своих дел полно. Короче, стойте у лестницы, тогда… да вот же он! Видите? Идёт с двумя чудиками из «альтернативки».

 

— Где?! — рявкнул я, запутавшись окончательно. И мне даже знать не хотелось, что это за «альтернативка».

 

Парень вытянул руку, чуть не врезав идущему рядом с ним человеку. Тот выругался и свернул в сторону.

 

— Вот, рядом с теми, у них фиолетовая кайма на халате. «Альтернативщики». Всё, у меня нет времени. Бывайте!

 

И учёный испарился.

 

Я завертелся по сторонам, разыскивая нужных мне людей. Сэм выполнял роль волнореза, не позволяя толпе снести меня куда-то далеко и надолго. Когда я совсем уже отчаялся найти проклятого Росса вкупе с проклятыми «альтернативщиками», удача повернулась ко мне лицом и улыбнулась во все свои тридцать два безупречных зуба. Я заметил Джорджа — худую нескладную фигуру. Правда, совсем не в том направлении, куда указывал тот парень. Указав Сэмюелю на цель, я пошел следом за ним — толстяк отлично прокладывал путь. Настигнув Росса в середине зала, я окликнул его. Он повернулся ко мне и вздрогнул, но тут же взял себя в

руки.

 

— Джордж Росс?

 

— Да, это я, — на этих словах мужчина обмяк, точно у него вытащили все кости; оттопыренные уши придавали комический вид его лицу.

 

— На пару слов, если не возражаете. Я Стивен Уотсон, глава Отдела Контроля.

 

Росс беспомощно обернулся на стоявших рядом.

 

— Да, разумеется. — мужчина закусил губу, — идите, мы потом договорим. — это уже своим собеседникам.

 

В разговор влез Сэм.

 

— Думается, будет лучше, ежели мы в кабинете поговорим. Тут как-то неуютно.

 

— Конечно-конечно, — замотал влево-вправо головой Росс, противореча сам себе. Но всё же направился к лестнице.

 

Его офис располагался на четвёртом уровне, что опровергало разъяснения спешащего паренька. Я не был удивлён.

 

В офисе Джорджа, как и почти везде в здании, преобладал белый: стены, рабочий стол, даже стулья для гостей. Я всерьёз задумался, не является ли цвет своеобразным фетишом для некоторых личностей.

 

— Итак, — сцепив руки в замок, Росс посмотрел мне в глаза, но тут же перевёл взгляд на полированную гладкость стола. — Что

Отделу Контроля могло понадобиться от меня?

 

— Мы расследуем смерть государственного контролёра, Купера Картера. Стало известно, что последним, с кем он контактировал перед своей… кончиной, являетесь вы. Не могли бы вы поделиться подробностями вашего разговора?

 

— Я, я… я не думаю, что там было что-то важное. Знаете, рядовая проверка. Опрос персонала, пожелания. Но он недолго пробыл у нас. Появился, покрутился и исчез,

 

— учёному удалось выдавить из себя нервный смешок.

 

— Ясно. Однако нам интересны любые мелочи.

 

— Ничего такого не припоминаю… Его почти и не видно было. У нас тут всегда много народу.

 

Руки Росса дрожали; моя ладонь вторила им.

 

— Нервничаете?

 

— Небольшие трудности, работа да ещё и внимание Отдела… Тут уж поневоле занервничаешь, — ещё один смешок.

 

— Трудности? Какого рода?

 

— Личные. — выдохнул Джордж.

 

— Прекращай балаган и выкладывай, паршивец! Стив, эта сволочь что-то скрывает, неужели не ясно? — от рыка Сэма мужчина сжался, его лоб заблестел, покрывшись крупными каплями пота.

 

— Нет, я ничего! То есть… я не… не скрываю, но, а… — пискнул Росс, отпяченные уши покраснели.

 

— Спокойнее, спокойнее, — я улыбнулся. Клиент почти сломался. Сэмюель процедил, пригвождая учёного к месту неожиданно тяжелым взглядом:

 

— Я спокоен. В отличие от него.

 

— Послушайте, так нельзя! Вы просто… просто врываетесь и… я… не могу, но…

 

Джорджа знобило. Он закрыл глаза и вдруг, облизав губы, произнёс умоляюще:

 

— Я всё скажу. Но… помогите мне, прошу!

 

— А вот это уже интереснее. Продолжайте, мистер Росс.

 

Учёный глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Ничего у него не вышло.

 

— Я… знаю, что меня хотят убить, — в ответ я кашлянул, скрывая приступ смеха. Убить, надо же. Какая неожиданность…

 

— Мой заместитель, его Ларс зовут, он за две недели поднялся на четыре должности! И я следующий. И никаких доказательств,

чистые случайности!

 

Всё как всегда.

 

— Он старше меня раза в три!

 

А вот это было мне знакомо.

 

— Надеюсь, вы понимаете, что обвинения в убийстве — очень серьёзное дело.

 

Будто бы не слыша меня, Джордж продолжал, запинаясь в спешке, так, словно давно хотел выговориться, а мы просто попались вовремя.

 

— Он знает, что мне страшно! Преследует меня. Ходит за мной повсюду, следит, примечает, что я делаю. Наверняка на меня план готов! Я бы сам от него изба… — учёный запнулся, издал отчаянный вопль.

 

— НЕТ! Я никого никогда не убивал! Не слушайте, я слишком напуган, я ничего не знаю о тех делах, но он пугает! Я боюсь, Боже, со дня на день он придёт и прикончит меня, а вы тут сидите! Сделайте что-нибудь, вы!

 

Я переглянулся с Сэмом. Отчасти мне были понятны чувства Джорджа — Гарри незримым роком висел надо мной, умнее и старее меня, готовый нанести удар.

Но это не отменяло того факта, что Росс — слизняк, растёкшийся зловонной лужицей слишком рано и фактически уже проигравший бой за свою жизнь.

 

— Мы ничего не можем сделать без доказательств, — сказал я.

 

— В бездну доказательства! Подкиньте ему что-нибудь или просто прикончите, — простонал Джордж.

 

— Вы понимаете, что предлагаете нам совершить тягчайшее должностное и уголовное преступление?

 

— Вам же нужна информация? Вот и окажите услугу, будьте любезны, — мужчина, оправившись от первого потрясения, приобрёл наглость и упорство загнанной в угол крысы.

 

Сэм похлопал себя по коленям.

 

— Хрен с тобой, по рукам, — произнёс он. Заметив мой взгляд, он сложил пальцы в знак «ОК». Вряд ли Джордж дождётся обещанной помощи.

 

— Да? — удивился учёный: нечасто встретишь сразу двух самоубийц. Но деваться ему было некуда. — тогда отлично. Замечательно. Чу-у-у-дно…

 

Он замер без движения. Начал едва заметно раскачиваться из стороны в сторону, и слова полились из него, как жидкость из треснувшей бутылки — сочась по каплям.

 

— Вы видели этот бардак внизу? Это всё — чушь, трепыхания. Мы ничего, да, ничего не сделали. И не могли, просто не могли. Вы знаете, что некоторые составляющие механизмы производства виталиса способны нарушить нормальную деятельность всего звездолёта? Ошибки в чертежах. А корабль-то вот он — построен и скоро взлетит. Догадайтесь, станут ли его переделывать? Нет, конечно. Но это не наша проблема, а заботы ведущих инженеров рабочих отсеков. А вот что действительно паршиво — так это процесс изготовления волшебных таблеточек. У нас на Земле с этим просто — преступники и… ну, всякий уволенный сброд, не способный найти новую работу. Их ведь по-быстрому в чём-нибудь обвиняют и перерабатывают. Ха, пе-ре-ра-ба-ты-ва-ют. Как скот. Кого пускать под нож на звездолёте? Там вряд ли будет много нарушений, а поселенцев вырезать — как-то глупо, а? В общем, экосистема «Рассвета» на виталис не рассчитана. Вот так вот. Некоторые хотят вывести формулу виталиса без гормона смерти. Их зовут «альтернативщиками», чёртовы мечтатели, идиоты. Мы лишились оригинального рецепта кучу веков назад, а теперь механически повторяем, что раньше было. У нас нет знаний, необходимых для повторного открытия формулы. — Джордж говорил, а я смотрел на него — нескладную пародию на человека — смотрел и не находил слов, чтобы описать то, что творилось у меня в мозгу. Потрясение, ошеломление — они казались слишком мягкими.

 

— Я уж хотел было собрать совет руководства строительства, а тут ваш Купер — чёрт из табакерки — явился и таким многозначительным шёпотом — не стоит. Забейте свой отсек капсулами с виталисом, а другим знать про это не надо. А я отмечу, что у вас всё готово. И что мне было делать? В смысле, контролёр — фигура значительная. Я согласился. И вот теперь я тут, на одной стороне — грозящийся прикончить помощник, на другой — мертвец, даже из могилы сумевший меня подставить.

 

— Как… как вы умудрились просрать формулу виталиса? — выдавил я из себя.

 

— Не знаю, это было до меня. Плевать, не моя вина, — ответил Джордж.

 

— То есть люди на «Рассвете» обречены на смерть от старости? — сказал Сэм, поёжившись.

 

— Несомненно. — учёный замолчал. Поднялся, нервно поправил халат. — я сказал вам всё, что знал сам. Не забудьте о нашем договоре, прошу.

 

— Благодарим за сотрудничество со следствием, мистер Росс.

 

Отодвигаемые стулья заскрипели — мы встали. Я вышел из кабинета, Сэм направился следом. Последним покинул офис Джордж.

 

— И мы не забудем, — легко ли забыть о том, что твоя жизнь зависит от тех, кто века назад потерял путь к источнику этой самой жизни? Едва ли.

В коридорах всё было по-старому — суетливое безумие. Я сделал пару шагов, прежде чем до моих ушей донёсся странный хрипящий звук. Я обернулся — и наткнулся на взгляд Росса, заглянул в глубину его глаз, блестящих и запавших так глубоко, что, казалось, чернота смотрела в ответ на меня; глаза учёного заволакивало пеленой недоумения. Новый всхлип — и я понимаю, что он срывается с уст Джорджа, на лице которого читается обида и мольба о помощи. Он хватается за грудь, там, где сердце, движется неуверенной поступью — шаг — и хватается за пуговицу моего пиджака, безвольной марионеткой сползая на пол, марионеткой с оборванными нитями. Гримаса страха оживляет его лицо, на щеках — ямы, выпирающие скулы торчат, натягивая и без того бледную кожу, лопоухие уши едва заметно пульсируют. На меня наваливается безвольное уже тело, но Джордж пытается подтянуться, выкарабкаться из провала, кадык судорожно ходит вверх-вниз, Росс давится словами и — хрипит, по носу течёт одинокая капля — слеза, влажной дорожкой чертя свой путь на маске — большой посмертной маске, украшающей теперь голову мужчины.

