бред, бред, бред... Как-то так получилось, что он начал бояться всего: лиц продавцов в булочной, соседских кошек, шипящих по вечерам из-под машин во дворе, двери, ведущей в подвал - каждый раз, когда он проходил мимо нее, этот старик старался сжаться в комочек, стать как можно незаметнее - а ну как сейчас откроется и оттуда... брр - передергивало его. А самое паскудное в этой ситуации было то, что он мог с полной уверенностью сказать причину всего этого - это были зеленые, так и не помутневшие глаза, каждое утро внимательно пялившиеся на него из зеркала в ванной - то смотришь прямо в них, а твой двойник отводит взгляд, то забудешься, отвернешься, а потом рывком, насколько позволяют хрупкие кости, поворачиваешься к забрызганному стеклу, а там, за ним, твое отражение, будто нарочно медлит, прежде чем повторить твои движения. Все остальные зеркала в квартире он давно уже прикрыл ветошью, но все равно, боялся всякий раз, стоя у рассохшегося шкафа или набирая номер чьего-нибудь телефона - что если с той стороны к стеклу сейчас прижалась твоя же собственная морщинистая физиономия и вглядывается в каждое твое движение? Дальше - хуже: он начал видеть эти страшные, не лишившиеся остроты зрения глаза у ведущего в утренних новостях, перестал смотреть в чужие лица, опасаясь того, что эти лица окажутся как две капли воды похожи на его собственное, но другими: хищными, наглыми, только и ждущими, когда ваши взгляды встретятся, чтобы... Чтобы что? Каждое утро, пытаясь потянуться на своей запущенной донельзя кровати, старик спрашивал себя, что им от него надо, пытал себя этим вопросом, ставя чайник на плиту, нарезая тонюсенькие ломтики хлеба... В то время как глумливая рожа, благодаря темноте зимнего утра, пробравшаяся и на оконные стекла внимательно наблюдала за каждым шажком деда. Тот достал в кладовке оставшуюся еще с перестроечных времен банку побелки и замазал окна. Но зеркало в ванной не тронул - перестань следить за собственным лицом - и твой двойник станет еще страшнее. Как-то ночью он проснулся оттого, что во дворе кто-то стал заводить машину - как и положено, матерясь во весь голос, так, что рев лишенной глушителя "четверки" перекрывался этим самым голосом. Старик и рад был бы высунуться в форточку и показать водителю, что его собственный словарный запас побогаче будет, но вот капли воды, тянувшиеся по полу ровной стежкой от входа в комнатку к постели спутал его планы. Дед только тоненько всхлипнул, отворачиваясь к стене и натягивая на голову одеяло - что угодно, но только не увидеть того момента, когда к нему подкрадутся, что угодно, но не слышать своего же сипящего дыхания за спиной. Он знал, что если сейчас встать и пойти вслед по оставленным следам, то они приведут его прямиком к зеркальцу над раковиной, зеркальцу, которое на самом деле не заляпанный зубной пастой кусочек стекла, а дверца в настолько запредельное "наружу", что при одной мысли о том, что поддайся искушению и окажешься там, в царстве холодной, омерзительной белизны, скулы сводило как от лимонной кислоты, которую старик сыпал в чай, экономя на настоящих лимонах. Всю эту ночь он вслушивался в шорохи, чуть не заплакав от страха, когда шум за окном утих и остался лишь скрип старых перекрытий, дребезжание стекла в оконной раме и... капанье воды из крана в ванной. Кстати, плотно завернутого. Странно, что он дотерпел до утра. Странно, что у него даже хватило сил, чтобы набрать "03". Странно и то, что когда на другом конце провода, выслушав его сбивчивые всхлипы и пришепетывания, пообещали прислать машину, у него будто выросли крылья, и он срывающимся голосом пообещал, что встретит их во дворе. Хотя тут его понять можно - оставаться в стенах, которые утратили свою надежность, может только самоубийца. Возраст, на артрит и мигрени, отступили для деда на второй план перед возможностью продолжать существование. Вот только жаль, что машину он так и не встретил - в ужасе застыл на лестничной площадке, дохромав до первого этажа, потому что подвальная дверь, едва дождавшись его появления, приотворилась со скрипом и... был свет.