 

Джордж Росс, главный сотрудник отделения биохимии, умер на глазах множества подчинённых. Его гибель не была достойной — распахнув рот в искаженной букве «О», он свалился на землю, когда я отшатнулся. Мир замер. Я смотрел на человека, ещё мгновение назад дышащего, ходящего, боящегося — и видел теперь лишь пустую оболочку, мусор. Тишина, кромешная тишина, ничем не нарушаемая, укрыла уровень своим саваном. Замершие сотрудники, замерший Сэм, замерший я — и труп. Несколько секунд никто не шевелился. Морозное бездвижие холодило воздух. Но вот кто-то чихнул, и ледяная глыба украсилась первым разломом — учёные один за другим подходили ближе, вставали вокруг тела. Ни слова.

 

Я гулко сглотнул, организм запоздало отреагировал вспышкой боли в руке. Послышался шум, почти сразу же утихший, — кто-то подбежал к сборищу. Мужчина с аккуратной бородкой в таком же, как у остальных, кремовом халате, миновал толпу, расступившуюся перед ним. Он тронул руку Джорджа, наверняка ещё тёплую, в поисках пульса. Покачал головой и разогнулся, с непонятным выражением глядя на тело.

 

Треск разрываемой тишины прозвучал взрывом. Гулкие звуки, отдающиеся в помещении, растянулись и ворвались в меня, приведя в чувство. Люди хлопали в ладоши на удивление тихо, но после оглушающей тиши мне хватило и этого. Учёные смотрели на бородатого и рукоплескали. Мужчина стоял в центре круга, скрестив руки на груди, и глядел на Росса, ничего не замечая. Из толпы послышался возглас:

 

— С назначением, мистер Холл, сэр!

 

Аплодисменты усилились.

 

4

 

 

Нота сюрреализма проскользнула в этой картине — мертвец и его убийца в окружении рукоплескающей толпы. Зрелище, которое ценят по достоинству, — изящество чистой работы.

 

— Что, вашу мать, здесь происходит?! Почему вы хлопаете?! Совсем… — я закашлялся. Ярость душила меня, не давала вырваться речи, застревающей в горле жгучими давящими комками.

 

Аплодисменты стихли. Я оказался в перекрестье множества ничего не выражающих взглядов. Кто-то пробормотал пару невнятных слов. На лица людей начали наползать поспешные маски сочувствия. Публика подалась назад, несколько учёных выскользнуло из неё, поправляя халаты и спрятавшись под плащом озабоченности своей работой. Толпа расходилась.

 

Вскоре Ларс Холл, глава биохимиков «Рассвета», остался наедине со мной, Сэмом, лежащим Россом и людским потоком, возобновившим своё хаотичное на первый взгляд движение. Любопытные взоры ещё не знавших о трагедии скользили по трупу, натыкались на стоявшего рядом Ларса и исчезали стыдливыми призраками, когда

научники старательно отворачивали головы и ускоряли шаг.

 

В моём теле пульсирующим шаром блуждала энергия, выплёскиваясь краткими фонтанчиками в будоражащих порывах. Я окликнул учёного, стараясь, чтобы мой голос прозвучал как можно спокойнее. Едва ли это удалось.

 

— Ларс Холл? Бывший помощник Джорджа Росса?

 

— Интересно, хоть кто-нибудь вызвал врача? Неужели его так и оставят здесь, пока не придут чистильщики… — сказал мужчина, не слыша — или не слушая — меня. В его голосе не было злорадства или триумфальных ноток — напротив, слышалось неприкрытое огорчение и какая нелепая жалость чудилась в глубинах мурлыкающего баритона.

 

— Ларс Холл?! — повторил я. Остатки терпения испарялись в обжигающем огне злобы.

 

— Да? — он повернулся ко мне.

 

— Вы арестованы по подозрению в убийстве вашего начальника.

 

— С чего вы взяли, что это был я? — уверенность его ровного тона взбесила меня ещё больше.

 

Сэм хмыкнул.

 

— Наверное, это потому, что ты его кокнул, чтобы самому стать боссом здесь, а? И не отпирайся.

 

— То, что он мёртв, а я стал руководителем отделения, говорит только о том, что он мёртв. А я теперь руководитель, — почесав бородку, заметил Ларс.

 

— У нас есть основания полагать, что вы причастны к смерти Джорджа Росса, — обтекаемые формулировки спасали от подробностей. Меня уже слегка потряхивало от сдерживаемого крика. Мерзкий, паршивый день.

 

— С чего бы это? Беднягу скосил сердечный приступ. Очень не повезло. Джордж в последнее время не посещал врача, а работа у нас жутко нервная. Особенно сейчас, когда «Рассвет» готовится отчалить в космос. К тому же я заметил, что Джордж стал каким-то дёрганым.

 

Ещё бы ему не стать дёрганым. Ты же прикончил за пару недель несколько его коллег.

 

— Сердечный приступ в наше время? Не смешите, Хо… мистер Холл. — Взведённые до предела нервы визжали. Сдерживаться удавалось с большим трудом. Я закусил губу так, что почувствовал на языке солоноватый привкус.

 

— Как я уже говорил, он довольно долгое время уклонялся от визитов к врачу, — парировал Ларс.

 

Что это? Направленный импульс? Для такого нужны оборудование и неслабая точность настроек, ведь существует риск зацепить не того. Медленный яд, и впрямь

действующий на сердце? Тогда он должен очень быстро распадаться в крови. Вряд ли Ларс позволил бы найти хоть какие-то следы того, что смерть не случайна. Или Холл говорит правду, и Росс, напуганный до полубезумия и дрожавший в ожидании своей участи, попросту не выдержал. Не стоило ему задерживать с посещением больницы. И мне тоже.

 

Я вздрогнул, заметив, что моя ладонь сжалась кулак так, что ногти впились в кожу. Я попробовал разжать конечность, но она словно окаменела, изредка подрагивая.

Боль постепенно усиливалась.

 

— И, тем не менее, вам придётся проследовать с нами в участок. Для снятия показаний.

 

Ларс с любопытством смотрел на мою руку. Даже потянулся, как будто собираясь коснуться, но в последний момент остановился.

 

— Сочувствую. Вам нелегко приходится, верно? Но допросы, грозящие остановкой работы отделений, запрещены. А я теперь здесь главный, как бы грустно это не прозвучало. Без меня никак.

 

Он вновь взглянул на тело рядом с ним. Я хотел было сказать, что снятие показаний — это вовсе не допрос, но не успел открыть рот, чтобы изречь очевидную ложь, как Ларс прервал меня.

 

— Верите ли, нет, но мне действительно жаль его, — шепнул он вдруг, доверительно склонившись ко мне. От его дыхания пахло кофе.

 

— Тогда зачем? — спросил я, зачарованный его внезапной искренностью. Люди Эпохи Вечной Жизни предпочитали ложь. Они сделали её своим культом.

 

— Мы все делаем своё дело. — сказал учёный. Снова присел на корточки и прикрыл веки Джорджа: — И ваше заключается в поимке преступников. А здесь таковых нет.

Я обмяк. Тело ощущалось как надутый до предела воздушный шарик с полупрозрачными натянувшимися боками, готовый лопнуть от легчайшего касания — и разорвавшийся на клочки, когда его резко ткнули иглой. Эмоции ушли, уступив место опустошению, душным сковывающим одеялом придавившим мою голову и грудь.

 

Лишь боль в руке напоминала, что я ещё живу. Постоянная. Усиливающаяся. Нестерпимая.

 

Я с трудом пошевелился, нащупал пачку с сигаретами в кармане. Маленькая палочка с почти неуловимым запахом устроилась в уголке рта. Я порылся в поисках зажигалки.

 

— Ты снова за своё! Сколько можно, Стив? — покачал головой Сэм.

 

— Ты вообще когда-нибудь затыкаешься? — в карманах её не было.

 

— Я всего лишь пытаюсь заботиться о твоём здоровье. Врачи, знаешь ли, могут быть теми ещё шарлатанами. А ты куришь чаще, чем успеваешь проходить чистку… — бурчание толстяка стихало.

 

Я скорее поверю в целительную силу выстрела из корабельного импульсника в голову, чем в заботу тех, кто находится со мной в одной вертикали.

 

Рядом со мной вспыхнул крошечный голубоватый огонёк. Ларс протягивал мне прямоугольничек с горящей наверху точкой.

 

— Хотите закурить?

 

Кивнув головой, я поджёг кончик сигареты, затянулся и выдохнул первый клуб дыма. В голове прояснялось. И хотя состояние неестественной расслабленности сложно назвать прояснением, но это неплохая альтернатива тянущей головной боли.

 

— Пока у вас нет доказательств моей причастности к гибели Джорджа, вы не можете просто так ворваться в моё отделение и пригрозить мне арестом. Если я окажусь в одной из, не сомневаюсь, уютных камер Медной Вышки, работа тут прекратится. Цепь случайностей подкосила руководящий состав биохимиков, а назначить нового главу, пока прежний задержан, нельзя. Противоречит… — Ларс остановился. Я знал, что он хотел сказать. Противоречит правилам игры. Вертикали — это ведь всего лишь одна Грандиозная Социальная Игра. Современный аналог древней забавы — рулетки, придуманной одним этносом ещё до Объединения.

 

— Противоречит закону, — закончил фразу учёный и засунул руки в карманы халата.

 

Неплохой синоним.

 

Сигарета в моей руке тлела, я машинально стряхивал пепел на пол, попадая местами на спину Россу. Был ли вообще смысл продолжать разговор? Холл не выдаст ничего заслуживающего внимания. Я посмотрел на дисплей хронометра — скоро вечер. Пока я выберусь из комплексов «Рассвета», уже наступит ночь. Проверка досье нынешнего главы оперативников — дело полезное, но приблизит ли оно меня к главной цели — убийце Купера? Сомневаюсь.

Колючий терновник, обвившийся вокруг моей правой руки, ослабил свою хватку, позволив мне разжать ладонь. На пол упала пара алых капель, разбившихся при столкновении с землёй неровными кляксами. Царапины, оставшиеся после давно не стриженных ногтей, слабо кровоточили.

 

— А вот и бригада. Поздно они спохватились, — прокомментировал Ларс возникший позади меня шум. Я повернулся. Три человека в жёлто-синих спецовках шли к нам. Первый, мужчина со странными серыми, будто припорошенными пеплом волосами на висках, широко расставив в стороны руки, что-то говорил суетящимся учёным, словно поставившим себе цель загородить проход врачам. За старшим доктором двое помощников тащили дребезжащую каталку, на которой лежало что-то чёрное.

Прорвавшись к нам, медики остановились. Один из них, потянувшись, зевнул, с равнодушным застывшим лицом махнул своему напарнику и схватил тело Джорджа за ноги. Второй развернул чёрное нечто, оказавшееся мешком.

 

— Что происходит? Почему нет обследования тела? Где анализ и освидетельствование смерти? — происходящее напоминало парадоксальный сон, в котором люди — куклы с перекошенными от потёкшей краски лицами, — театрально заламывают руки и в притворном отчаянии падают на колени, будто бы сдерживая душащие их рыдания. И сквозь это отчаяние смутной химерой проглядывает издевательское торжество падальщиков. Я моргнул. Размытая пелена, стоявшая перед глазами, исчезла, сменившись отчётливой резкостью. Не было кукол — были каменные бесстрастные идолы, от которых веяло холодком безразличия ко всему, что не касалось

напрямую их.

 

Старший медик пожал плечами.

 

— Не впервой, чай! Тушку потом расчленят, а что до подтверждения смерти… ну, вы видели, как он загнулся? Вот и ладно. Закидывайте, парни!

 

Возникший было щит отчуждённости внутри меня дал первую трещину, позволяя чувствам непрошеным языком пламени прорваться наружу.

 

— Сэм. Где. Наши. Люди. В этом. Грёбаном. Отделении?!

 

Толстяк смешался.

 

— Ну, мои не любят тут бывать. Знаешь, у нас не лучшие отношения с военными. Они тут заправляют, как-то так.

 

— Что значит «не любят»?! Это их чёртов долг! Они ОБЯЗАНЫ тут быть!

 

Теоретически военные должны обеспечивать внешнюю безопасность и устранять любые намёки на вредительство изнутри, а Отдел — заниматься вертикалями. Как оказалось, всё обстоит совсем не так.

 

— Ну, не шумите, мистер. У отделовских и впрямь не задалось тут, — обратился ко мне главный медик. Его серые виски снова бросились мне в глаза. С опозданием до меня дошло: это была седина. Я ни разу в жизни не видел седых волос.

 

— А вот и господа военные, — сказал доктор. Его помощники к тому времени успели засунуть Росса в чёрный мешок и перетащить тело на каталку; теперь они о чём-то тихо болтали, посмеиваясь.

 

Два массивных человека в одинаковых униформах, поглощающих свет и выглядевших миниатюрными чёрными дырами на фоне остального мира, с одинаковыми лицами, отражавшими напряжённую работу одной имевшейся у каждого извилины, не заморачиваясь, растолкали мешавших им и приблизились к нам.

 

— Какие-то проблемы, Фред? — спросил один из них мощным голосом.

 

— Никаких, я как раз уже заканчивал. Эй, обалдуи! Почапали, что ли. Солнце ещё высоко.

 

С этими словам главный медик с последовавшими за ним помощниками вступил в людской поток. Теперь тот огибал врачей, будто боясь прикоснуться к мертвецу.

 

Скоро троица исчезла из виду.

 

— Что происходит? — я решил выяснить ситуацию.

 

— Ну, уже ничего. Всё закончилось. А вы кто, мистер?

 

Предостерегающий взгляд Сэма канул в никуда. Он вздохнул и отошёл куда-то за мою спину.

 

— Я Стивен Уотсон, глава Отдела Контроля. И я хотел бы знать, почему здесь грубо нарушается протокол оформления убийства, а также причину, по которой моим

людям запрещён сюда доступ. — сказал я.

 

— О, вы из Отдела? — гоготнул второй солдатик. — Прошу прощения, мистер… Уотсон. Никакого убийства не было, был несчастный случай, ага. А что касается ребяток из…

 

Он умолк, когда первый военный пихнул его в бок.

 

— А что касается людей из Отдела Контроля, то мы не запрещали им допуск. Они проходят общий обыск наравне со всеми, а затем вольны делать что угодно. — закончил он мысль второго.

 

Прекрасно, я поторопился. Извилина у них одна на двоих. И досталась она первому. Общий обыск наравне со всеми. То есть пока обычных рабочих чисто символически прощупывают на предмет запрещённых вещей, мои подчинённые проверяются до последнего волокна псевдоткани. Психологическое давление в счёт не берётся.

 

Сэмюель кашлянул, но я не придал этому значения.

 

— Несчастный случай… хм, а если я в этом сомневаюсь? В любом случае, таков порядок, и не вам нарушать процедуру составления протокола… господа.

 

Первый военный хмыкнул.

 

— Вам следовало самим это сделать. В конце концов, Отдел для того и нужен, чтобы предотвращать убийства. Он ещё работает? Значит, все смерти на площадке случайны. Вот и всё.

 

Итак, либо я признаю отсутствие оперативников Отдела на территории площадки «Рассвета» и получаю увольнение за полнейшую некомпетентность, либо соглашаюсь с версией о сердечном приступе.

 

— Отдел Контроля не только предотвращает убийства, но и расследует уже случившиеся, — облизнув губы, сказал я.

 

— Расследуйте на здоровье. Было бы кому… — колко заметил военный. Он оказался не таким уж тупым.

 

— И вы сейчас мешаете нам, знаете ли! — подал голос Сэм.

 

— Мы? О, мы искренне извиняемся. И уходим. Незачем создавать помеху вашей работе. Мы ведь делаем одно дело, не так ли? «Рассвет» на небосклоне!

 

Кивнув на прощание, солдаты ушли. Их высокие фигуры ещё долго возвышались над другими.

 

Я заозирался по сторонам. Ларса нигде не было.

 

— Где Холл?

 

— Ну, я пытался намекнуть тебе, но ты был занят с этими, так что… он шмыгнул в толпу и куда-то смылся, — толстяк виновато улыбнулся.

 

Неважно. Уже ничего неважно. Я снова проверил время и вздохнул.

 

— Езжай в офис, посмотри другие контакты Купера за последние дни. Нарой информации по Холлу. И… — я задумался, — найди у себя людей понадёжнее. У нас должен быть повод задержать Ларса.

 

Подозрительные намёки учёного заслуживали проверки.

 

— Повод? — переспросил Сэм.

 

— Да, чёрт тебя дери, повод! Это когда ты вскрываешь проклятую ячейку и подкидываешь туда какую-нибудь запрещённую хрень! — взорвался я. Твердолобость главы оперативников довела меня.

 

— Тише, тише, — засуетился толстяк, повертел головой, отыскивая любопытных, обернувшихся на крик. Вспышка злости прошла незамеченной, — я понял. А ты куда?

 

— Домой. Спать. К дьяволу всё, — зевнув, подвёл черту я. Мне нужно отдохнуть, иначе Льюису некого будет препарировать.

 

— Не рановато ли? — Сэм поджал губы. Его показная манерность порой действительно смешила.

 

— Когда я прорвусь через кордоны ублюдков в форме, уже будет ночь. Если повезёт.

 

Этот день вымотал меня до предела. Долгий и насыщенный, он взахлёб пил мои силы, оставляя лишь пустоту и апатичную понурость. Бессмысленные метания, окончившиеся ничем, добили остатки стойкости духа. Видение уютной кровати с мягким податливым одеялом, пахнущим грёзами, захватило меня, и я не мог противиться этой завлекающей иллюзии. Ведь итог известен; так зачем трепыхаться?

 

 

5

 

Домой я возвращался на мобиле. Вполне очевидно, учитывая то, что при одной мысли о перемещениях меня начинало трясти от сдерживаемых рвотных позывов. В голове было пусто, а во рту — сухо. Я закрыл глаза, откинулся на сиденье и, представив себе крошечный шарик, почему-то фиолетовый, стал покачивать его в сознании. Фиолетовая точка на чёрном фоне — туда-сюда. Меня увлекло это занятие — создавать воображаемые маятники намного проще, чем расследовать убийства. Зачарованный, я следил за ним, в какой-то момент отпустив вожжи и отдавшись на волю провидения — на волю равномерных, усыпляющих колебаний.

Вероятно, я слишком увлёкся и потому пропустил мгновение, когда мобиль изменил свой курс, направившись куда-то выше и правее. Встрепенувшись, я запросил у бортового компьютера информацию. На зелёном цифровом полотне выскочили ехидные буквы, образуя мерцающие слова, складывающиеся в предложение.

 

«Пользователю Ud-Q устройства локальных перевозок El-KoM от семнадцатого числа девятого месяца 1378 года Эры Вечной Жизни не был предоставлен допуск, разрешающий покидать область действия, на которую распространяется положение AAA-b».

 

Итак, я умудрился забыть про военных. А вот они никогда ни про кого не забывали. Или это очередное нововведение, направленное на повышение безопасности? Как бы они не захлебнулись в ней. Всё-таки AAA-b — это всего на одну ступень ниже уровня охраны Парламентского собрания.

Мобиль продолжал лететь, приближаясь к узкому, но необычайно высокому небоскрёбу — этакой башне. Вспомнилось, что раньше, когда-то очень давно, города были крохотными и ограждались стенами, проведёнными от одной башни к другой. В этих башнях жили караульные, стоявшие на часах. В учебнике так и было написано — жили в башнях и стояли на часах. Чёрт знает, зачем им это понадобилось. История всегда казалась мне скучной — пыльная наука о мёртвых людях и забытых событиях.

Я ожидал, что в одной из стен откроется проход, но вместо этого мобиль, набрав высоту, вознёсся над небоскрёбом и аккуратно приземлился на плоской крыше, расчерченной фосфоресцирующей разметкой.

 

Встречающих в поле зрения не наблюдалось — аборигены были то ли ленивыми, то ли попросту невнимательными. А возможно, военные хотели заставить меня ждать. Я вздохнул и вышел наружу — во власть порывистого ветра, толкнувшего меня в грудь так, что я согнулся. Воздуха не хватало — сказывалась большая высота, поэтому приходилось дышать учащённо и поверхностно. В глазах на миг потемнело. Наверное, я выглядел забавно.

Засунув мгновенно окоченевшие руки в карманы — слабая защита, надо признать, — я огляделся. Отсюда — с вершины гигантской вышки — в хорошую погоду, должно быть, просматривалась вся рабочая площадка. Но сейчас, в сгустившемся плотном тумане и при заходящем солнце, от которого торчал самый краешек, красивший мглу в багровый оттенок, виднелись лишь верхушки отделений, опоясанные холодными металлическими огнями, подобными отраженному от скальпеля доисторического хирурга свету. Лучше всего просматривался корпус корабля — вытянутая навстречу небу рельефная громада, далёкая и неподвижная, как все мечты человечества, лелеемые десятилетиями и веками, взращиваемые в метафизических оранжереях умов философов и затем безжалостно вытаптываемые при встрече с реальностью, имя которой — человек обыкновенный. «Рассвет» стоял, теряя свой лоск, ржавея и превращаясь в труху несбывшихся желаний, дрянную смесь, которую нам скармливали под видом изысканного блюда. Космолёт был надгробием — из тех, что раньше ставили на могилах, — искрошенным, потрескавшимся из-за небрежности устанавливающих его пьяно ржущих рабочих и буйства плещущих едких вод времени.

Щурясь от недостатка света и бьющего в лицо ветра, я смотрел на звездолёт. Вслед за уничижительными мыслями пришел стыд — ворвался в сердце, распалил его горячей волной протеста, принуждая раскаяться и стереть возникшие было образы из памяти. В отличие от других проектов людей, «Рассвет» был уже почти готов. Старания миллиардов не ушли в песок забвения. Народ со всей Земли вложил в строительство частичку себя. Несмотря на многочисленные ошибки правительства, несмотря на вертикали, звездолёт возведён и скоро оторвётся от планеты, неся в своём чреве первых поселенцев — пионеров, покорителей космоса. И даже интриганы из Парламента, даже они наверняка гордятся — если не результатом общих усилий, то хотя бы своим участием. В конце концов, они тоже люди. В конце концов, разве я не желаю победы человека над космосом… и над самим собой? Липкая, цепкая горечь не желала отпускать. Я чувствовал себя отравленным неверием.

Позади меня раздался скрежещущий звук трущихся друг о друга камней. Я обернулся — поднимался маленький участок площадки, открывая взгляду скрытый ранее лифт. Я притопнул ногой, коснулся крыши ладонью — ощущения были, как от камня. Интересное решение — замаскировать углепластик под натуральный материал. Я разогнулся и сложил руки на груди.

Створки лифта разъехались в сторону, освобождая дорогу двум людям. Шагнувший первым был неинтересен — обыкновенный солдат с мускулистыми руками и крошечными глазками, пялившийся в точку поверх моей головы. Удивительно, как он вообще мог что-то разглядеть. Второй — мужчина в серой офицерской униформе, единственным украшением которой являлись манерные парадные пуговицы. Жесткий воротник подпирал его голову, не давая как следует вращать ею, ботинки поблёскивали отполированной чернотой. Гладко выбритое лицо без малейшего следа щетины, нос с горбинкой и мешки под глазами завершали образ породистого законника, действующего строго по Уставу и ведущего себя с оскорбительной вежливостью.

 

Офицер подошел ко мне, оставив солдата у лифта. В силу привычки ли, ещё каких-то причин разреженность воздуха нисколько его не стесняла. Я приготовился к высокомерной снисходительности, обычной среди подобного люда.

 

— Добрый вечер. Карл Митчелл, лейтенант третьего ранга Сухопутных Вооруженных Сил Объединённой Земли. Могу я узнать ваше имя?

 

Он произнёс своё звание с некоторым пафосом, отчётливо выделяя заглавную буквы каждого слова. Но потом его серьёзность куда-то улетучилась, он дружелюбно ухмыльнулся, демонстрируя белоснежные ровные зубы. Улыбка ему шла.

 

— Стивен Уотсон, глава Отдела Контроля Аллентауна.

 

Я ожидал, что его улыбка станет издевательской или вовсе исчезнет, но он просто кивнул и, сняв перчатку, протянул руку.

 

— Приятно познакомиться.

 

Я, замешкавшись, пожал её. У Карла было сильное рукопожатие уверенного в себе человека.

 

— Нам лучше пройти внутрь. Тут довольно холодно, — сказал он и нарочито поёжился. Я что-то пробормотал, но Карл уже не слушал — он развернулся к лифту,

оставив меня раздумывать в одиночестве о том, что чудеса всё-таки иногда случаются — не ссучившийся военный, подумать только!

 

 

— Джей, проверь пока мобиль мистера Уотсона. А мы спустимся вниз для осмотра.

 

Рядовой скривился, как будто ему вместо виталиса в глотку запихнули кислоты, дружелюбно похлопав при этом по спине, но тем не менее нашел в себе силы козырнуть. В чём им никак не откажешь, так это в дисциплине.

Пара секунд в кабине лифта, а затем — плавная остановка. Прислушавшись, можно было услышать тихие пощёлкивания — компенсатор боролся с инерцией, грозящей размазать нас по стенкам. Судя по тому, что вышел я целым и относительно невредимым, достижения человеческого гения ещё на что-то годились.

В глубинах вышки было на удивление безлюдно. С другой стороны, военные всё-таки охраняли корабль, а не это конкретное здание. Митчелл вёл меня, шагая с той неспешностью и опасной плавностью, которая как нельзя лучше выдавала в нём человека тренированного. За всё время, что мы рыскали в коридорах, нам попалось всего десять-пятнадцать солдат, приостанавливавшихся на секунду для того, чтобы отдать честь, и затем продолжавших свой путь в никуда. Я устало смотрел, как они идут мимо, их лица сливались в одно — многоглазое и многоносое, расплывчатое, искажённое. Порой мне казалось, что мы ходим по кругу. На полу была постелена безвкусная пятнистая ковровая дорожка, приглушавшая шаги. Ослепляющие лампы и хлопающие двери — двери и лампы! Действительно, заколдованное местечко.

Когда мы дошли до кабинета — или куда там меня тащили — Карла, я готов был заснуть прямо на тянущемся в бесконечность половике. Зайдя в помещение, я огляделся в поисках стула, на который можно было рухнуть. К счастью, таковой имелся — напротив стола, за который уселся Митчелл.

 

— Итак, — сказал он, — вы прибыли сюда для получения пропуска наружу.

 

Я развалился на стуле, оказавшемся довольно жестким, и зевнул.

 

— Строго говоря, я сюда не прибывал. Меня вынудили.

 

— Что поделать, — развёл руками Карл, — общие меры безопасности существуют для всех. И, кстати, я так понимаю, что вы попали на объект без предварительного осмотра. Как вам удалось?

 

Я ошибся. Это не был его персональный кабинет. В чёртовой комнате сидел, по меньшей мере, ещё с десяток военных. Они смотрели на нас. Кто-то громким шепотом поинтересовался, что тут делает штатский. Ему так же громко ответили, что тут проходят проверку те, кто летит на мобиле — а почему этот конкретный штатский не воспользовался перемещением, это уже другой вопрос. Я занервничал и сел прямо.

 

— Всё-таки я начальник Отдела Контроля. У нас свои методы, — ляпнул я и тут же, сообразив, что портить отношения с единственным потенциально нормальным человеком здесь мне не с руки, поправился:

 

— Я расследовал одно дело и убедил дежурного, что мешать мне не стоит. Возможно, вы слышали. Убийство Купера Картера. Один… дежурный обещал, что пришлёт рапорт.

 

— О. Теперь понимаю.

 

В кабинете приглушенно заговорили — друг с другом, больше не обращая на нас внимания. Стало не то чтобы шумно, но оживлённо.

 

— А как вы узнали, что я не проходил досмотр? — поинтересовался я.

 

— Я и не знал. Так, догадка. Но вернёмся к нашим делам. Выкладывайте свои личные вещи, можете прямо на стол, — произнёс Карл и, достав портативный терминал,

начал что-то быстро печатать.

 

— Все? — удивлённо спросил я.

 

— Да.

Минутой спустя карманы моего пиджака оказались вывернуты, а на столешнице валялась целая куча всего того, что я бы предпочёл скрыть от глаз посторонних. Собственно, для меня все люди были посторонними.

 

— Рой, обыщи мистера Уотсона.

 

Ко мне подошел один из военных, парень с выпяченной губой и хмурым лицом. Он поводил по моему телу детектором — небольшой ярко-зелёной палкой — и неожиданно нежно, почти не касаясь, прощупал одежду. Сказал хрипло:

 

— Чист, сэр. Это всё? — в его голосе легко угадывалась скрытая надежда. Ещё бы, я ведь был «тем парнем из Отдела, которые все поголовно сволочи и мудаки», а он был бравым солдатом. Не сомневаюсь, будь его воля, я бы торчал в этой вышке-тюрьме всю ночь.

 

— Да, ты свободен. — Отозвался Карл и, махнув рукой, отпустил Роя.

 

Тот отдал честь, стрельнул глазами в мою сторону и пошел к своим. Не удивлюсь, если у Митчелла скоро появятся проблемы. У нормальных людей в обществе скотов всегда есть проблемы. До тех пор пока нормальные люди сами не становятся скотами.

Карл показал на верхний предмет из кучки на столе.

 

— Что это?

 

— Сигареты, — ответил я, вздохнув.

 

— Стандартные, «изломанные», «белые»?

 

— Без наркотических примесей. Исключая никотин.

 

Офицер снова принялся печатать в терминале.

 

— Это?

 

— Универсальное противоядие. Категории 7-23, — я ощущал себя дураком. В современном мире редко кто не носит при себе такого флакончика, а отдуваться мне.

 

— Ясно. Насколько я знаю, есть, по крайней мере, три яда, от которых оно не защищает.

Не знаешь, что сказать, — промолчи. Отличный совет, как по мне.

 

— Это?

 

— Импульсная зажигалка. Серийного номера не вспомню, к великому сожалению.

 

Офицер поднял голову, оторвавшись от своего занятия.

 

— На территории объекта любые импульсоиспользующие вещи запрещены, — напомнил он и кашлянул. Не оглядываясь на военных, я мог бы побиться об заклад, что те сверлят меня многообещающими взглядами, прикидывая, кто будет носить мне в камеру еду, ставя её на пол в коридоре так, чтобы я не мог достать подноса.

 

— Продолжим. Это…

 

— Хронометр многофункциональный…

 

Нудное описание предметов продолжалось ещё долго, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что могло приключиться со мной, будь на месте Карла кто-то менее лояльный к Отделу. Иногда я поражаюсь своей везучести — это быстро проходит, когда начинает болеть рука. Наконец, офицер демонстративно отставил в сторону терминал и кивком разрешил мне забрать вещи.

 

— Думаю, осмотра мобиля уже завершен. Вы помните его номер?

 

Я помотал головой.

 

— Не беда, думаю, Джей излазил его вдоль и поперёк. Уж он точно припомнит.

 

Карл встал.

 

— Я провожу вас к выходу, если не возражаете.

 

Я не возражал.

 

Возвращались мы так же, как шли к кабинету, — молча. Я, получив небольшую встряску, больше не зевал и смотрел по сторонам, но дорогу так и не запомнил. Когда мы вышли на крышу, к нам подошел тот самый солдат, что должен был обыскать мой мобиль.

 

— Всё в порядке, сэр. Может… — он не договорил.

 

— Никаких «может», Джей. — тяжелый взгляд Карла заставил рядового вытянуться по стойке смирно. — Ты знаешь номер мобиля?

 

— Так точно, сэр. — выпалил тот и проговорил по буквам. — El-KoM, сэр.

 

Митчелл вбил номер в терминал. Я и не заметил, как он взял его со своего стола.

 

— Вот теперь всё. Вас больше не побеспокоят, — сказал он, обращаясь ко мне.

 

На этот раз я первый протянул руку. Пожав её, он пожелал мне удачной дороги, добавив на прощание:

 

— «Рассвет» на небосклоне!

Услышать это выражение второй раз за день и снова от военного — это что-то да значит. Я поинтересовался, где Карл услышал высказывание. Впервые за наше недолгое знакомство на лицо мужчины наползла тень сомнения. С остекленевшим взглядом он сказал:

 

— Странно, не помню. Как-то все начали говорить. Да и важно ли это? — он встряхнулся, как мокрая собака, — мы же все патриоты. Главное, чтобы «Рассвет» наконец взлетел! Люди не напрасно ждали столько времени, жертвуя ради этого некоторыми удобствами. Мы покорим космос! Это будет великий день.

Я согласился с ним. Где-то в душе шевельнулся червячок недоумения: слова офицера до ломоты в костях, до противного зубного скрежета были похожи на те, которыми я убеждал себя, глядя на космолёт час ранее.

 

Карл Митчелл, зайдя вместе со своим подчинённым в лифт, исчез в недрах вышки. Я постоял, уставившись на место, где только что находилась кабина. Ни единый шов не выдавал того, что крыша не монолитна. Морозный воздух врывался в мои лёгкие хрустальным крошевом, сковывая меня изнутри. Царила тьма, огни площадки напоминали колючие точки равнодушных звёзд, о свет которых можно было поцарапаться — до того чуждыми, неприятными они смотрелись в обрамлении бархатистой ночи. Или это я был здесь лишним? Со стороны «Рассвета» несло помоями людских эмоций — грязным, сметающим красоту природы валом, в котором, захлёбываясь, барахтались отдельные безумцы, которым хватало ума или глупости отстраниться на время от обыденной жизни. Вот чего мы достойны — утонуть в своих нечистотах, сгорая в интригах, карабкаясь по головам и пожирая наскучившую жвачку бессмертия.

 

У меня перехватило дыхание. В голове с шумом, искрясь и вспахивая цинично-бессмысленную пустоту беснующимися вихрями, сталкивались две идеи — два противоположных по сути потока, боровшиеся за меня и против меня. Истекающий слизью эгоизма и бесстыдной рассудительности образ меня-одиночки смеялся над этим миром, втирая в сухую каменистую почву остатки беспричинной гордости за человека, выставляя того добровольным кретином, способным смотреть лишь на себя и — хуже того — видеть при этом не свою обрюзглую кривую рожу, а то, на что ему хотелось бы любоваться, причмокивая от удовольствия влажными губами. Этот бесёнок тыкал в меня своим заскорузлым пальцем и, ухахатываясь, орал: “Ты тоже! И ты тоже!”

 

Ему противостоял мерцающий, антропоморфный силуэт, должный, вероятно, характеризовать всё лучшее, что было когда-то у человечества. Он спокойно твердил, не обращая на соперника никакого внимания, что слепое отрицание всего есть болезнь сугубо неоперившихся юнцов. Взрослым людям следует помнить, что «Рассвет» готов, что Парламенту лучше знать, что делать, что люди в массе своей счастливы и делать из них монстра — сущая чушь. Он говорил и говорил, его слова стали повторяться, а он всё произносил их, с каждым разом всё больше въедаясь в душу и вызывая на языке вкус желчи.

Я сплюнул — густая, вязкая слюна с неохотой упала на псевдокаменное покрытие небоскрёба.

 

— Боже, что за дерьмо у меня в голове? Безмозглое деление на белое и чёрное — этого ещё не хватало! Парням, выпускающим виталис, надо написать на упаковке, что употребление вызывает задержку подросткового периода. Лет на сто с лишним, — я содрогнулся. — Особенно когда твоя светлая сторона вполне могла бы получить работу в министерстве общественной пропаганды.

 

Настроение было паршивое. Ночь и чистый воздух настраивают людей на философский лад, но, честно говоря, от такой заплесневелой и абсурдной философии я предпочёл бы отказаться. Я вспомнил офицера Митчелла — ему такое и в голову не пришло бы, наверное. А вообще, приятно быть редким свидетельством того, что солдатики не безнадёжны. Наверное.

 

— Вот такими должны быть военные, — пробормотал я и сел в машину. Хронометр не показал наличия жучков. Мобиль оторвался от крыши и начал движение — до поры медленное, неуверенное. Я мельком подумал о том, что стоило бы завязать с самокопанием, пока не получил заслуженный нервный срыв, но не успел обдумать мысль как следует — навалившаяся усталость заставила закрыть глаза, и я свалился в поверхностный, беспокойный сон.

 

 

6

 

Проснулся я от пронзительного сигнала, означавшего, что мобиль достиг точки назначения. Шея затекла, и, по правде говоря, телу тоже было несладко, но выходить не хотелось. С другой стороны, спать в машине на парковочной стоянке — это отнюдь не лучший метод избегания проблем. А существует ли вообще в нашем мире место, где можно скрыться от приставучих демонов, которые так и норовят вцепиться поглубже, выдрать кусок сердца и оставить после себя пустоту разочарований? Исключая разделочный стол медика, вытряхивающего из тебя гормон для производства виталиса, естественно.

 

Нельзя сказать, что небоскрёб, в котором располагается моя ячейка, какой-то особенный. Отнюдь, он не отличается ничем примечательным: таких по всей Земле миллионы. Улей из углепластика, набитый под завязку людьми — вот и всё, что про него можно сказать. Тусклый неоновый свет указывал мне путь, ложась под ноги грязно-серебристыми каплями, пачкавшими пол. Рядом мелькали человеческие силуэты, прохожие останавливались, нервно хлопали себя по карманам рабочих комбинезонов или халатов, проверяя, не забыли ли чего, их озабоченные лица морщились иногда гримасой недовольства, когда люди понимали, что забыли что-то в спешке. Я взглянул на экран хронометра. Выходило, что через часа два начнётся следующая смена. Аллентаун — город, подчиняющийся неслышному механизму часов строительной площадки, город, служащий ему, приносящий положенные жертвы и совершающий каждый день паломничества почти в полном составе, исключая занятых в сфере услуг.

 

Динамики, установленные на потолке каждые двести футов, ожили. Настойчивый шепот, прерываемый лишь гомоном торопящихся, начал скороговоркой выводить свою гипнотизирующую песню. Реклама нового бара удовольствий, где каждый найдёт извращение себе по вкусу, сменилась выступлением Председателя Парламента, который твёрдо, как и подобает лидеру Объёдинённого государства, заявил, что подготовка «Рассвета» к полёту практически завершена и что всё идёт по плану. Потом передача оборвалась, вместо неё пошёл звуковой сигнал, пробирающий до костей своей пронзительностью: намёк на то, что пришла пора рабочим выходить из ячеек и добираться до ближайшей комнаты перемещений. Людской водоворот всколыхнулся на миг, но быстро упорядочился, целенаправленно устремившись в одну сторону — к сожалению, противоположную от той, куда надо было мне. Когда меня пихнули в третий раз, бросив в качестве извинений невнятное бормотание, я решил отойти к стене и немного подождать. В голове почему-то вертелась фраза «лидер Объединённого государства», пришедшая недавно на ум и настойчиво бьющаяся в стенки черепа. Я уже давно замечал за собой некую двойственность суждений: с одной стороны, Земля давно обзавелась обществом концентрированных эгоистов, замкнувшихся в себе и поставивших целью поиск власти и наслаждений, которая эта власть даёт. Это было логично, ведь проводить вечность, даже смертную вечность, чертовски скучно, если не иметь про запас что-нибудь вроде путеводной звезды. Для многих этой звездой стала работа, точнее, деньги, которые она даёт. Чем выше ты стоишь в иерархии, чем больше у тебя силы, тем больше денег, на которые можно приобрести удовольствие. Учитывая же, что некоторые успевали прожить несколько жизней по меркам прошлой Эпохи, повседневные наслаждения для них опреснялись; требовалось что-то новое, что-то щекочущее нервы, что-то дорогое и извращённое настолько, чтобы суметь пробудить в окостенелой душе хотя бы слабый отклик. Но рано или поздно деньги кончались, и ты не мог позволить себе новую игрушку — пока не получишь новую должность, новые кредиты и новые ощущения. Кое-кто взбирался очень высоко, так высоко, что власть для них сама становилась удовольствием; но и это проходило, когда песочные часы времени переворачивались вновь. Когда я представляю, что творится в головах у тысячелетних старцев из Парламента, мне становится не по себе: внутри у них должна была остаться только труха, склизкая гниль памяти.

 

С другой стороны, нездоровый энтузиазм, который многие проявляли к звездолёту. Не все, но многие искренне верили в него, в абсурдный символ, созданный человечеством в попытке вернуть надежду на не искаженную безвременьем жизнь. Я и сам грешил подобным. Он ничего не изменит, но отчего-то так приятно полагаться на него, молиться, как раньше молились Богу, от которого ныне остались только древние ругательства да истлевшие святые книги — костяк, очищенный за века падальщиками, блестящий в свете больного, окутанного ядовитыми облаками Солнца, покинутый всеми, кроме вездесущего ветра.

 

Этот энтузиазм мог согревать, но он нёс и нелепую уверенность в тех, кто возглавлял нас — кто единолично правил нами, — уверенность в живых мертвецах, давно забывших обо всём, помимо развлечений для себя и редких подачек для народа, дабы тот не думал бунтовать. Впрочем, мы заняты собой, всегда слишком заняты и слишком равнодушны для чего-то, не касающегося впрямую нас.

 

Поток людей достаточно поредел, и можно было спокойно идти. Динамики вновь забубнили навязчивые слоганы, к которым я не прислушивался. Моя ячейка была уже совсем рядом, когда я наткнулся на знакомого — Джереми, механика по внешней обшивке, живущего по соседству. Его радушное лицо озарилось в улыбке, когда он увидел меня и замахал рукой, подзывая.

 

— Привет, Стивен. Что-то последнее время я совсем тебя не замечаю. Так и пропадёшь скоро на работе с концами! А ведь ты так и не пришел на представление, зря, между прочим. — Он манерно закатил глаза, на миг скривился в притворном негодовании, потом снова ухмыльнулся. Он был необычайно подвижен и, признаюсь, утомлял активной жестикуляцией.

 

— Джер, не сомневайся, когда-нибудь я непременно приду. Однако, как видишь, работа… — Я пожал плечами. Его «представления» состояли из накачивания сильными наркотиками и повальных оргий, до чего я в ближайшие лет десять точно не созрею.

 

— Ох уж эти твои отмазки! Знаем мы всё… Закурить не найдётся? — Я протянул пачку, он придирчиво осмотрел её, хмыкнул:

 

— Чистые… Консерватор.

 

Однако же ловко выудил сигарету и зажёг её кончик.

 

— Кстати, оцени моё новое приобретение. Подцепил у Вауля, в том паршивом местечке. Удивительно, как там могла найтись такая роза. Верно, дорогая?

У ног Джереми стояла на коленях симпатичная зеленоглазая девушка, чьи тёмные, отдающие рыжиной волосы свободно спускались на изящные плечи. Руки она держала на ключицах, склонив голову. Экстравагантная одежда — наряд непорочной Евы — привлекала внимание снующих туда-сюда людей. Мой сосед, казалось, искренне упивался этими жадными, брошенным украдкой взглядами. Я покачал головой.

 

— Ты не ответила. Проклятье, сколько можно тебя воспитывать! — Джереми дал девушке хлёсткую пощёчину, отчего её голова безвольно дёрнулась в сторону, и бедняжка едва не повалилась на пол, оглушённая.

 

— И как ты только таких находишь?

 

— Ох, Стив. Будь ты чуть менее погружён в свои, — мужчина потряс, очевидно, болевшей после удара ладонью и затянулся, — в свои делишки, задания… Кстати, скверная сигаретка. Не хватает «белителя» или чего пожестче. Совершенно не расслабляет… так вот, о чём я? Будь ты меньше завален кипами бумажек, ты бы знал, что Вауль уже неделю с лишним привечает мазохистов. Эта крошка выполняет всё, что ни прикажешь. Потрясающая штучка! И совершенно бесплатно, только кормить надо. О, насчёт кормёжки… мне же на работу пора, а я тут с тобой болтаю. Ну, бывай!

 

Джереми докурил сигарету и осмотрелся в поисках места, где был встроенный в стену дезинтегратор. Но потом, вспомнив о чём-то, мужчина повернулся к девушке и сказал:

 

— Руку.

 

Он потушил сигарету о протянутое тонкое запястье; она вздрогнула.

 

— Открой рот.

 

Девушка повиновалась, и Джереми, кинув туда окурок, приказал съесть его.

 

— Будь я проклят! Я уже почти влюбился в неё, — подмигнул он на прощание и удалился, разрешив наконец своей спутнице подняться на ноги. Заглянув в её глаза, я увидел стоящие там слёзы и дикий, нечеловеческий восторг.

 

Каждый развлекается в меру своих желаний и возможностей, и никто не вправе останавливать то, что творится по обоюдному согласию. Свобода человека состоит в том, что он может использовать свою жизнь, своё тело так, как захочет. Ведь главное — это избежать токсичного плевка скуки. Интересно, как низко смог бы я пасть, не будь у меня донимающей беспрестанно болезни? Да и это ли останавливает?

 

Я остановился около своей ячейки, порылся в пиджаке. Удостоверение личности завалилось в подкладку псевдоткани, зачем-то самовольно расползшейся, так что я провозился чуть дольше, чем это было нужно, но, в конце концов, заветная вещь была извлечена и приложена к сканеру. Тот отозвался коротким писком, полыхнул зелёным, и дверь бесшумно ушла вбок, обнажив внутренности моего жилища. В прихожей было темно: датчик движений снова барахлил. Я похлопал в ладоши, в руке отдалось болью. Зажёгся свет.

 

В гостиной, в которой почти не бывали гости, датчика не имелось, и потому мне пришлось пробираться почти на ощупь, ориентируясь только по памяти и скудному освещению из другой комнаты. На полпути резко запищал хронометр, и я от неожиданности дёрнулся, задев ногой столик. Зашипев от боли и помянув недобрым словом скупость, не позволившую мне приобрести нормальный выдвигающийся из пола стол, я запрыгал на целой конечности и чуть не грохнулся на него, потеряв равновесие. Когда я смог добраться до выключателей — потрясающая планировка не раз заставляла в случаях, подобных этому, желать мучительной жизни архитекторам, — моё душевное равновесие можно было описать одним словом: взвинченное. Включив, наконец, проклятый свет везде, где только можно, я сходил на кухню и налил воды в стакан, вернулся. Не глядя, хотел рухнуть в кресло. Короткий смешок. Я подскакиваю, выливаю половину содержания стакана на грудь, пытаюсь отыскать врага, залезшего в мой дом, — о том, что это мог быть кто-то ещё, и задумываться не стоило. Новый смешок прозвучал явственнее первого, и голос, раздавшийся со стороны кресла, сказал:

 

— Хорошей ночи, Уотсон.

 

— А… что? Твою… О-о… Льюис?! Какого… то есть что вы здесь делаете, мистер Льюис?

 

На меня из кресла добродушно взирала полупрозрачная фигура моего начальника. До этого момента он почти сливался с окружающей обстановкой, хотя раньше я в нём способностей хамелеона не замечал — разве только гадюки. На крайний случай, паука.

 

— Решил навестить человека, который допустил смерть члена Парламента, — толстяк прищурился. — Первую смерть с начала Эпохи. О, ты кажешься удивлённым. Не стоит. Присаживайся.

 

Он указал на стул для тех редких посетителей, которые всё-таки ко мне попадали. На редкость неудобный, он предназначался для создания у сидящего чувства дискомфорта благодаря тому, что колени визитёра находились почти на одном уровне с его лицом. И ещё стул был жесткий.

 

— Ты, кажется, хотел попить или что-то в этом роде. Не стесняйся, я подожду.

 

Он великолепно умеет выводить из себя и заставать врасплох. Настоящий гений.

 

Я достал из коробочки виталис. Чарльз наблюдал со мной с улыбкой доброго дядюшки. Отчего-то мне перехотелось принимать таблетку; разыгравшаяся паранойя воссоздала картину того, как мне подбрасывают яд и я, приняв его, лежу на полу, конвульсивно дёргая ногами, в то время как Льюис с неизменной ухмылкой и ледяными глазами наблюдает за этим. Но я пересилил себя.

 

— Приказ о твоей казни после завтрашнего суда у меня на столе.

 

Это заявление заставило меня поперхнуться водой и начать судорожно откашливаться.

 

— Я не подписал его. После небольшого разговора мы решили, что ты исправишься. Было бы грустно терять человека из-за оплошности… Пусть и сопровождаемой другими промахами. Ситуация на объекте по-прежнему не радует, даже если забыть про последние события.

 

Я глубоко вздохнул, попытался успокоиться. Немного выдержки мне бы точно не помешало. Сегодняшний день уже успел сорвать маску спокойствия; отдавать ему ещё и остатки достоинства я не намеревался. Если, конечно, не успел их лишиться сейчас.

 

— По какой причине меня хотели убрать? — Я поставил стакан на злосчастный стол.

 

— Некомпетентность. И заодно демонстрация, что проступки людей на государственной службе не остаются без наказания. Но, — Льюис прикрыл ладонью рот, — я

ничего не говорил. Ведь до всего этого должен был быть суд. И кто знает, какой приговор он бы вынес? Тем не менее, это была лишь возможность. Нереализованная возможность.

 

— Благодарю за… понимание в отношении моей жизни, — комок в горле никак не хотел исчезать: он по-прежнему терзал меня.

 

— Не стоит. Ты ведь мой человек, Уотсон. Мой.

 

Я хотел сказать, что человек не может быть “чьим-то” — у нас свободное государство, — но вовремя одумался и вместо этого стал растирать шею.

 

— Дело до сих пор ведёт Отдел? Вы действительно верите в наши силы.

 

Очевидный плюс — никто не лезет в твои дела, кроме начальства, но это зло давно известно и привычно.

 

— В твои, Стив, в твои. Но, к сожалению, кое-кто не так оптимистичен. Военный коронёр будет заниматься расследованием наравне с тобой. Вы ещё встретитесь, уверен. В конце концов, ему надо вникнуть в курс дела. Может, вы даже устроите что-то вроде соревнования, от исхода которого будет зависеть многое. Весьма многое.

 

Довольно прозрачный намёк. Как мило. Интересно, что он поставил на мою победу? Деньги для них — мусор. Своё собственное существование, место в Парламенте, что, впрочем, одно и то же? Да, Чарльз получит немало удовольствия, наблюдая за нашим тараканьим бегом под хрустальные переливы классической музыки и выдержанный бренди вместе со своим неведомым соперником, у которого на плечах покачиваются погоны. Вот толстяк сказал что-то другому, чьё лицо скрыто в темноте, они засмеялись, глядя, как беспомощные крохотные фигурки мечутся в лабиринте зеркал, наталкиваясь друг на друга и озираясь по сторонам в море отраженного света… Имеет ли для них смысл результат, или важнее сам процесс созерцания за беготнёй ничтожных однодневок? Я посмотрел на руки начальника, лежащие на подлокотниках кресла. Они были неподвижны, потом зашевелились спугнутыми птицами. Толстяк перехватил мой взгляд, и мне показалось, что в глубине его блестящих глазок скрыта насмешка. Невозможно понять, испуган ли он в остатках истлевшей души, или скрытые сигналы тревоги — не более чем очередная игра? Он стар; он опытен; он полубог, соорудивший Олимп из останков своей человечности. Не хочу тягаться с ним. Хочу спать, снова спать и никогда не просыпаться.

 

— Думаю, я знаю кое-что, что может помочь тебе в поисках, — произнёс Чарльз.

 

— Да?

 

— Скажи-ка, тебе никогда не казалось, что контроль над таким количеством людей, какое проживает сейчас на Земле, — Льюис прервался, завозился в кресле, хотя его призрачная ипостась едва ли могла ощущать неудобство, — несколько трудноват? А уж если принимать в расчёт их… особенности жизни, быт и склонность к разного рода поступкам, ведущим к скорейшему улучшению своей жизни, то кажется, что они ещё те негодяи. Однако же Парламент вполне управляется своими силами. Отдел и военные регулируют в основном мирную жизнь, несмотря на то что многим может казаться, что нынешнее правительство ведёт их в пропасть.

 

А разве это не так?

 

— Ответ прост: прелесть людская заключается в том, что они… мы все в душе — рабы. Пресмыкающиеся перед высшими, хотящие, чтобы за нас решали другие. Но основное стремление раба — встать повыше, возвыситься над другими невольниками, властвовать над судьбами. Так было всегда. К примеру, вертикали работают именно по этому признаку. В своё время нам долго пришлось думать над тем, как стабилизировать ситуацию. В те времена стоял голод, шли локальные войны, местечковые драки за управление жизнью и смертью… первые поставки виталиса. Такое продолжалось долго. И только с приходом вертикалей человек позволил надеть на себя смирительную рубашку, смирился и с удовольствием отдался на волю цепей, сковавших ему руки. Ведь, в сущности, свобода — мерзкое понятие. Свободы не существует; мы всегда должны, мы всегда обязаны… Свобода — горный пик, где дует пронизывающий ветер, от которого спирает дыхание, свобода — это бескрайняя равнина одиночества, где каждый сам за себя, но где нет других — они далеко, в своих собственных грёзах. И человек бредёт день ото дня по жесткой земле, стирает в кровь ноги, но продолжает шептать, даже упав лицом вниз, и подтаскивает тело истерзанными руками ближе к своей цели. Цели нет; всё, что есть, — это равнодушные холодные песчинки, взметаемые живым мертвецом. И обломанные ногти, и кровоточащие от земли в них глаза, — всё напрасно. Потому что свобода с давних пор ассоциируется у человека с выбором — с выбором власти, с помощью которой он повлияет на мир. Глупый мираж. Люди ищут рай, не сознавая, что он существовал только в начале времён, когда Адам и Ева не имели собственной воли; когда Господь был их единоличным хозяином, владевшим телами и душами. Вот тогда люди были счастливы. В золотой клетке. Вот в чём состоял гений Бога — он даровал людям счастье посредством цепей; и только первородный грех сбросил их. Но альтернативы нет, ибо бородатый дурак не предусмотрел, что дух свободы, принявший облик змея, обманет его. И по сей день люди мечутся, выбирая между неволей и фантазией, обретшей иллюзорную плоть, чтобы посмеяться над их мучениями.

 

Чарльз говорил убеждённо, страстно: я впервые видел его таким. Он нёс чушь, рассуждал, окутанный дымом стухшей философии; но хуже всего то, что он позволил вырваться своему безумию. Парламент наверняка заражён им, и все они сошли с ума от старости и вседозволенности. И это было страшно, потому что у них хватило сил на то, чтобы оживить бледную тень, приспособить к реальности, руководствуясь нелепыми идеалами, превратить в рабов всё население Земли, хуже того — в добровольных рабов, в радующихся рабов, в преклонённых рабов.

 

— Конечно, у нас не было цели сделать всё так, как в райских кущах. Народу было побольше, но вышло и без того неплохо. И вот — каждый, буквально каждый, самодовольно надуваясь от распирающей его уникальности, прыгал в вертикали, с лёгкостью отвергая старые притязания и заменяя их на получение власти над другими.

 

Льюис остановился, закрыл глаза и продолжал уже так:

 

— Потом случилось много чего. Но с течением времени мы стали замечать, что становится всё больше отщепенцев, тоскующих о потерянном. Казалось бы, новое поколение должно бы привыкнуть к подобному раскладу, но даже среди молодёжи имелось немало бунтарей. В основном среди писателей, поэтов, художников — тех, для кого вертикали звучали пустым звуком. План Парламента находился под угрозой провала: ренегаты соблазняли других, а те — послушное стадо, палка о двух концах, — слушали и внимали. И тогда один из нас выступил с речью, в которой говорилось, что человек не может вечно обманывать себя. Если мы не хотим повторения — изгнания из райского сада, — нам следовало дать землянам цель. Ни деньги, ни власть, ни удовольствия не подходили — это волновало тела, а болезнь постигла умы. Тогда мы поняли: пусть это будет некая возвышенная идея. Нечто такое, что не стыдно показать другим, хвалясь патриотизмом, но между тем и искренние чувства тоже необходимы.

 

Толстяк замолчал.

 

— «Рассвет»?

 

— Да. Звездолёт строился медленно, и внимания на него никто особо не обращал. С поколением взрослых провернуть трюк не удалось, но дети удивительно хорошо поддаются тренировкам. Достаточно ввести кое-какие обучающие игры и давать прослушивать во время полуденного сна записи, тихо шепчущие всё, что нужно. И расчёт на то, что рано или поздно старички вымрут, а их места заменят правильно воспитанные люди, оправдал себя. Да, не полностью. До сих пор есть много таких, кто в душе ненавидит Парламент, затаился на дне общества, но готов прыгнуть ядовитой змеёй, едва только правительство даст слабину. Если кто и мог совершить такое преступление, то только они. Молодые, особенно из богемы, тоже после пары сотен лет начинают задумываться, как то, что вертится в их головах, соотносится с реальностью, почему имеется гигантское противоречие между увиденным и сказанным. Но они пассивны; по большей части впадают в депрессию, кончают жизнь самоубийством и представляют собой отработанный материал — так, мусор. Их много было и много будет. Так что не стоит искать среди тех, кому меньше трёхсот.

Назойливый барабан стучал в голове; от этого звука холодило кровь, конечности онемели, а сердце словно замерло. Я не мог шевелиться. Все мои метания, противоречия, все мои мысли — либо не мои, либо предсказаны задолго до моего появления на свет и отброшены, как бесполезная шелуха. Миллиарды верящих в завоевание человечеством космоса отмечены специальными бирками, занесены каталог и пронумерованы. Каждый шаг согласовывается с голосом в сознании, который покровительственно шепчет, когда можно пошалить, а когда стоит придержать желания в узде. Мы пойманы в ловушку, устроенную людьми, искренне считающими, что для нашего же блага лучше быть в рабстве; хуже того, их слова подтверждаются: за редким исключением человек счастлив. У него есть кров над головой, занятие и возможность возвышения, присутствует даже цветастая обёртка надежды. Во мне нет своего.

 

Кажется, я что-то лихорадочно шептал. Воздух в ячейке сгустился, было трудно дышать. Предметы на мгновение задрожали, приобрели размытые очертания, будто вся Вселенная готовилась рассыпаться в мелкое крошево и так уйти в бездну.

 

Меня отрезвил взгляд Чарльза — довольный, слегка подёрнутый истомой. Толстяк знал, что так будет. Он развлекался. А правда ли то, что он рассказал мне? Почему я уверен, что Льюис не придумал всё это? Его любимое развлечение — бросить подопечного в льдистую бурю сомнений и глядеть, как та разрывает сознание несчастного на тысячи кусочков. Начальник был стар. Он успел дойти в поисках удовольствий до грани, резко пересечь её, а позже вернуться, не найдя там ничего стоящего.

 

Если нам внушали, что «Рассвет» изменит нашу жизнь, то где гарантии того, что Парламент не подстраховался, заодно запрограммировав людей на послушание? Где гарантии, что во мне, в моём подсознании не сидит жучок? Он может источить его червоточинами, затихнуть на время, а затем выползти в самый неподходящий момент и перехватить контроль, стирая мою личность и заменяя её на ту, что более подходит планам правительства. Я не могу доверять себе.

 

— Думай, Стивен. Думай хорошенько о том, что я сказал тебе. Я абсолютно уверен, что ты в состоянии сделать из нашего разговора выводы. Посмотрим, куда они заведут тебя. — Чарльз стремительно превращался в добропорядочного начальника; из его голоса исчезла горячность и пыл фанатика. Он взглянул на свои часы,

притворно охнул:

 

— Поглядите-ка, сколько времени. Я очень запоздал, пора поторопиться. До встречи, Уотсон.

 

— Сэр… пока вы не ушли… я хотел задать вам один вопрос.

 

— Да-да? — Оживился он.

 

Я медленно проговорил:

 

— Перемещение. Я вас не заметил, пока вы не подали голос. Насколько мне известно, раньше частично переместившиеся никогда не становились невидимыми. Новая разработка?

 

Толстяк расплылся в широкой улыбке и не ответил. Я ждал, пока он не скажет что-нибудь, но через пару секунд меня ошарашило: Льюис медленно таял в воздухе. Ног уже не существовало, равно как и половины туловища. Последней исчезла голова с приклеенной к ней ухмылкой. Этот жест напомнил мне нечто, но, сколько я не старался вспомнить, ничего не выходило. Заключительная издёвка: несомненно, обычные транспортёры не способны на придание невидимости, да и возвращение осуществляется мгновенно. Чарльз в очередной раз показал мне, сколь многого я не знаю о секретах Объединённой земли.

 

Я достал сигарету, но при взгляде на неё меня замутило. Убрав пачку обратно в карман, я пошёл готовиться ко сну. Но даже лёжа под тёплым и невесомым одеялом, я никак не мог выкинуть из головы картинку с чёрным, влажно поблёскивающим жуком, живущим в мозгу каждого и дёргающим за волокна нервов всякий раз, когда паразиту приспичит порулить человеком. Солгал ли Льюис, когда говорил о подобном контроле? Он был великолепнейшим интриганом, без малейшей фальши рассуждающим о красивых и не очень словах, но где в его речи крылась истина? Единственное, что смутило: он говорил слишком прямолинейно, слишком понятно, как будто боялся, что до меня не дойдёт. Толстяк вначале нервничал, потом вдруг стал исступлённо выкладывать тайны Парламента, словно те ничего не стоили. Зачем ему врать? Зачем говорить правду? Чтобы вывести из себя. Он наслаждался неуверенностью других; должно быть, только это ещё радовало его воспалённое сознание.

Разболелась голова. Я понял, что не усну, если не приму снотворное. От него снились кошмары, но это было лучше, чем бессмысленные терзания, лишающие сил и ошмётков энергии. Кислая горечь от таблетки растеклась по горлу, и на глаза тут же упала тёмная штора. Я едва успел лечь на постель, прежде чем иссечённый древностью Морфей пришёл за мной, чтобы отвести в развалины своего царства.

 

 

 

 

[My Little Pony: Новости, обсуждение, арты]

http://img4.joyreactor.cc/pics/post/full/my-little-pony-%D1%84%D1%8D%D0%BD%D0%B4%D0%BE%D0%BC%D1%8B-mlp-art-mlp-OC-881834.jpeg

[Дебаты с 2013]

Извини за резкость, Марк: просто как раз в 2012-м, о котором идет речь (и за который тебя будут награждать, как я поняла), ты предлагал бойкотировать работу ленты - так? Да и термин "хомячки" в адрес читателей, авторство которого долго приписывали Неке, - тоже твоё "нововведение", как ты утверждал на форуме. Поэтому именно ТЕБЯ прошу не хлопотать об интересах читателей ленты - выглядит нелогично.

О, я же один из "лисохомячков с глагне". Может, мне стоит похлопотать об интересах читателей ленты?

 

О! А это мысль. Что если реализовать механику единоразово вручаемой награды от определенной группы, которая символизирует эпичность вклада данного форумчанина в деятельность означенной группы?

Если так важна коллективная награда, можно сделать её в виде пергаментного свитка, а не медали. И при наведении на свиток будет высвечиваться не только информация о то, за какие заслуги получена награда, но ещё и имена остальных награждённых.

[Детские каракули]

Красиво сделано, но лицо у официанта не понравилось. Это же он? В смысле, у него женская грудь.

[Заказы от других разделов]

Для ФРа, разумеется! Только это не для раздела "Новости" - ну, вы и сами видите по характеру статей.

Это да. А где всё это выкладывается?

[Заказы от других разделов]

Эх, хотел взять Редгарда, ну да ладно.

 

Собственно, такой вопрос: а для кого мы переводим? Я как-то не замечаю, чтобы появлялись свежие новости.

[Лингвистические аспекты TES Lore и помощь в переводе текстов]

Как перевести в существительное тип игры adventure?

 

Someone has finally returned to the RPGs of the old school and created an adventure that will...

- наконец кто-то вернулся к олдскульным РПГ и сделал адвенчуру, которая...

 

Сойдёт? Или есть более трушный термин?

Вполне можно так:

 

Наконец кто-то вернулся к РПГ в духе старой школы и выпустил приключенческую игру (или игру приключенческого жанра).

[Заказы от других разделов]

Feel sorry 'bout multiposting.

 

Вот статья. Можно менять и творить, что душа пожелает. Have fun!

 

Технологические барьеры калечат игровой процесс, делая Shadowkey чем-то едва ли большим, чем просто провалившейся попыткой передать ощущение игры в TES на ПК.

Удавшиеся вещи:

— Огромный мир;

— Большое количество игрового контента;

— Несколько классов, из которых можно выбирать;

— Игра по Bluetooth с друзьями;

— Отличная музыка.

Неудачные стороны:

— Маленькая прорисовка дальности;

— Паршивая боевая система;

— Нет нормальной карты;

— Классы чересчур похожи;

— Скверный контроль персонажа;

В играх TES, вышедших на ПК, Bethesda постаралась обеспечить наилучшее погружение в однопользовательскую RPG, используя вид от первого лица, характерный для серии Might & Magic и типичных шутеров на ПК. Вышедший недавно Морроувинд имел потрясающий успех на ПК и Xbox, так что совсем не удивительно видеть, что серия TES очутилась и на других платформах. The Elder Scrolls Travels: Shadowkey — это первая игра Беседки, вышедшая для мобильных телефонов (конкретно — для Nokia N-Gage), и в ней достаточно хорошо прослеживается дух серии. Тем не менее, Shadowkey является продуктом многочисленных уступок из-за новизны платформы, отчего сама игра, безусловно, страдает. Технологические барьеры калечат игровой процесс, делая Shadowkey чем-то едва ли большим, чем просто провалившейся попыткой передать ощущение игры в TES на ПК.

Сюжет игры намеренно сделан непримечательным, ведь, как и в прошлых играх серии, основной акцент сделан на мире и том герое, которого вы создадите. Как сказано в начальной заставке игры, вы боретесь с неописуемым злом, “прячущимся в тенях”, и это самое зло вы можете атаковать с разных сторон. Или можете не атаковать, а побегать по миру. Как угодно. В любом случае, главной особенностью Shadowkey является её открытый характер, который позволяет вашему герою стать хозяином своей судьбы.

Когда вы начнёте игру, вам будет представлен на выбор список из нескольких классов и рас. Хотя в самом начале игры любое выше решение почти ничего не изменит, ибо вы в любом случае окажетесь с железным кинжалом, целебным зельем и приготовленным огненным заклятьем, являющимся по существу этакой вариацией магической ракеты. Об одежде ничего не сказано — видимо, её предстоит добывать самому, как заправскому Терминатору. Помимо различий в статах и внешнего вида персонажа, классы не слишком сильно влияют на игру.

Несмотря на то что вас обучат управлению в игре на примере нескольких вводных миссий, во время прохождения которых вам предстоит в основном убивать бандитов и крыс-переростков, вы немедленно получите доступ к перемещению в любую точку огромного мира ShadowKey. К сожалению, отсутствие функциональной карты и чрезвычайно малое расстояние прорисовки предметов сделают навигацию трудным занятием.

Действительно, дальность видимости настолько низка, что вы можете вообще не заметить дорогу, пока буквально не уткнётесь в неё носом. Разработчики решили, что постоянная туманная мгла, окутывающая каждый уголок мира Shadowkey, — отличное решение. К слову, аналогичный подход был использован и для внутренних помещений, в которых невероятно темно. Множество факелов усеивает стены, но из-за того, что движок игры не поддерживает несколько источников света, вам придётся чуть ли не взобраться на несчастный подсвечник, чтобы разглядеть хоть что-то. Невероятно раздражает прогулка в абсолютной темноте, особенно если учесть, что в десятке футов от тебя всё это время располагается лампа. Из-за таких непродуманных вещей и складывается впечатление об игре. Догадайтесь, какое?

Shadowkey делает упор на исследование мира, подобно своим старшим братьям на ПК, но вся суть заключается в том, что игру чертовски сложно назвать удобной для этого самого исследования. Только представьте себе Морроувинд, в котором ваше поле зрение ограничено десятком футов. Если вы думаете, что сие зрелище смотрелось бы убого, то вы несомненно правы. Беседке стоило бы задуматься об этом, когда она оптимизовывала ShadowKey для N-Gage, у которого просто-напросто не хватило ресурсов для корректного отображения больших трёхмерных пространств.

Более того, боевая система пестрит недоработками, заключающимися в контроле персонажа, напоминающем попытки одеть медведя в смирительную рубашку — трудно и бессмысленно, и плохой системе повреждений. Вам придётся использовать клавиатуру вместо мыши, чтобы нацеливать удары, которые могут попасть в точку, а могут и пролететь мимо — как того пожелает капризная фантазия всемогущего бога Рандома. Заклятья особо ненадёжны, потому что даже попадание по врагу отнюдь не означает нанесение урона. Когда вы ударяете противника, в месте нанесения удара у него выплёскивается кровь. Однако, такое происходит далеко не всегда, и враг частенько просто остаётся на месте без видимых повреждений. И да, бывает и так, что противник вообще не получает урона даже от попадания. Боёвке ShadowKey теоретически отведено место одного из ключевых факторов в пользу того, чтобы сыграть в эту игру. На практике же всё значительно сложнее.

TES всегда (TESO, детка — прим. пер.) являл собой исключительно однопользовательскую игру. В этом ключе интересной фишкой ShadowKey становится игра по Bluetooth. Два игрока могут вместе проходить миссии. Тем не менее, выгоду от этого получает только основной игрок, предоставляющий свой мир для совместного прохождения. Сокоманднику же отведено скромное местечко помощника, хоть и количество врагов останется прежним. Учитывая, что миссии можно выполнять в одиночку, как-то халявно смотрится. Такое нельзя назвать изощрённой системой, но игра вдвоём даёт возможность похвастаться внешним видом своего персонажа — реальной, а не надуманной фишкой ShadowKey.

В Shadowkey можно найти несколько партитур из Морроувинда, включающих потрясающую игру на инструментах Эпохи Возрождения. Погружение в музыку настолько сильно, что вы вполне можете представить себя на одном из изысканных балов в окружении людей, постоянно вставляющих фразы на французском в свой диалог. Так что звук, вне всяких сомнений, создаёт атмосферу и олицетворяет собой нечто по-настоящему годное.

The Elder Scrolls Travels: ShadowKey стал жертвой своих амбиций, что похоже на типичное объяснение злодеев компьютерных игр, как они докатились до жизни такой. Игра оказалась недостаточно адаптированной под N-Gage. И итог таков: то, что могло бы стать долгим и привлекательным путешествием в другую Вселенную, полную своих чудес и загадок, отправилось в мир иной — вероятно, сейчас Харон пытается уместить ShadowKey на своей лодке. RIP.

Примечание редактора 12/09/04: в обзоре изначально сказано, что многопользовательский режим на четыре человека. Так вот, это неправда. GameSpot очень, очень сожалеет.